Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр (первая книга .txt) 📗
Я могу сказать вам все это, ваше величество, скажу, когда вам будет угодно, и вы не сможете меня опровергнуть, скажу, устремив на вас всего один взгляд, который все знает и все может прочесть; и когда вы ощутите тяжесть моего взгляда, который будет погружаться вам в душу, словно лот в морские глубины, тогда вы поймете, ваше величество, что я многое могу и что меня следует благодарить за эту мою способность, а не толкать на войну.
Эти слова, в которых явно проглядывала твердая воля Жильбера, бросавшего вызов королеве, это полное пренебрежение этикетом в ее присутствии произвели на Марию Антуанетту неизгладимое впечатление.
Ей показалось, будто леденящий туман сковал все ее мысли, она почувствовала, как ненависть ее сменяется страхом, и, уронив вдруг отяжелевшие руки, она отступила назад перед неведомой опасностью.
– Теперь, ваше величество, – продолжал Жильбер, ясно видевший, что происходит с королевой, – вы понимаете: мне ничего не стоит узнать все, что вы скрываете от окружающих и даже от самой себя. Вы понимаете, что мне ничего не стоит усыпить вас прямо на этом стуле, за который вы машинально схватились в поисках опоры.
– Силы небесные! – воскликнула королева с испугом, ощутив непонятную дрожь, пронизавшую ее до самого сердца.
– Стоит мне произнести про себя слово, которое я не хочу произносить, – снова заговорил Жильбер, – стоит мне высказать желание, которое мне не хочется высказывать, и вы в мгновение ока окажетесь в моей власти. Вы сомневаетесь, ваше величество? Не надо, вы подвергаете меня искушению, и если я хоть раз ему поддамся… Но нет, вы уже не сомневаетесь, не так ли?
Королева, откинувшись всем телом назад, задыхающаяся и ошеломленная, вцепилась в спинку кресла, отчаянно, изо всех сил пытаясь противостоять натиску Жильбера.
– Поверьте, ваше величество, – продолжал он, – не будь я почтительнейшим и преданнейшим вашим подданным, смиренно простертым у ваших ног, я убедил бы вас, произведя над вашим величеством весьма тягостный для вас опыт. О, не бойтесь. Повторяю: я покорно склоняюсь, и не столько перед королевой, сколько перед женщиной. Я содрогаюсь при мысли, что хоть чем-то могу вас растревожить, и скорее убью себя, чем стану смущать вашу душу.
– Сударь! Сударь! – выкрикнула королева и вскинула вверх руки, словно желая оттолкнуть Жильбера, который держался шагах в трех от нее.
– А между тем, – проговорил он, – вы велели бросить меня в Бастилию. Вы сожалеете о ее падении только потому, что при этом народ выпустил меня оттуда. В ваших глазах пылает ненависть против человека, которого лично вам упрекнуть не в чем. Погодите, я чувствую, что стоит мне ослабить усилия, с помощью которых я вас сдерживаю, как вы тут же переведете дух и снова начнете сомневаться во мне.
И в самом деле: только Жильбер перестал держать королеву в подчинении взглядом и жестом, как Мария Антуанетта тут же оправилась и снова приняла грозный вид, словно птица, вынутая из-под стеклянного колпака, откуда был выкачан воздух, и пытающаяся опять взмыть в небо и запеть.
– А, вы опять сомневаетесь, издеваетесь, презираете. Хотите, ваше величество, я признаюсь, какая страшная мысль приходила мне в голову? Вот что я чуть было не сделал, ваше величество: я хотел заставить вас открыть мне самые сокровенные ваши заботы, самые жгучие тайны, я хотел заставить вас написать все это прямо тут, за этим столом, на котором сейчас лежит ваша рука, а потом разбудить вас и, когда вы придете в себя, доказать вам с помощью написанного вашей рукою признания, насколько не химерично мое могущество, с такой страстью вами оспариваемое. Я хотел доказать вам, насколько велико терпение – да, терпение и благородство человека, которого вы оскорбляете уже целый час, хотя он не давал вам ни права на это, ни предлога к этому.
– Усыпить меня? Заставить меня говорить во сне? – побледнев, вскричала королева. – И вы на это способны, сударь? Да знаете ли вы, что это такое? Сознаете ли вы, насколько серьезны ваши угрозы? Это – оскорбление августейшей особы. Поразмыслите, сударь: стоит этому преступлению выйти на свет, стоит мне лично им заняться, как я буду вынуждена приговорить преступника к смерти.
– Ваше величество, – ответил Жильбер, наблюдая за неистовым волнением королевы, – не торопитесь прибегать к обвинениям и, главное, к угрозам. Да, я мог бы усыпить ваше величество. Да, я мог бы выведать у женщины все ее секреты, но поверьте, я мог бы это сделать при других обстоятельствах, но не во время беседы наедине между королевой и подданным, между женщиной и честным незнакомцем. Верно, я мог бы усыпить королеву – нет ничего проще, – но я не позволил бы себе этого и тем более не позволил бы себе заставлять ее говорить, не имея рядом с собою свидетеля.
– Свидетеля?
– Да, государыня, свидетеля, который старался бы как можно точнее запомнить все ваши слова, все ваши жесты, все подробности устроенного мною сеанса, чтобы потом, когда все будет позади, у вас не оставалось ни в чем ни тени сомнения.
– Свидетель! – повторила в испуге королева. – Что еще за свидетель, сударь? Ведь это двойное преступление: у вас появился бы сообщник.
– А если бы этим сообщником оказался король, государыня? – спросил Жильбер.
– Король! – воскликнула Мария Антуанетта с ужасом, который выдавал ее как супругу гораздо сильнее, чем даже признания, сделанные в сомнамбулическом состоянии. – Ах, господин Жильбер! Господин Жильбер!
– Да, король, – невозмутимо подтвердил Жильбер, – ваш супруг, ваша опора, ваш естественный защитник. Король, который по вашем пробуждении, государыня, рассказал бы вам, с каким уважением и вместе с тем гордостью я демонстрировал свою науку высокочтимой государыне.
Проговорив эти слова, Жильбер дал королеве время основательно поразмыслить над ними.
Несколько минут королева пребывала в молчании, в котором слышались лишь ее прерывистые вздохи.
– Сударь, – в конце концов заговорила она, – судя по всему вами сказанному, вы, должно быть, мой смертельный враг.
– Или верный друг, ваше величество.
– Это невозможно, сударь, дружба не может жить рука об руку со страхом или недоверием.
– Дружба, государыня, – подхватил Жильбер брошенную королевой мысль, – может основываться лишь на доверии, внушаемом ее предметом. Вероятно, вы уже сказали себе: человек, стоящий передо мною, не враг, при первой же возможности стремящийся навредить, тем более что он сам запретил себе пользоваться оружием, которым обладает.
– Но можно ли верить тому, что вы говорите, сударь? – настороженно и с тревогою спросила королева, пристально глядя на Жильбера.
– А почему бы вам не поверить мне, государыня, ведь у вас есть доказательства моей искренности?
– Люди меняются, сударь, да еще как.
– Ваше величество, я дал зарок, какой дают относительно обращения с опасным оружием некоторые прославленные люди, отправляясь в путешествие. Я дал себе слово употреблять свои способности только для того, чтобы избежать урона, который мне будет грозить. «Не наносить обиду, но защищаться от нее» – таков мой девиз.
– Увы! – вздохнула со смирением королева.
– Я понимаю вас, ваше величество. Вам тяжко видеть собственную душу в руках врача – это вам-то, у которой она порой возмущалась до такой степени, что чуть не оставляла тело. Наберитесь смелости, наберитесь доверия. Я хочу быть вашим советчиком, государыня, и уже доказал сегодня свое долготерпение. Я хочу любить вас, ваше величество, и хочу, чтобы вас любили. Я хочу обсудить с вами кое-какие мысли, которые уже высказал королю.
– Берегитесь, доктор! – торжественно проговорила королева. – Вы загнали меня в ловушку. Сначала напугали женщину, а теперь решили, что можете властвовать над королевой.
– Нет, государыня, – возразил Жильбер, – я не какой-нибудь там расчетливый пройдоха. У меня есть свои мысли, и я понимаю, что у вас есть свои. Я отвергаю ваше постоянное обвинение в том, что, дескать, я напугал вас с целью подчинить себе ваш разум. Скажу более: вы – первая женщина, в которой я нашел и свойственную женщинам страстность, и чисто мужское властолюбие. Вы способны быть одновременно и женщиной, и другом. При необходимости вы можете стать воплощенным человеколюбием. Я восхищаюсь вами и буду вам служить. Я стану служить вам, не требуя за это никакой награды, только чтобы иметь возможность изучать вас, ваше величество. Я пойду даже на большее, государыня: в случае если я покажусь вам слишком уж неудобным предметом обстановки вашего дворца, если впечатление от сегодняшней встречи не сотрется из вашей памяти – прогоните меня, прошу вас, умоляю, прогоните.
