Книга алхимика(Роман) - Уильямс Адам (читаемые книги читать txt) 📗
Паника улеглась месяца через три, когда стало окончательно ясно, что король Альфонсо не собирается вторгаться в Мишкат. Да и зачем ему было тратить на это силы? Он уже и так добился того, чего хотел. О былом порядке в нашем эмирате остались одни воспоминания, казна опустошена, а согласие и мир, в котором жили иудеи, мусульмане и христиане, утрачены навсегда. И все это мы сотворили сами, своими собственными руками. Теперь мы не представляли никакой угрозы, и Альфонсо мог сосредоточиться на андалусских эмиратах покрупнее. За полтора года до этого он совершил набег на Севилью и дошел аж до Тарифы, прежде чем повернул назад. Теперь же он направил свои армии на восток, собираясь осадить Сарагосу.
Только тогда андалусские эмиры, словно бы пробудившись от блаженного сна, неожиданно осознали всю уязвимость своего положения. Наконец удалось создать альянс, необходимость которого была очевидна Салиму еще много лет назад. Но кто же его возглавил? Один из андалусских эмиров? Увы, нет. Правитель Севильи аль-Мутамид пригласил к себе в столицу трех других эмиров. Однако прибывшие на встречу эмиры Гранады и Бадахоса не желали видеть во главе союза аль-Мутамида — слишком уж они ему не доверяли. Они предпочли нейтральную фигуру. Вопреки всякому здравому смыслу они убедили правителя Севильи обратиться за помощью к африканцу по имени Юсуф ибн Ташфин, бывшему пастуху, который последние сорок лет занимался созданием могущественной империи, занимавшей большую часть Марокко и Магриба.
На тот момент Юсуфу исполнилось восемьдесят лет. Наши эмиры наивно полагали, что в силу своего преклонного возраста Юсуф проявит на переговорах гибкость и уступчивость. Они не подозревали, что, несмотря на возраст, старик обладал энергией и ясностью ума, которые бы сделали честь любому молодому полководцу. В нем причудливо сочетались истовая вера, алчность и осознание того, что срок, отмеренный ему в этом мире, скоро подойдет к концу. Алчность питала его неуемные аппетиты, вера оправдывала безграничное честолюбие, а преклонные года порождали неодолимое желание захватить как можно больше земель, прежде чем за ним придет смерть. Еще в юном возрасте, когда Юсуф был мальчиком, пасшим овец в Атласских горах, он вместе со всем своим племенем принял одну из аскетических форм ислама. В результате бесчисленных военных походов именно ее он и навязал остальным народам, проживавшим в землях, протянувшихся от южной Сахары до самого Гибралтара. Поскольку дальше на восток его не пустили Фатимиды [60], Юсуф устремил свой взгляд за пролив, туда, где лежали тучные и развращенные эмираты Андалусии. Он жаждал их богатств и презирал тамошний образ жизни, полагая его безнравственным. Приглашение аль-Мутамида заключить военный союз против испанских христиан пришлось ему как нельзя кстати.
Юсуф отплыл на корабле из Африки и, сойдя на берег в Альхесирасе, двинулся в глубь Пиренейского полуострова. Орда, что он привел с собой, стояла из воинов — сплошь неграмотных хозяев пустынь. Лица их были почти полностью скрыты синими тюрбанами, виднелись лишь глаза, в которых горела жажда священной войны. Они именовали себя альморавидами и поклялись посвятить свою жизнь джихаду.
Прибыв в Севилью, Юсуф без всякого почтения объявил, что ждет аль-Мутамида и всех остальных правителей Андалусии у себя в лагере, который он разбил у городских стен. Он вел себя как халиф, властитель всех мусульман, и никто из наших эмиров не осмелился ему перечить. Каждый из них был подобен утопающему, который вдруг осознал, что бревно, за которое он цеплялся, чтобы не пойти ко дну, оказалось голодным крокодилом. Прозрение наступило слишком поздно.
Когда послание Юсуфа доставили в Мишкат, я сидел в покоях Азиза и своими глазами увидел, какое впечатление оно произвело на наших правителей.
На первый взгляд я, как и прежде, оставался едва ли не самым близким другом принца. После того как я чуть ли не на коленях принялся вымаливать прощение за глупость, которую проявил в деле с Иаковом, Азиз сменил гнев на милость. Свою роль сыграло и то, что я во всем винил Паладона. Он, мол, только притворялся, что был возмущен злодеянием своего двоюродного брата, а на самом деле хотел всеми правдами и неправдами спасти ему жизнь. Не кто иной, как Паладон, попросил меня убедить принца, что Иаков сумасшедший, а не наймит Кастилии. Как же мудр, прозорлив и умен Азиз! Именно он обо всем догадался и вывел богохульника на чистую воду. Именно благодаря умелым, решительным действиям Азиза у меня открылись глаза. Теперь-то я вижу, кто такой на самом деле Паладон! Себялюбивый лицемер, пролаза и приспособленец, решивший хитростью породниться с правящей семьей. Ему удалось ввести в заблуждение Азиза, его отца Салима и даже Айшу! Нет, он никогда ее на самом деле не любил, его привлекало только ее состояние и положение.
Я хорошо знал, как польстить принцу. Я научился ублажать Азиза медоточивыми речами, когда мы с ним еще были любовниками. В те времена мне хотелось лишь одного — бесконечно его радовать. Теперь, когда волею судьбы мне пришлось стать лизоблюдом и подхалимом, это умение пришлось как нельзя кстати.
Я восхищался Азизом, вовремя сумевшим раскусить Паладона. Как вообще можно доверять беспринципному человеку, который ради денег готов отречься от своей веры? Как же я признателен Азизу — благодаря его проницательности мне наконец самому удалось разглядеть, чего стоит Паладон. Все! Кончено! Я больше не желаю иметь ничего общего с этим мерзавцем.
Принц купился. В то время любые поношения Паладона звучали для него словно музыка. Так уж устроен человек: если ты с кем-то дурно обошелся, то после пытаешься заглушить голос совести тем, что распаляешь в себе ненависть к тому, кто пострадал от тебя. Азиз не стал исключением. Он возненавидел своего бывшего товарища столь же сильно, как когда-то любил. Его особенно раздражало то, что он ничего не мог поделать с Паладоном, работавшим на строительстве мечети, о которой мечтал эмир. Если бы не это, Азиз непременно отправил бы его за решетку, как и многих других христиан.
Азиз находил утешение в насмешках и глумлении над своим бывшим другом. Ефрем же буквально каждый день представлял принцу новые свидетельства низости Паладона. «Если бы я сам не был иудеем, — с усмешкой говорил Ефрем принцу, — я бы заподозрил, что кто-то из предков Паладона явно принадлежал к нашему племени. Я только что просмотрел отчеты о расходах на строительство. Оказывается, Паладон платит искусным мастерам меньше, чем я — писарям в казначействе. Однако денег на строительство он требует все больше и больше. Куца же, спрашивается, они утекают?» В другой раз Ефрем принимался рассуждать о непомерном тщеславии Паладона: «Только представьте, повелитель, сегодня он решил спросить совета у арабских камнерезов, куда лучше в мечети поставить свою собственную статую. Естественно, мусульмане объяснили ему, что изображения идолов в мечети неуместны. Вообразите, в какое смятение пришел бедняга Паладон, услышав эти слова!» Подобные речи и порочащие намеки приводили Азиза в восторг, и он хохотал до слез. Чтобы не отставать от Ефрема, мне приходилось веселить принца собственными клеветническими измышлениями о друге.
Вскоре Ефрем обнаружил, что Азиза радуют также и шутки надо мной. Принц с Ефремом взяли за манеру именовать меня «философом» и «волхвом». Порой Ефрем спрашивал меня с притворной серьезностью: «Самуил, мы с визирем совещались, как бы нам изыскать средства, чтобы пополнить казну. (Надо сказать, что о казне он не врал: из-за военных расходов запасы золота таяли, как снег по весне.) Конечно, я могу договориться о ссудах, но я вдруг подумал, а что, если есть способ понадежнее? Принц сказал мне, что ты открыл тайну философского камня. Мы тут как раз недавно обсуждали, а не учредить ли нам министерство алхимии. В результате работ по строительству мечети у нас образовалась целая гора гранитного щебня. Может, возглавишь министерство и превратишь хотя бы немного этого щебня в золото?»
