Белые лодьи - Афиногенов Владимир Дмитриевич (бесплатные серии книг .TXT) 📗

На хорошо укрепленные стены вместе с наемными солдатами встали, взяв в руки оружие, и монахи, облачившиеся в воинские доспехи.

Надо сказать, что монастырь сей имел необычную и славную боевую историю. Да, да, именно боевую…

Здесь жили, работали и молились Богу иконоборцы. Судьба их то возносила на гребень веры, то снова низвергала в пропасть, отчего они страдали не токмо духовно, но и физически.

Вспоминаю патриарха Анния, которому по приказанию Феодоры выкололи глаза и которого жестоко секли плетьми. А что уж там говорить о простых смертных — иконоборцах — их душили власяными веревками, жгли на кострах, как еретиков, рубили головы.

Вольготно им жилось при Льве III Исаврийском, но уже при правлении императрицы Ирины и патриархе Тарасии, когда на седьмом Вселенском соборе было вновь утверждено иконопочитание, многим иконоборческим монастырям пришлось заиметь собственную гвардию, состоящую из славянских народов, и русов в том числе. Завел такую гвардию и монастырь Иоанна Предтечи, не убоявшись близости императорского дворца.

Конечно, славянская гвардия была бы невеликой помехой отборным греческим экскувиторам, если бы та же Ирина и Тарасий не ведали, что среди высоких духовных лиц есть немало покровителей монахов монастыря Иоанна Предтечи. Хотя частичные попытки взять штурмом его крепостные стены предпринимались не раз; и тогда, как и сейчас, в день нашествия воинов Дира, вставали на стены хорошо вооруженные бойцы и монахи, готовые умереть, но не пропустить врага во внутренние дворы. Разгорались сечи, лилась из медных котлов кипящая смола, свистели стрелы… И враг отступал.

«Ну их к лешему! — говорили во дворце. — Хотят — пусть молятся своему безголовому идолу…»

Действительно, во внутренних монастырских дворах стояли статуи во весь рост, но оканчивающиеся шеей, изображающие Иоанна Предтечу, держащего в одной руке свою голову.

Славяне-язычники этого идола тоже почитали за своего и готовы были сражаться за него до последнего издыхания.

А еще нужно заметить, что враги отступали еще и потому, что знали: в этом монастыре нечем было поживиться — монахи тут жили строго-аскетически, не имея драгоценностей, богатых алтарей, икон и прочих убранств.

…Князь Дир со своими приближенными, гриднями и отроками осадил гнедого у самой стены, и перед мордами коней плеснулась смоляная кипящая жижа, смрадно ударившая в их ноздри. Лошади заржали, на стене раздался дикий хохот наемников, и оттуда полетели стрелы. К счастью, они никого не задели: киевляне успели отъехать на безопасное расстояние.

Дир распорядился зайти двум отрядам со стороны горы. Еруслан и Кузьма, взяв с собой по две сотни пешцев, стали карабкаться наверх. Тогда на самых высоких монастырских башнях появились огнеметные машины, приводимые в движение с помощью железных тросов огромными деревянными барабанами. Концы тросов крепились к длинным рычагам, на которые ставились бадьи с горячей смесью. И как только пешцы появились в поле зрения обороняющихся, наемники и монахи стали вращать барабаны до нужных витков (в зависимости от места удаления неприятеля), потом отпустили их, и тросы, раскручиваясь, привели в движение рычаги, и бадьи полетели, расплескивая на головы осаждающих огненное варево, прожигающее не только людские черепа, но и саму землю…

Раздались предсмертные крики, и человеческая лавина скатилась с горы, сразу обнажив ее, как обнажает камень спадающая с него прибойная пена.

— Княже, не подпускают с той стороны, — доложил запыхавшийся Еруслан. Там ему спалили половину волос на голове, и сейчас они свисали неровными клочьями.

— Вижу, — зло буркнул Дир, но, увидев его опаленную голову, неожиданно расхохотался.

Лишь серьезным оставался Светозар.

И тут к нему подъехал на худой лошаденке смерд Лучезар.

— Дозволь, княжий муж, слово молвить, — обратился он к боилу.

— Говори.

— Я на своей тихой лошадке незаметно подъехал почти к самым воротам. И знаешь, воевода, услышал нашу речь… Стражники меж собой изъяснялись. По-русски… Вот и подумал я: знать, среди солдат-наемников русы имеются. Поговорить бы с ними… Может, и обойдется все без кровопролития… Неужели они не видят, какое огромное войско подступило к их монастырю?! Продержутся день-два, а там все равно сдаваться придется…

— Ай да Охлябина! — восхитился слышавший этот разговор Еруслан. — А ведь он дело говорит, Светозар. Пойдем к князю, доложим ему об этом.

Дир выслушал и, указывая на голову Еруслана, усмехнулся:

— Гляжу я, боишься всех волос лишиться, ежели снова стены штурмовать, начнем… — И серьезно добавил: — Башковит смерд, как его зовут?

— Лучезар, — ответил бывший предводитель кметов и сам удивился тому, что назвал его настоящее имя, а не прозвище.

Снарядили представителей для переговоров, и после некоторого препирательства со стороны монахов и их игумена и клятвенного заверения киевского князя, что ни один волос не упадет с голов обороняющихся, ворота монастыря были открыты. Увидев во дворе идолов, многие киевляне покорно склонили головы ниц.

Когда доложили Фотию, с какой легкостью русы вошли в монастырь иконоборцев, он велел позвать начальника гарнизона.

— Скажи, адмирал, — обратился патриарх к Никите Орифе, — как велики наши силы?

— Ничтожное количество по сравнению с русами, ваше святейшество. А если они станут рыскать по всей округе и присоединять к себе монастырских наемников — славян, сил у русов станет столько, что они Константинополь легко поднимут на копье [163]… Их лодьи постоянно ходят вдоль городских крепостных стен, и, кажется, архонт Аскольд замышляет новый штурм, видно, как они вяжут лестницы, а его брат Дир рыскает повсюду, как голодный волк…

— Да, Никита, эти варвары свой поход схитрили так, что слух не успел оповестить нас, и мы услышали о них уже тогда, когда увидели их, хотя и разделяли нас столькие страны, судоходные реки и моря, имеющие удобные гавани. Вот так надо воевать, адмирал… А пока нам остается уповать на милость Божью и усердно молиться в священном Влахернском храме. И надо посылать гонца за императором.

Рискуя быть схваченным, Михаил III тайно пробрался в свою столицу и, посовещавшись с оставшимися царедворцами, решил вступить с киевскими князьями в переговоры. А тем временем под сводами Влахернского храма беспрерывно звучали молитвы, произносимые патриархом и епископами, постоянно сменявшими на амвоне друг друга.

— Дай, Господи милостивый, и ты, пресвятая Дева, всех скорбящих утешение.

— Отче с небеси, помилуй нас!..

— Сыне Божий, искупителю, помилуй нас!..

Переговоры закончились подписанием нового «Договора мира и любви» и богатым выкупом, который греки уплатили русам за то, чтобы они сняли осаду Константинополя. Аскольд, Дир и их воеводы все-таки убедились в невозможности преодоления гигантских стен. В те времена русские еще не умели штурмовать сильно укрепленные крепости. Они научатся делать это хорошо лишь в двенадцатом веке, с появлением осадных машин.

25 июня на лодьях взметнулись белые паруса с красными солнцами… И русы начали отход от городской стены. Глядя с ее высоты, патриарх Фотий произнес слова как бы для себя, но которые позже узнает весь мир:

— Народ неименитый, но получивший имя со времени похода против нас, достигший блистательной высоты и несметного богатства, — о, какое бедствие, ниспосланное нам от Бога!

Вскоре мореходы Аскольда прибыли благополучно к днепровским вымолам, а вот для пешцев и конных путь к родному Киеву затянулся надолго: вопреки воле брата Дир решил воевать хазар и двинулся со своим войском к Джурджанийскому морю…