Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна (библиотека книг txt) 📗
Десяток датчан, не меньше, кинулись добивать. Но над Торгейром молча и непреклонно встал Видга.
Халльгрим сам растил его воином, но такой прыти не ждал от сына даже он.
Ют взмахнул топором, и у Халльгрима остановилось сердце, потому что Видга не отскочил ни вправо, ни влево… Сорванец шел на верную смерть. Удара, рушившегося ему на голову, не выдержала бы каменная скала.
Халльгрим понял, что задумал его сумасшедший сын, когда тот, пригибаясь, вдруг метнулся вперед, под самую руку, со свистом опускавшую на него топор… и всем телом вогнал меч во вражескую кольчугу, туда, где болталось несколько разрубленных звеньев.
Меч Видги, сделанный где-то далеко на Востоке, имел острый конец вместо обыкновенного круглого. Внук Ворона все собирался исправить этот изъян, да было недосуг…
Такой великой сечи Барсучий Лес ни разу не видал ни допрежь того дня, ни потом… Только старые деды рассказывали любопытным внучатам о том, как сошлись в небе над селением две черные тучи — одна с полуночи, другая с заката. Как сшиблись, роняя на землю громовые стрелы; как шел над Барсучьим Лесом невиданный кровавый дождь…
Гибель вождя заметно поколебала датчан. Бились они по-прежнему стойко, но теперь это было мужество обреченных. Они еще попытались пробиться к реке, к своему кораблю. Но Чурила загородил им дорогу.
Насмотревшись на конунговых людей, Халльгрим уже решил было, что пешего боя здесь не любили. Но потом увидел поблизости кривошеего Вестейна ярла и понял, что ошибся. Вышата Добрынич пошел в бой, как хаживали славные пращуры — пешком, с грозным мечом в деснице и добротным дубовым щитом — в шуйце! Князь колодезников сын мог сажать на-конь безусых юнцов, не понимавших дедовского, прадедовского ума, не дороживших обычаем… Что будет, когда повзрослеют? Не мальчишке-князю учить уму-разуму боярина Вышату. Свой есть!
Любо-дорого было смотреть, как рубился старый боец. Не утратили зоркости его глаза, не потеряли резвости ноги, не ослабела рука! А если после боя ему и придется отдыхать чуть дольше других, что за беда!
Вот встал перед ним высокий датчанин… Викинг оказался моложе боярина и проворней и успел оцарапать на нем кольчугу. Но следующий удар Вышата принял крестовиной меча. Легко отшвырнул замахивавшуюся руку… И ют свалился, только и успев что закричать. А боярин шагнул себе дальше, посвечивая остроконечным шлемом и словно бы спрашивая: ну, кто там еще?.. Блестела, дрожа в ухе, золотая с камушком серьга. Дорогим огнем горела на шее крученая гривна, посылая свой безмолвный вызов врагу: а ну, попробуй-ка, отними!
А Ратибор с Радогостем, те сражались верхами — как князь. Детской игрушкой вертелась над головой Ратибора булава, увенчанная острыми медными шишками. Неторопливо и с треском падала она на крепкие шлемы датчан. А Радогость — у того свистел и мелькал в руке гибкий изогнутый клинок, проворный и тонкий, как и сам одноглазый ярл… Казался он легче и безобидней меча, но кто попадал под его удар — недолго радовался, что ушел от булавы толстяка…
И не мудрено: потеряв вождя, юты очень скоро потеряли и превосходство в числе. Барсучане, убежавшие в лес, вернулись обратно. Вместе с Чурилой и халейгами они насели на врагов так, что те сперва дрогнули, а потом начали отступать. Огрызаясь и падая, юты пятились все дальше и уже понимали, что не только не выиграют боя, но и не уйдут из Барсучьего Леса живыми…
Словене, Халльгрим и меряне неумолимо гнали их всех в одно место. К пустому, уже разграбленному дому кугыжи, сиротски стоявшему с распахнутой дверью. В этом доме, откуда они совсем недавно таскали на корабль добро, датским викингам теперь предстояло принять свой последний бой. И умереть, сражаясь спиной к стене.
Ненадолго отбросив от себя нападавших, один за другим скрылись они в покинутом кудо и захлопнули перед носом преследователей тяжелую дверь.
Некоторое время из-за нее доносилась какая-то возня, потом стало тихо.
Бой был окончен.
Халльгрим снял с головы шлем и вытер мокрое лицо.
— Я предложил бы им выйти и завершить дело, конунг, — сказал он Чуриле.
— А не выйдут, можно зажечь дом.
Чурила все еще сидел на коне, только меч в неутомимой руке смотрел теперь вниз. С конца меча, густея, падали в траву темные капли. Кольчуга князя казалась ржавой от крови. Раны наверняка заставляли его страдать, но железные глаза смотрели по-прежнему свирепо и зорко. Вороной Соколик изгибал крутую шею, гордясь то ли самим собой, то ли седоком.
— Нечего предлагать! — сказал князь хрипло. — Зажигайте дом! А кто выскочит — рубить!
В это время юты попытались разобрать крышу, чтобы выпустить во врага последний десяток стрел. Но едва зашевелилось бурое корье, как несколько мерянских охотников, за сто шагов сбивавших с дерева белку, вскинули короткие луки. Зазубренные стрелы впились в кровлю и исчезли. Было слышно, как внутри свалилось что-то тяжелое.
— Зажечь дом! — повторил князь.
Мигом принесли головни от догоравшего поблизости сарая, и они посыпались на рыхлую кровлю, на стены, под дверь. Кугыжа, стоявший около князя, негромко вздохнул.
Сырое дерево занималось сперва неохотно. Но расторопные воины живо разворошили поленницу, заботливо укрытую хозяином от дождя. Сухие чурки легко принимали огонь. И мало-помалу две стены гудящего пламени выросли по обе стороны дома, превращая его в погребальный костер для сидевших внутри. Шаткий столб дыма уперся в серые облака…
Датчане так и не пожелали выйти наружу. Долгое время не было слышно ничего, кроме бешеного гула костра. Потом глубоко в огне родился одинокий и страшный крик…
И тут Бьерн Олавссон вобрал голову в плечи, заслонился от палящего жара щитом — и ринулся к дому! Могучим ударом высадил объятую пламенем дверь и пропал внутри, в крутящемся багровом дыму.
Сигурд коротко ахнул и со всех ног кинулся следом за братом.
— Однажды Бьерн оставил мне жизнь, несмотря на приказ, — сказал тогда Бедвар Кривой. — Странно будет и нехорошо, если нынче я брошу его погибать!
К двери они с Сигурдом подоспели одновременно. И вовремя. Дымящийся, кашляющий Бьерн шагнул навстречу из пролома. Согнувшись в три погибели и укрываясь щитом от летевших сверху углей, Бьерн кормщик тащил на себе человека.
Бедвар и Сигурд схватили обоих в охапку и поволокли прочь. Набежавшие воины принялись катать по земле и халейга, и датчанина, сбивая огонь.
— Я думал, ты умнее, Бьерн Олавссон, — сказал Халльгрим сердито. — Ты хотел, верно, чтобы у твоего старика снова убыло сыновей!
Громкий треск заглушил его голос. Еловые стропила, перегрызенные огнем, рухнули под тяжестью крыши. Дом превратился в бесформенную груду бревен, горевшую точно огромная печь.
Бьерн осторожно ощупал свое безбровое, опаленное лицо и весело ответил:
— Вот если бы я сгорел, тогда. Тор свидетель, ты, хевдинг, был бы прав.
Спасенный датчанин заворочался подле него на земле, пробуя сесть. Пламя ярко освещало его лицо, но оно было закопчено мало не до угольной черноты, поди разбери, старое или молодое, безобразное или красивое… только глаза, как два клочка голубого северного неба. Бьерн, нахмурившись, отвернулся.
— Что ты с ним сделаешь? — спросил Виглафссон. — Не ошибусь, если скажу, что трэль из него не получится. Видишь, как он смотрит?
Пленника жестоко изувечил удар тяжелого копья, пришедшийся в голову и плечо. Правая рука была перебита. Но ни о помощи, ни о снисхождении к своим ранам он не просил. На запястьях у него болтались обрывки каких-то веревок, и он распутывал их здоровой рукой, помогая зубами.
— Я потому его и потащил, — сказал Бьерн. — Я думал, это какой-нибудь финн.
Он повернулся к датчанину и толкнул его ногой:
— Послушай-ка, ты! Как тебя звать?
Ясные глаза обратились на Бьерна. И тот вдруг понял, что не отдаст этого парня ни Халльгриму, ни мерянам, ни самому конунгу… или кому там еще придет охота на него замахнуться.
А пленник лизнул обожженные губы и ответил так:
