И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич (книги онлайн полностью txt) 📗
Никита Аверьянович искренне радовался за любимый город, но, недооценивая собственный творческий потенциал и не имея возможности как следует проявить свой трудовой героизм, не находил для себя места в этом бурном массовом творчестве земляков.
Посвятить такому большому событию усилия по обеспечению продовольственной программы в масштабах одной отдельно взятой семьи было бы не солидно: не министр ведь и даже не губернатор. Тем более на таком маленьком участке.
Сооружение колодца конечно дело большое и нужное, но к юбилею тоже вроде бы отношения не имеет.
Вот если бы он встал на какую-то очень серьезную и видную аж из самой столицы вахту и не слезал с нее все эти месяцы, это бы еще чего-то значило. Но бродить все лето в живописных окрестностях в муках готовящегося к празднику родного города, единолично, ради собственного удовольствия любоваться белыми облаками, алыми закатами, соседскими цветами, битые часы и дни проводить в бесплодных наблюдениях за интимной жизнью всяких пернатых и растений — что это как не самоустранение, игнорирование и дезертирство с важнейшего участка жизни?
Примерно так весело и в то же время ответственно размышлял Свистунов о предстоящем историческом моменте и своей вынужденной бездеятельности в такое непростое время. Ругал, стыдил себя, но находил и оправдания, даже заслуживающие общественного внимания дела. А что: прекрасную «Хлопчатку» досрочно демонтировал? — демонтировал; задолженности по ЖКХ, газу, электричеству и телефонной связи не имеет? — не имеет; никаких порицаемых деяний не совершил? — не совершил. А то, что увековечил столько городских достопримечательностей и красот природы, так это тоже не только собственного удовольствия для: лучшее из них будет демонстрироваться на юбилейной выставке к радости всех.
Выставка, где в отдельном зале «Новые имена» были представлены и его работы, прошла более чем успешно. О ней писали газеты, ее показывали в местных телепрограммах, а самое главное — ее ходили смотреть. Даже коллективно, как во времена наивной уравниловки и системного тоталитаризма.
Никита Аверьянович сам почти ежедневно приходил сюда, подолгу задерживался в залах, где были выставлены известные фотохудожники, но не забывал и раздела новичков. Ему было бесконечно приятно участвовать в этой ответственной выставке, наблюдать, как толпятся посетители возле его триптиха, любопытной сороки, кузнечиков, цветов, осеннего заката в промышленной зоне, грозы. По уровню исполнения и, главное, художественного видения мира они больше тяготели к залам мастеров, но Свистунов не обижался: тут они смотрелись даже ярче. Да и вправе ли он требовать чего-то большего от первого появления на публике?
На «Хлопчатке» бригады по переоборудованию следующего корпуса только формировались, и у него осталось достаточно свободного времени, чтобы закончить свои дела в «Ягодке». Теперь он был занят тем, что снимал последние яблоки и доставлял их в город — домой, дочери, Томочке.
Приятное это было занятие. Наберешь полный рюкзак, сядешь на верандочке пить чай, а сам все смотришь в окошко, любуешься.
Вот и на сопредельной территории появились люди. Опять две Ирины Филипповны хлопочут вокруг яблонь. Две… И бочки у нее опять две… Хоть надевай очки, хоть не надевай — все по двое…
Что же это за зараза такая водит его за нос? Ведь знает — одна она, и бочка одна, не раз проверял, а вот поди ж ты, дурит и дурит!
И тут он впервые догадался присмотреться к своему окошку, к стеклу в нем. Отодвигался, придвигался, всматривался и так и сяк — и понял: не в глазах у него двоится, а именно в этом стекле. И не только двоится, а ходит какими-то волнами, спиралями, искажая до неузнаваемости любой вид или предмет. Ну прямо как в настоящей зеркальной комнате смеха!
И эта безделица дурачила его все лето! Не стерпел Свистунов, шарахнул по стеклу подвернувшимся яблоком — оно и рассыпалось. Тихо, даже не звякнув. И так стало хорошо! Все четко, ясно и видно далеко-далеко. Одна Ирина Филипповна, одна бочка… Бедная, одинокая женщина, как же она одна все это перетаскает? Это ж такой груз, такая морока! Надо помочь. Вот обновит в окошке стекло, управится с последней яблоней и поможет…
Однажды, посетив в очередной раз свою фотовыставку, Никита Аверьянович почувствовал что-то неладное. Походил, повздыхал и понял — не стало его «Осеннего заката в промышленной зоне». Его почему-то сняли и «забили» место чем-то посторонним, даже не его работы. С чего бы это, по какой такой причине?
Побежал к вахтерам, к смотрителям, к администраторам — кто подменил? Не видели. Вернулся обратно, и тут его взяли под локоток.
— Вы Никита Аверьянович Свистунов?
— Свистуновым всю жизнь был. А вам чего?
Расстроенному и раздосадованному человеку было не до любезностей и долгих разговоров.
— Ну, чего вам? Нет у меня сейчас настроения беседовать на темы фотоискусства.
— Вы, смотрю, свою картину ищете?
— Не картину… Тут фотовыставка.
— Все равно. Не ищите, я знаю, где она.
— Вот интересно! И где?
— Пройдем со мной, покажу.
Они вышли, сели в машину и вскоре оказались в небольшом светлом кабинетике, на столе которого, прислоненный к настольной лампе, стоял его «Закат».
Это как же он сюда попал? И почему? Не соловей, не сорока, а именно это? С какой стати?
— А вы присаживайтесь. Есть необходимость поговорить.
— Поговорить и я большой любитель, но сейчас недосуг. Приходите на выставку, там и поговорим.
— Сядьте, Свистунов!
Этот командирский окрик Никите Аверьяновичу не понравился, он сколько-то потоптался перед своим «Закатом» и все же сел.
Молчал он. Молчал хозяин кабинета.
Долго молчал.
Заговорил медленно, с видимой неохотой, точно исполнял давно надоевшую работу.
— Этот снимок, гражданин Свистунов, вы давно сделали?
— Перед самым открытием выставки, — честно доложил он. И счел нужным добавить: — Я ведь в этом деле совсем новичок. Стал снимать только когда мне фотографический аппарат подарили. На юбилей.
— И когда это было?
— В самой середине апреля этого года, пятнадцатого числа.
— А до этого вообще, что ли, не снимали? — вскинул брови «командир».
— Не приходилось. Только мечтал.
— А в этом городе давно живете?
— С рождения. Постоянно. А что?
— Да то, гражданин Свистунов, что такой снимок можно было сделать лишь лет сорок-пятьдесят назад. И не здесь… Так вы, значит, в молодости выезжали все-таки. Куда?
— Никуда. Я даже, стыдно сказать, в столице никогда не был. А теперь вот захотелось.
— Для чего?
— Чтобы наплевать ей в глаза за некоторые ее подлости, — довольно хмыкнул Свистунов. Словно уже наплевал.
«Командир» опять помолчал, покатал в пальцах плохо заточенный карандаш, нехорошо усмехнулся:
— Такая возможность вам может скоро представиться. Побываете… А теперь еще раз вспомните, приходилось ли вам хоть на время покидать город? Именно в молодости. Подумайте, не торопитесь, времени у вас много.
Чтобы потянуть это время, Никита Аверьянович сделал вид, что натужно думает, однако думал совсем о другом. Куда его привезли? Кто этот суровый человек? Что ему нужно от него и его «Заката»? Взъелся, похоже, неслучайно.
— Ну и как, будем говорить?
— Вспомнил. Выезжал. В армию служить. Как раз молодым был.
— И где служили? — оживился допросчик.
— Все время в одном месте. Даже без отпуска.
— Где, Свистунов?
— На Северном Кавказе. Кстати, пока мы там служили, ни один Дудаев пикнуть бы не посмел. Это потом, когда…
— Это к делу не относится… А кто мог бы подтвердить, что свой снимок вы действительно сделали именно здесь и именно перед самым открытием выставки?
— Ну, вот это другое дело! — обрадовался такому повороту Свистунов. — Можете спросить ребят из фото салона, водителя автобуса, на котором я езжу в сад. Его автобус дорогой как раз поломался, что было делать — пощелкал кое-что. Полный автобус свидетелей, опросите любого. Как раз в тот день ТЭЦ под зиму проверяли.
