American’eц (Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого) - Миропольский Дмитрий
Несколько дней иеромонах не показывался на люди, стыдясь босого лица. В свои тридцать четыре года он уже выглядел много старше, а с огрызком бороды облик имел и вовсе комичный. Гедеон тогда крепко осерчал на графа и не желал его видеть. Однако в скором времени он по-христиански простил Фёдора Ивановича и сам явился к нему мириться, прихватив с собою французской водки, а когда граф напомнил про Петров пост — отозвался философски:
— Грешен и немощен человек! Коли недостаёт сил в полной мере исполнять установления, должно больше внимания обращать на иные виды аскетических упражнений. Святитель Иоанн Златоуст ведь как учил? Кто вкушает пищу и не может поститься, тот пусть подаёт обильнейшую милостыню, пусть творит усердные молитвы, пусть оказывает напряжённую ревность к слушанию слова Божия; здесь нисколько не препятствует нам телесная слабость; пусть примиряется с врагами, пусть изгоняет из души своей всякое памятозлобие… Вот и я, грешный, не помню зла вашему сиятельству. Надобно исполнять сказанное! Тогда и будет совершаться истинный пост, какого именно требует от нас Господь. Ведь и самое воздержание от пищи Он заповедует для того, чтобы мы, обуздывая вожделение плоти, делали её послушною в исполнении заповедей, а не чтобы голодными сидеть и тем попусту кичиться…
С этими словами иеромонах наполнил рюмки, легко переведя застольный разговор на сохранение повсюду взаимной пользы, уважение человечества и повиновение начальству.
Фёдору Ивановичу ничего не оставалось, кроме как поддержать возобновлённую беседу. Такие уроки смирения шли ему впрок, а Гедеон тоже воспринял науку и впредь уж больше не напивался до свинского состояния.
Образки на шее граф теперь носил постоянно, снимая лишь на ночь. Это не укрылось от внимания иеромонаха.
— Вы вот святого Спиридона при себе держите, — сказал он однажды. — А зачем?
— Это покровитель рода Толстых, — пожал плечами граф. — Так повелось.
— Традиция хороша, но не сама по себе, а когда даёт понимание и дух возвышает. В слепом поклонении, в пустых обрядах проку не много. Вашему сиятельству приводилось бывать в Новгороде Великом?
— Нет.
Гедеон заулыбался.
— Съездите непременно, как из Америки вернётесь. Там на Ильиной улице церковь есть Спаса Преображения, а в ней фрески Феофана Грека боговдохновенные. И Христос Пантократор дивного письма, и Симеон, и другие столпники… и Спиридон Тримифунтский с ними. В такой же точно шапочке, как на образке вашем. Почему, знаете?.. Это в самом деле не шапочка, это корзинка такая плетёная, как простые пастухи на головах носили. Спиридон всегда помнил, что вышел из пастухов. Стал епископом, но всё одно носил корзинку и с пастушьим посохом ходил. Корней держался, не позволял себе возноситься сверх меры… День святого своего вы, конечно, помните?
— Конечно. Двенадцатое декабря.
— Во времена, когда жил Спиридон, в наших краях ещё Христа не знали. Но день этот и у язычников праздником был. Коляда, поворот солнца на лето…
— Спиридонов поворот, — кивнул Фёдор Иванович словоохотливому Гедеону, и тот с готовностью подхватил:
— А я к чему веду? Коли Спиридон — покровитель ваш, то и Спиридонов поворот вам на роду написан. В самый свой недобрый день вашему сиятельству помнить надобно: даже суровая зима на Спиридона к лету поворачивается и прочь отступает!
Портретом красавицы-цыганки Гедеон тоже интересовался и пробовал расспрашивать о Пашеньке, но Фёдор Иванович молчал про сердечную рану свою, и монах не стал настаивать. Зато похвастал он графу необычным грузом, который везла «Нева» из Петербурга в американские колонии.
Оказалось, не одними компанейскими товарами полнились трюмы и палубы шлюпа. Президент Императорской Академии наук передал для колонистов ценное собрание учёных книг, а президент Академии художеств — коллекцию картин, бюстов и эстампов. Министр коммерции граф Румянцев в щедрости своей отправил книги хозяйственные и описания великих путешествий. Морской министр Чичагов хоть и выступал против экспедиции, а всё одно подарил чертежи и модели судов… Гедеон с восторгом перечислял многочисленных благодетелей и любовно поглаживал ящики, хранившие богатство, которое мечтал он поскорее разложить и расставить по полкам в школе на Кадьяке.
— Тяжко вам придётся, — заметил на это Фёдор Иванович. — Америка — место для искателей приключений вроде меня. Для воинов, купцов, охотников… Края-то пока ещё дикие. Там не картины, а пушки нужны. И не книги, а сабли надобно крепче в руках держать.
— Так, да не так, ваше сиятельство, — со смиренной улыбкой отвечал Гедеон, подливая водки себе и графу. — Надобно в первую голову доброе согласие утверждать между россиянами и американцами. Мы же теперь один народ российский. А что до книг или картин… У святого Павла в послании к Коринфянам сказано: желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет своё дарование от Бога, один так, другой иначе. И каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал… Знать, вам на роду написано с саблею в руке по жизни шагать и лучше прочих с оружием управляться. Жаль только, если за одно это вас поминать станут. Такая память коротка. Не умениями, а делами славен человек! Вот святой Спиридон полторы тысячи лет назад жил, а помнят его по сию пору.
Фёдор Иванович поднял рюмку и покачал головой.
— Я пока так далеко не заглядываю. Будьте здоровы, ваше преподобие!
Глава III
В конце июля «Нева» добралась до Кадьякского архипелага у берегов Аляски и подошла к его крупнейшему острову, тоже именем Кадьяк: здесь назначена была встреча с Александром Андреевичем Барановым, главным правителем Русской Америки.
Когда в гардемаринах Фёдор Иванович читал про подвиги Баранова и слухи про него самые диковинные обсуждал с соучениками своими, о знакомстве с легендарным пионером-первопроходцем он и помыслить не мог. Александр Андреевич владел заводами в Восточной Сибири, снаряжал одну за другой промысловые экспедиции на Аляску и лет десять управлял гигантской Северо-Восточной компанией купца Шелихова, на дочери которого был женат Резанов. Он продолжал оставаться у руля, когда место умершего Шелихова занял зять, а компания волею императора Павла превратилась в акционерную Российско-Американскую.
Другой бы на его месте и носа не высовывал из роскошного кабинета, Баранов же затеял собственноручно расширять восточные владения. Он перебрался через море к алеутам, преодолел тысячу вёрст до острова Кадьяк и сделал его столицей Русской Америки, а потом отправился ещё за полторы тысячи вёрст к востоку, на остров Ситка, и выстроил там деревянный форт, получивший имя Архангела Михаила в честь государева покровителя.
Было Александру Андреевичу далеко за пятьдесят, крепким сложением он не отличался, но продолжал жить в каждодневных заботах и опасностях вдали от благ цивилизации, достойных его возрастай положения. На недоумённые вопросы отвечал просто:
— Природа здесь дикая, народы кровожадные, но выгоды от предприятий моих отечеству весьма важны. Такая надобность сносными делает скуку и труд.
Появлению русских не обрадовались ни американские охотники, ни тем более британские торговцы, которые скупали в этих краях бобровые шкуры для продажи в Китай. Не обрадовались и местные индейцы-тлинкиты, прозванные на русский лад колюжами за обычай носить в нижней губе вставную палочку-колюжку — для красоты. Впрочем, как раз колюжи, которые дали разрешение на постройку Михайловского форта, поначалу отнеслись к Баранову с уважением: стрелы индейских луков его не брали, на подарки вождям он не скупился и порою творил чудеса. Не могли знать наивные дикари, что носит Александр Андреевич под кафтаном тонкую кольчугу, а фокусы показывает, имея некоторые познания в физике и химии…
…однако трюки эти на купцов и белых охотников не действовали, и русский конкурент стал им поперёк горла. Скупщики мехов продавали свирепым индейцам ружья и обучали стрельбе. Когда Баранов после зимовки ушёл обратно на Кадьяк, оставив промысловую партию, — тлинкиты нарушили мир, с беспримерной жестокостью казнили промысловиков, а форт сожгли. Вместо него на Ситке появилась Шисги-Нуву — индейская крепость Молодого Дерева.
