Священник в 1839 году - Верн Жюль Габриэль (библиотека книг .txt) 📗

— Кто это тебе сказал?

— Я знаю. И твои слова только подтверждают это. Пойми, я не желаю тебе зла, Жюль, но, по-моему, старик решил навязать тебе собственные взгляды и убеждения. Мы все знаем, что он не без странностей. Боюсь, как бы его беседы не стали пагубны для тебя. Уж очень он подозрителен, этот старый Жозеф. Не поручусь, что он не грешит против морали. Расскажи все, откройся мне, твоему другу. Мы ведь так часто говорили о том, что значит для человека настоящая дружба. Говори, умоляю, говори.

— Что ты хочешь, чтоб я рассказал тебе, Мишель? Ты оцениваешь старого Жозефа так же, как и я сам. Мне кажется, что в его жизни случилось нечто, поразившее его в самое сердце. Я узнал этого неприятного с виду старика. Он нежен и добр, а его седая шевелюра внушает мне уважение. Чем ближе старики к могиле, тем белее их головы, и, знаешь, Мишель, этот старик достоин всяческого уважения.

— Но о чем вы можете разговаривать, часами оставаясь вдвоем?

— Видишь ли, я почти не говорю. Говорит он. Рассказывает мне об этом мире, и я вижу его совсем в ином свете. Я открыл ему душу и сердце. Он прочел в них все обо мне, о страстях, которые снедают меня… Ах, Мишель, я чувствую себя одиноким в этом мире. Мое сердце тоскует. Все, чем я занят, наскучило, не доставляет радости и удовольствия, я живу словно в тумане.

— И что же говорит обо всем этом Жозеф?

— Он подбадривает меня, велит быть упорным в достижении своей цели, много работать, не бояться одиночества и не предаваться любовным грезам.

— Советы вполне разумные, и я начинаю сам испытывать уважение к старику. Ты так увлечен, что убеждаешь и меня.

Мишель поддакивал Жюлю, но самого его не покидала мысль, что Жюль и Жозеф не ограничивались в своих беседах тысячу раз говоренными истинами, что между ними существовала какая-то тайна. Жюль был просто одержим и обожал старика. Любопытство Мишеля оставалось неудовлетворенным. Молодой человек даже слегка обиделся: ведь он так любил друга, а тот привязан к другому.

— Послушай, Жюль, продолжал Мишель, ты примирил меня с этим почтенным человеком. Приятно изменить мнение, когда докажут его ложность. Так что там он говорит о любви?

— Да, Мишель, да, я открыл ему свое сердце и спросил совета. Он дал мне совет, и я свято следую ему.

— В чем же он заключается?

— Ах, Мишель, даже не знаю: вернее, я знаю: ждать и надеяться. А чтобы я не изверился, он сказал: «Ты встретишь молодую девушку, достойную тебя и твоей любви. Но случится это года через два или после моей смерти, если она придет за мной раньше». Вот уже год прошел с тех пор, как он предсказал мне это.

Секрет был раскрыт. «Вот в чем сила старика, — думал Мишель, — он подарил Жюлю надежду». И это было правдой; молодой человек вновь стал весел, он возобновил светскую жизнь и уже не хандрил, как нередко случалось с ним раньше.

— Ах, Мишель, — повторял он часто, — я влюблен в нее, ее не зная; она должна быть хороша. Добрый Жозеф не станет меня обманывать, он поклялся в том, что она хороша, он ее давно знает и желает мне счастья. Но, быть может, я встречаюсь с ней каждый день? Да и ты, возможно, видишь ее. Она непременно должна быть красива. О! Как медленно идет время! Будет ли оно столь же неторопливо, когда я обрету, наконец, счастье?.. Иногда мне становится страшно — что там, за пеленой будущего? Я ужасно страдаю в эти минуты. Но надо держать себя в руках, нельзя расслабляться. Ради Бога, давай куда-нибудь отправимся, я не могу больше здесь оставаться. Давай гульнем.

Они вышли. Мишель следовал за Жюлем, за ним нельзя было не пойти, так он рвался куда-то. Мишелю и самому захотелось поговорить со старым Жозефом: быть может, он и ему откроет будущее. Однако старик необщителен, к нему трудно подобрать ключ.

Глава VI

В 1829 году на просторах заброшенной, невозделанной равнины виднелась обветшалая хижина, чей жалкий вид не прибавлял живописности унылым нолям. Некогда в богатых, процветающих селениях царило изобилие и счастье. Земля как будто стыдилась своей наготы: то тут, то там ее покрывали тучные поля и фруктовые сады. Много было в этих местах усадеб и ферм. Трудолюбие местных жителей славилось далеко за пределами края.

Не желая уступать друг другу, крестьяне много работали, подчас устраивая настоящие соревнования. Жили весело, не зная усталости и уныния. И земля щедро платила богатыми урожаями.

Известно: когда люди одержимы страстью к труду, когда ими движет общая цель, все препятствия преодолимы и все сложности отступают на второй план. Жаль, что счастье недолговечно. Благоденствию рано или поздно наступает конец. Даже самый сильный человек не в состоянии бороться с обстоятельствами, со стихией, с Судьбой. Настанет час, и ни самые передовые достижения техники, ни образованность, ни высота духа не в силах будут противостоять мировым катаклизмам. [46] Попавший в беду человек обречен отступать с поникшей головой пред высшими силами.

Между тем физическое бессилие разрушает и душу — вот камень преткновения. Огонь бесстрашия гаснет, воля ослабевает.

Благоденствие здешним жителям давала работа. Работы не стало, все пришло в упадок, земля оскудела. Крестьяне пребывали в несчастии, но даже и не думали искать причины и сопротивляться. Балом правила привычка. Разум молчал. Несколько лет кряду землю иссушала засуха, потом пришли бесконечные дожди, за ними — холода. Так и повелось. Бодрости в людях поубавилось, силы покинули их, примитивные желания еще как-то подталкивали к жизни, но и они постепенно и неумолимо затухали. Наконец все замерло.

Пришла революция. Привычный ход вещей изменился. Фермеры не в состоянии были платить за свои наделы, хозяева потеряли работников, и земли их истощились, богатство таяло, население сокращалось. В несчастье люди часто озлобляются, теряют человеческий облик. Если кто-то из фермеров из последних сил еще возделывал свой клочок земли, собирая жалкие крохи, которых едва хватало на то, чтобы прокормить себя и семью, тут же откуда ни возьмись, являлись разбойники и разоряли беднягу.

Вот и зарастали пашни. Посреди равнины росло несколько корявых полуиссохших деревьев, напоминавших человеческие скелеты. Длинные ветви тянулись к небу, словно молили о пощаде. Издалека путник мог принять их за фантомы, так страшны были черные, кривые силуэты на фоне светлого неба.

Хижина, о которой пойдет речь, стояла как раз здесь, среди деревьев. Она покосилась, кровлю в последнюю зиму разрушил ураган: хижина вот-вот готова была повалиться наземь. Одни лишь завывания зимней вьюги нарушали мертвенную тишину проклятых мест, и в те краткие промежутки времени, когда ветер внезапно стихал, чтобы набраться сил и задуть вновь, тяжелое, кладбищенское спокойствие сжимало сердце и наполняло его тоской и ужасом.

В одинокой лачуге, казалось, никто не жил. Крыша почти сровнялась с землей. Да и кто бы мог существовать в этом темном, холодном доме, грозящем в любую минуту обвалиться?

Зайдем же внутрь. Дверь повисла на одной петле. В глубине — большая печь. На ней, очевидно, давно ничего не готовили, поэтому из-за пустоты она казалась еще больше, чем на самом деле. Огня давно не разводили. Ветер гонял по земле остатки пепла. Бог знает с каких времен. В углу кровать — обыкновенная куча соломы, покрытая грязной тряпкой. Солома валялась повсюду. Сыро, грязно. По стенам — старая лавка, шкаф, стул. Вот, пожалуй, и вся мебель, да и все имущество обитателей хижины.

Их шестеро.

Отец, Матюрен Эрве, состарившийся под тяжестью жизненных невзгод, сгорбленный паралитик, обладал крутым нравом. По выражению лица было видно, сколько страданий выпало на его долю. Этот человек с постоянно дрожавшими руками и трясущейся головой не владел собой. Он был из тех, кто свыкся с несчастьями, как бы даже и не представляя себя вне их. Тело и душа Эрве очерствели.