Императорский всадник - Валтари Мика Тойми (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗

Агриппина удивленно посмотрела на меня, по качала головой и ответила:

— Я сделала все, что было в моих силах. Я плакала и проклинала собственного сына, желая вытащить его из цепких объятий этой распутной гнусной бабы. Ответом на мои мольбы оказался приказ немедленно покинуть столицу. Поппея, как пиявка, впилась в Нерона, и мне с ней не справиться.

Я попытался было убедить ее, что Поппея желала одного: покоя, но Агриппина лишь презрительно рассмеялась. О женщинах она всегда думала плохо.

— Эта бесстыдница своими грязными чарами вовсе лишила императора разума, — заявила она. — Да, Нерон, конечно, подвержен страстям, но до сих пор я делала все возможное, чтобы он держал их в узде. Об истинном нраве цезаря можно судить по этой его склонности к низменным публичным развлечениям. Я начала писать воспоминания, которые закончу в изгнании, и я не собираюсь ничего утаивать. Я всем пожертвовала ради сына и даже пошла на преступление, за что, надеюсь, он меня простит. Да, теперь я не стану молчать, пусть вся империя знает, кто управляет ею!

У Агриппины неприятно блестели глаза, и я невольно заслонил руками лицо. Потом взор ее остановился на Октавии. Агриппина помрачнела и проговорила тоном пророчицы:

— Я вижу тень смерти на твоем бледном лице. Но все еще может перемениться, если Нерон излечится от своего безумия. Даже император не посмеет пренебречь мнением сената и народа. Эта белокурая нахалка просчиталась. На Нерона полагаться нельзя, ибо он лицедей и лицемер.

Глядя на Антонию, я не мог избавиться от смутного беспокойства. Эта прекрасная белокожая девушка мне кого-то напоминала — кого-то из моего далекого прошлого, когда я был едва ли не мальчиком. И вдруг я точно прозрел. Я вспомнил ее сводную сестру Клавдию, много лет назад беззастенчиво посмеявшуюся над моей любовью. Обескураженный немыслимым обвинением, которое Агриппина обрушила на голову Поппеи, я вдруг перебил ее:

— Ты пробудила во мне воспоминания. Помнишь ли ты еще Клавдию? Что с ней? Исправилась ли она?

Думаю, Агриппина предпочла бы промолчать, если бы не гнев, лишивший ее самообладания.

— Справься о ней в Мессине, в портовом публичном доме! — с издевкой отвечала она. — Я же тебе сказала, что отправлю Клавдию в закрытое заведение. Публичный дом — самое подходящее место для такого ублюдка, как она!

Агриппина вперила в меня неподвижный взгляд, словно Медуза Горгона, расхохоталась и добавила:

— Ну и легковерный же ты глупец, таких еще поискать надо! Выслушал, раскрыв рот, мои выдумки о ее мнимом распутстве и заглотил наживку. Для меня же было довольно и того, что она вопреки приказу спуталась с римским всадником. Знала бы я, как ты неблагодарен, пальцем бы не пошевелила, пропадай ты пропадом!

Антония весело рассмеялась и спросила:

— Так ты действительно упрятала ее в дом терпимости, мачеха? А я-то голову ломала, куда она запропастилась. Что ж, отлично, теперь никто не будет напоминать мне, что она моя сестра.

Крылья носа Антонии раздулись, она часто задышала и рукой провела себе по шее, словно что-то стирая с нее. Она была очень хороша в эту минуту.

Я не мог вымолвить ни слова. Потрясенный до глубины души, я молча смотрел на этих чудовищ в человеческом обличье. И тут словно вспышка молнии осветила мой мозг, я поверил во все дурное, что говорили об Агриппине.

Мне стало также ясно, что и Поппея нагло использовала мою дружбу, добиваясь своих целей. У меня будто пелена спала с глаз, и я в один миг как бы повзрослел — повзрослел и ожесточился. Вероятно, к этому превращению я неосознанно шел уже давно. И вот клетка растворилась — и я освободился от юношеских заблуждений.

Непростительнейшей ошибкой было заговорить тогда с Агриппиной о Клавдии. Я совершил настоящее преступление по отношению к девушке, и теперь его следовало искупить. Я должен был вернуться в свое прошлое и начать жизнь заново, с того момента, когда Аргиппина влила яд в мою душу и растоптала мою любовь.

Мне следовало быть крайне осторожным, и я поехал в Мессину будто бы затем, чтобы выяснить, возможно ли на военных триремах переправлять зверей из Африки. Командиром флотилии был Аникет, бывший брадобрей и первый учитель Нерона. К флоту в моей стране всегда относились двояко: признавали его пользу, но при этом презирали, и поэтому римские всадники не могли служить на море. Сейчас, когда я пишу эти строки, флотом командует некто Плиний, составитель разных справочников; он гоняет боевые корабли в далекие страны за редкими растениями и диковинными камнями. Впрочем, это не самый худший способ занять мореходов делом. К тому же, плавая по свету, они улучшают породу варваров.

Выскочка Аникет принял меня подобострастно. Я был хорошего рода, всадник и сын сенатора. Кроме того, клиенты моего отца владели корабельными доками, и Аникет брал с них немалую мзду. Сначала он хвастал передо мной своим греческим образованием, разными вазами и другими предметами искусства, а потом, совсем захмелев, принялся рассказывать сальные истории, нисколько не смущаясь своей испорченности.

— У каждого свой порок, — разглагольствовал он. — Это естественно и понятно. В свое время я накрепко внушил Нерону эту простенькую истину. Никого так не ненавижу, как людишек, играющих в добродетель. А ты сам кого предпочитаешь? Мальчиков или женщин? Пухленьких или худеньких, черноволосых или беленьких? Я тебе достану любую — хочешь молоденькую, но уже искусную девочку, а хочешь — так старую каргу; акробатку на ложе или робкую девственницу. Не желаешь ли посмотреть на бичевание? Пожалуйста! Или ты хочешь, чтобы тебя самого хлестала какая-нибудь красотка? Вот что, давай устроим дионисии по всем правилам. Ты скажи только словечко, подай только знак — и я ради дружбы удовлетворю твое самое сокровенное желание. В Мессине, конечно, особо не разгуляешься, но, к счастью, отсюда рукой подать до Байи, Путеол или Неаполя, а там уж можно насладиться всеми прелестями Александрии. На Капри еще не забыли милых проказ Божественного Тиберия, а в Помпеях есть парочка великолепных публичных домов. Ну как, сплаваем туда?

Я сделал вид, что смущен, а потом, доверительно наклонившись к нему, сказал вполголоса:

— Долгие годы я получал большое удовольствие, когда, переодевшись, мы устраивали в Риме по ночам бесчинства с твоим великим учеником Нероном. И знаешь, я давно предпочитаю наигрязнейшие дома терпимости, те, которые посещают рабы. Ты же меня понимаешь: объевшись сластей, нужно пожевать лимон. Женившись, я, правда, оставил эти привычки, но сейчас, кажется, не прочь наведаться в заведение для моряков и немного развлечься. Говорят, там у тебя есть чем полакомиться.

Аникет грязно ухмыльнулся, понимающе кивнул и заявил:

— В Мессине три публичных дома: один для морских чинов, другой для рядовых моряков, а третий — для рабов-гребцов. Поверишь ли, ко мне нередко заявляются знатные матроны из Байи, желающие развлечения ради отработать ночку в моем заведении. Пожилые предпочитают гребцов и так стараются, что способны посрамить самых опытных шлюх. В целях экономии я делаю так: новенькие сначала обслуживают командиров, затем направляются в заведение для матросни, а уж после трех лет — пожалуйте к рабам. Особо выносливые выдерживают лет десять, но чаще всего их хватает годков эдак на пять. По-разному бывает. Кто-то сразу вешается, кто-то заболевает, а кто-то начинает так пить, что даже посетители жалуются. Но меньше девочек у меня не становится — их постоянно подвозят и из Рима, и из других городов. Видишь ли, для шлюхи портовый публичный дом — это наказание, потому к нам иногда попадают воровки или же те, кто в порыве страсти убил какого-нибудь бедолагу.

А что делают с теми, кто свое уже отработал?

Для гребца любая шлюха хороша, — отвечал мой собеседник. — Не беспокойся, от Аникета еще ни одна живой не ушла. Всегда, знаешь ли, объявится какой-нибудь головорез, которому свет не мил, покуда он не пристукнет в темном уголке бабенку. Понимаешь, у моих домов терпимости есть еще одно назначение: оградить приличных девушек и женщин от зверств моряков. Знаю я, например, одного молодца, которого раз в месяц так и тянет напиться кровушки из горла женщины. За эту невинную слабость его приковали к скамье на галерах. Самое забавное, что теперь он искренне раскаивается и просит его убить.