Белые лодьи - Афиногенов Владимир Дмитриевич (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— Но мы-то почти рабы, поселяне… Я и вовсе бывший каторжник. А они, греки, — свободные граждане…
— Свободные тоже разные бывают: одни в ванне моются, другие — в море… — И Клуд засмеялся, вспомнив слова стражника Хрисанфа.
В таверне они подстригли бороды, прополоскали зубы каким-то душистым раствором, который предложил им Андромед, принарядились: Дубыня сменил свою душегрейку шерстью вовнутрь из волчьей шкуры, служившую ему верой и правдой много времени, на рубаху из иранского бархата и штаны на новые. Доброслав надел куртку из тонко выделанной лосиной кожи с бахромами у пояса и короткую в рукавах, а запястья перетянул ремешками с металлическими бляшками. При этом его грудь, мощная, мускулистая, оставалось открытой, и на нее Доброслав нацепил серебряную цепь — подарок отца…
Таков обычай: когда новорожденного мать вносит в дом, отец встречает их у порога, в одной руке он держит серебряную цепь для сына, которая олицетворяет силу и привязанность к домашнему очагу, а для жены — каравай хлеба… Вспомнил, надевая эту цепь, что такая же железная голова буйвола висела в тот праздник и на груди кузнеца Волота. С мельчайшими подробностями всплыла перед глазами Доброслава картина: поляна в лесу, смеющиеся девушки с толстыми косами и в цветастых сарафанах, бог Световид, убранный золотом и драгоценными камнями, сияющий в лучах предзакатного солнца, Волот, пьющий вино из рога изобилия, и жрец, выплескивающий это вино на землю, удобряя ее… Жертвенный огонь до небес… А потом, будто во сне, склоненное над ним, маленьким Доброславом, лицо красивой женщины Мирославы…
И самое страшное на рассвете — смерть в облике черных орущих всадников с луками и арканами; кровавая бойня, безумные крики женщин, священная белая лодья, которую держали на вытянутых руках самые сильные мужчины, и среди них был и отец… А в ней во всем белом, будто растворившаяся в лучах Ярилы, девочка. И вот, пронзенный стрелой, упал один, держащий лодью, другой, третий, четвертый, остались двое — отец и Волот. Упал отец, но Волот держал, лишь подрагивали его загорелые до черноты руки и грудь. И рухнул кузнец, а на него упала священная лодья… Мерцану подхватил юный хазарин с желтыми, как у волка, глазами…
Видение было до того ясным, что Клуд даже скрежетнул зубами.
— Что с тобой? — встревожился Дубыня.
— Вспомнилось…
Сменили и сапоги на мягкие, с короткими голенищами, подпоясались широкими кожаными ремнями, отделанными медными узорами, нацепили ножи. Молодцы! Широкоплечие, тонкие в талии, высокие, статные. Сильные дети степей!
Андромед их оглядел, довольно поцокал языком, усадил за стол. Вместе выпили за встречу вина, и вообще за удачу, поели, поговорили, и когда уже стало смеркаться, тогда Доброслав и Дубыня вышли из таверны и направились к базилике Двенадцати апостолов.
Проходя мимо лупанара Асафа, Дубыня остановился:
— Доброслав, а я завтра в это заведение наведаюсь… Помнишь грудастую сарацинку, которая сравнила меня с блохой? Я же обещал укусить…
И захохотали.
Возле базилики горело множество свечей: маленькие, которые держали в руках верующие, и взрослые и дети, и большие свечи, в рост человека и толщиной с руку, стоящие на железных подставках возле колонн и у входов в нефы.
И вот распахнулись медные двери и начался крестный ход. Доброслав Аристею узрел сразу. Она шла в ряду за митрополитом. Клуд и его узнал тоже, потому что не только раньше видел, но, привозя к нему во двор соль и дары от тиуна, не раз получал от отца Георгия разные указания. И протосфария увидел, у которого тоже бывал не единожды. Но впереди процессии двух идущих, в монашеском облачении, не встречал здесь ни разу и не мог определить — кто же такие?
Один худой, высокий, с горящими, умными глазами, другой пониже, с плечами атлета, в ловко сидящей на нем черной, длинной, с широкими рукавами рясе, подчеркивавшей его гибкую сильную талию. Глядя на него, Доброслав подумал: «Такому не рясу носить, а кожаный панцирь воина…» В руках монахи держали иконы — Христа Пантократора и Богородицы.
Аристея в ярко-красном пеплуме, надетом поверх синей столы, держа за руку мальчика, своего сына, и неся зажженную свечу, ступала прямо и величественно. Ярко пламенел на ее голове венок из свежих роз. Доброслав сразу обратил внимание на этот венок и сразу подумал: «А тогда у Мерцаны, стоящей в лодье, тоже был венок на голове, но сплетенный из полевых цветов…» И от этого сравнения сердце невольно ворохнулось в груди, и будто повеяло жаром летнего степного ветра, во рту стало сухо, и Клуд сглотнул подступивший к горлу ком.
И тут Аристея обернулась и увидела Доброслава. Глаза ее сразу наполнились неподдельной радостью и еще каким-то чудесным светом, которые, наверное, могут заметить только у любимых влюбленные… Свет этот проник в самую душу Доброслава, наполнив целиком все его существо ощущением красоты жизни и утреннего чистого неба…
Улыбнулся он молодой женщине от души и толкнул в бок чернобородого:
— А карлик, Дубыня, наверное, тоже кого-то сильно любил. Как хорошо назвал он свою таверну… «Небесная синева»…
Завороженный необыкновенным зрелищем, Дубыня, кажется, пропустил эти слова друга мимо ушей.
Когда заканчивался крестный ход, сын Аристеи поднял глаза и увидел Доброслава.
— Мама! Мама! Колдун! — громко закричал он.
— Колдун… Колдун… — прошелестело среди толпы, и многие закрестились.
Мальчик освободился от матери, подбежал к Доброславу и уселся ему на вытянутые руки. Клуд поднял его и поднес к своему лицу.
— Ну, здравствуй, малыш.
— Колдун… Колдун… — не унималась толпа.
Аристея обомлела, потом горячо зашептала что-то митрополиту, тот посмотрел в сторону Доброслава и улыбнулся. Толпа, увидев улыбку своего пастыря и сидящего на руках молодого мужчины мальчика, озорно смеющегося, стала успокаиваться.
— У-у, как ты напугал всех своим восклицанием, — корила потом Аристея сына, — надо же было тебе закричать: «Колдун!» Дурачок… Разве этот дядя колдун? А, малыш?..
— Мама, но ведь его так все зовут…
— Неправильно зовут, — с улыбкой сказала Аристея. — Его надо звать Доброслав… Понял меня?
— Понял, мама… Доброслав, а где Бук?.. Помнишь, ты говорил, что у Буки будет сын и ты покатаешь меня на нем…
— Помню… И выполню свое обещание. А Бук сейчас во дворе хозяина таверны «Небесная синева», где мы остановились, — сказал скорее не для мальчика, а для мамы. — Не могли же мы взять его с собой на крестный ход…
— А мы живем на подворье у митрополита. Приехали причащаться и кое-что купить.
— Аристея, мне нужно поговорить с тобой, — перепоручая мальчика Дубыне, сказал Клуд. — Это очень серьезно.
— Я же для тебя Настя, Доброслав. Или забыл?
— Нет, не забыл, — смутился Клуд.
— Поговорить… А как? Вон идет ко мне служанка. Ее нанимал муж, и она шпионит за мной. Приходи завтра утром на подворье.
— Но меня там все знают…
— Тогда я отошлю служанку с сыном куда-нибудь и смогу с тобой встретиться. Где?
— Я пришлю за тобой Дубыню.
— Это того, который чуть не убил оглоблей нашего Аристарха? — Аристея с улыбкой взглянула на друга Доброслава, который беззаботно играл с ее сыном. — Хорошо, я буду ждать его сразу после заутрени…
На другой день Дубыня привел в таверну «Небесная синева» закутанную в паллий с ног до головы Аристею. Узнав о том, куда они должны пойти, она даже не стала размышлять, удобно ли это для замужней женщины или нет… Не страх владел ею, не любопытство, а нечто значительное: во-первых, вера в честность и добропорядочность Клуда, во-вторых, желание оказать помощь, потому что Дубыня сказал, что они нуждаются в ней, и в-третьих… Аристея очень хотела увидеть Доброслава, посмотреть ему в глаза и обрести от его близости чувство простоты и покоя… Вся эта суета сует, особенно в последнее время: собирание дани ее мужем, крики и слезы наивных поселянок, взывающих к милосердию, убийства, трупы, разговоры о распутстве византийской и херсонесской знати, ежедневные выстаивания на молитвах в душных, источающих запах ладана и сальных свечей нефах базилик…
