Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Держался эмир любезно и даже подобострастно. Индус вспомнил, что переговоры по важным вопросам Сеид Алимхаи ведет всегда сам, не доверяя их приближенным. Это настораживало. И это не вязалось с сложившимся образом кликушествующего, изнеженного, впавшего в мистику, отошедшего от политики азиатского, лишенного короны деспота, не занятого ничем, кроме молитв, гаремных забав и волооких мальчиков! Таким представлялся эмир бухарский всем и всюду. Сейчас индус мог сам лично убедиться, что хозяин Кала-и-Фатту не чуждается дел житейских.
— Нам говорили... вы, господин, индийский коммерсант... в Кабуле по торговым делам.
Эмир наивно надеялся выпытать планы индуса.
— Мое имя Шоу — точнее «Шоу и Компания». Бурильные станки на нефть. Марка «Шоу». И, вы правы, дела у меня в Кабуле торговые.
Он выговорил слово «торговые» очень выразительно и посмотрел на Сахиба Джеляла и доктора Бадму. Эмиру следовало попять, что при посторонних Шоу говорить не желает.
— Гости от бога... Пища от бога,— будто оправдывался эмир,— положение изгнанника... ничего не остается... увы, беседы с гостями... угощение бедняцкой пищей, наделяет Арразак...
— Арразак — Снабжающий — одно из девяноста девяти имен аллаха,— подхватил Шоу.
Иссиня-черные, насурмленные, тонко подведенные по-женски брови эмира вздернулись на мучнистой коже лба. Господин Шоу добился своего: теперь Сеид Алимхан знает, что имеет дело со знатоком ислама, с личностью, достойной уважения.
Но индуса больше интересовал доктор Бадма. Испытующий взгляд Шоу не отрывался от сухого лица тибетца, но во взгляде его прочитать ничего не удавалось: ни удивления, ни любопытства. Да и чему мог удивиться житель поднебесных пустынь, буддист, безразличный к малоизвестному в Восточной Азии аллаху с его девяноста девятью именами?
Господина Шоу очень заботил доктор.
— Индус — безбожник,— заявил эмир, — господин Шоу и компания... осведомленность... Тонкости исламского учения... восхищен... богословские вопросы отвлекают, однако, от еды... приступим...— Он сглотнул слюну, и все поняли, что эмир ко всему тому любитель покушать.
Два набеленных, с подкрашенными бровями и насурмленными ресницами мальчика скользнули в михманхану. Они принесли на серебряных подносах четыре фарфоровых касы — высокие миски, наполненные до половины похлебкой, затянутой слоем отливавшего золотом навара и издававшей божественные запахи. Возглашая «Канэ! Мархамат! Пожалуйста!», эмир разломил белейшую пшеничную лепешку и, обмакнув кусочек ее в благоухающем бульоне, отправил себе в рот, издав громкое чмоканье. Он смаковал похлебку. Гости еще не успели притронуться к пище, а эмир поглощал с жадностью кусок за куском.
— Отличнейшая... мня-мня... шурпа... мня... мня... воистину... Господа такой не едали... по-алжирски приготовлена. Мня... мня... восстанавливающая силы... шурпа... Дарующая необычайные силы и мощь... шурпа...
— Очень вредное для вашей милости кушанье, — вдруг произнес доктор. Все посмотрели на него, потому что услышали его голос впервые. Говорил он глухо, напряженно. «Искусственно и странно, — подумал Шоу.— Что за голос! От него волосы шевелятся».
— Полезная пища... очень,— обиженно пискнул эмир.— Необременительная... питательная. Польза желудку... Чашка такой шурпы... сыт... ничего больше...
— Отрава,— так же монотонно вразумлял доктор. Сам он не притронулся к похлебке.
— Отрава... вы говорите... Так? — обиделся эмир.— Яд?.. Нет яда... в похлебке...— И он проворно зачерпнул лежавшей на дастархане ложкой из касы тибетца и с громким сербанием потянул бульон.— Равной нет... яда нет... Чепуха! Ешьте! Искусник... повар... в четыре касы... выварили двух баранов... больших преотличных гиссарских!.. Ох! Мясо варили... в воде из... не подумайте, из хауза Милости... в нем полно грязи, всяких блошек-букашек... тины, травы, гадости... В чистой ключевой воде... варят барана целиком в котле огромном...— он расставил руки. — Всякие коренья, травы, перец, зира... С восхода солнца до захода кипит. Потом пахлебку в другой котел. Туда же молочного теленка... Еще травок, спгеций... морковки... лука... репы... Снова кипятят час. Похлебки все меньше... все гуще... Потом в кастрюлечку... еще курочку с белым жирком туда... еще поварят на медленном огне... остается вот столько. — Он отмерил на пальце. — Тогда кушаем одну чашку... вот... вот здесь,— он погладил себя по изрядно выпиравшему брюшку, — рай и блаженство, а здесь,— он шлепнул себя пухлой ладошкой по лбу, — игривость мыслей, игра воображения, а в сердце пучина радостей.— Он умильно взглянул на вбежавшего в михманхану мальчика и продолжал: — А вы, мудрейший из Тибета... поучения-внушения... на ночь глядя... лицезреть надо тогда усладительниц печалей... забот...
— Вы больны, уважаемый господин. Ваша болезнь серьезная,— насупился тибетец.— Вашим глазам это вредно.— Он коснулся пальцем касы.
— Доктор Бадма оставил свои молитвы, свои священные свитки, — важно заговорил Сахиб Джелял,— подверг себя лишениям в пути, ледяным ветрам перевалов, подъемам и спускам, холодной воде бурных потоков, голоду и жажде, грубости проводников, нападениям разбойников, заключению в тюремной яме китайцами. Сорок дней езды, о! Доктор приехал из монастыря Дангцзе врачевать...
— И мы будем врачевать вас, уважаемый,— монотонно прозвучал голос Бадмы.— Хотите вы или нет — вам надлежит лечиться.
Сеид Алимхан попытался перечить, но замолчал под пристальным взглядом доктора.
— Господин хороший... доктор, однако...— расстроился эмир.— Я не мышь в кувшине с рисом. Позвольте... Сахиб Джелял, здесь присутствующий, объяснит... в возмещение беспокойств трудностей путешествия... оплачиваю расходы... Обеспечьте выздоровление... искупаетесь в золоте... Лишать себя удовольствий жизни... господин врач... не намерен.
Склонив голову, врач отчитывал эмира:
— Наше имя, позвольте напомнить, Бадма Церен! Доктор Бадма из Дангцзэ. Золотом вымощена, уважаемый, моя тропа из Тибета сюда. И тем более вы обязаны подчиниться. Есть средства, продлевающие жизненные силы и даже жизнь. Однако ваша игра воображения возбуждает силы, но укорачивает часы жизни.
— Тибет... лекарственные средства...— оживился Сеид Алимхан.— Всему миру известно... лекарства... таинственные... Помню… у нас в Бухаре казикалан... девяносто лет... жену взял. Ничего… тибетские лекарства...
— Уважаемый, вы нездоровы,— все так же монотонно втолковывал тибетец.— И мы приступаем к лечению.
Казалось бы, господин Шоу, посетивший царственного изгнанника совсем не для того, чтобы поесть шурпы или выслушать советы по тибетской медицине, проявит нетерпение или, по крайней мере, захочет принять в ней участие. Но он молчал, все еще продолжая изучать лицо доктора из далекого буддийского монастыря Дангцзэ, расположенного, как известно, в южных горах Тибета у самой границы Индии.
«Я не знаю его,— думал Шоу.— Я не знаю о нем. Мне неизвестен никакой Бадма из Дангцзэ. Нашему представительству в Лхассе резиденты не донесли, чтобы какого-то доктора Бадму послали из Дангцзэ к эмиру в Кала-и-Фатту, странно...»
Конечно, Шоу было известно, что последние годы Сеид Алимхан тяжело болел глазами. Эмира обуревал страх, что глаза могут вытечь, и это заставило его обратиться к известнейшим европейским окулистам. Эмир даже обратился через швейцарский Красный Крест в Москву, прося прислать в Кабул знаменитого профессора Филатова. Чем кончились эти переговоры, Шоу не знал.
Да, кстати, какое отношение к этому имеет сидящий здесь с хозяйским видом бородач? И он внимательно посмотрел на него. Что ж, лицо у Сахиба Джеляла благородное, темно-бронзовое, окаймленное великолепной бородой, лицо аравийского вождя из знойной пустыни Тихамы. О Сахибе Джеляле Самаркаиди Шоу слышал и в Пешавере, и в других местах уже немало. Своим богатством, размахом своих торговых сделок, своей кредитоспособностью Сахиб Джелял снискал добрую репутацию в самых широких коммерческих кругах Индии и стран Среднего Востока. Он вел обширную торговлю каракульской смушкой и ездил даже на Лейпцигскую ярмарку. Присутствие его сегодня в Кала-и-Фатту не вызвало не-доумения. Сам эмир — крупнейший экспортер каракуля на пушные рынки мира. По делам каракулевого экспорта Сахиб Джелял разъезжает повсюду. Но вот чтобы он совершил столь тяжелое н трудное путешествие в Тибет? Невероятно! Снова Шоу посмотрел на Сахиба Джеляла. Он хотел поймать его взгляд. Должен же господин коммерсант заинтересоваться индусом в малиновой чалме, язычником, тоже коммерсантом, правда, из другой отрасли коммерции, встретившим столь любезный прием в доме исламского государя и удостоившимся парадного дастархана. Но и взгляд, и все смуглое безмятежное лицо Сахиба Джеляла не выражали ничего, кроме удовольствия от угощения и от приятной беседы.
