И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич (книги онлайн полностью txt) 📗
Чувствуя, что все больше и больше запутывается, Никита Аверьянович напрочь забыл о своем торжестве и подался на улицу. Ему было бы легче, если бы кто-то опровергал его доводы, возражал, спорил. А как будешь спорить с самим собой? Этого он не умел. Обойдя весь участок, покурив на каждой из его дорожек, он задержался у своего колодца. Тот, полный чистой ледяной воды, открытый всем и всему, требовал к себе внимания. Для колодца нужен сруб, чтобы не завалился. Это раз. Откуда взять на это материал? Два. Как откачать воду, чтобы в нем можно было работать? Три. Как все это сделать, имея лишь лопату, мотыгу и фотоаппарат? Четыре…
Свистунов загибал палец за пальцем и печально смотрел в темную воду. В ней уже искрились первые звезды. День кончился, вечер медленно перетекал в ночь. Люди угомонились, птицы вообще не подавали голоса, чтобы не привлечь врагов, одни цикады наполняли тишину своим звоном.
Ночью Никите Аверьяновичу снились кошмары.
Утром он доел остатки своего вечернего торжества и направился в огород. Но делать ничего не хотелось: его тянуло к людям. Чтобы слышать их голоса, вникать в их заботы, просто чтобы видеть их.
Дни стояли золотые — середина июля! — и народу в садах было много. На поспевшие ягоды и овощи понаехали к старикам все от мала до велика — дети, внуки, а нередко и правнуки. Как работать, так только одних старушек и видишь, а как есть… Ну да бог им судья.
Свистунов продвигался от дома к дому, из одного проулка в другой и отходил душой. Его радовали добрые голоса, звонкий детский смех, сам садовый воздух, пропахший созревшей малиной, цветами, малосольными огурчиками. Останавливаясь у цветников, просил разрешения увековечить такую красоту, и хозяева с удовольствием водили его от одной клумбы к другой, с гордостью рассказывали, как что называется, с каким трудом добыто и выращено, какую почву и удобрения любит, даже как реагирует на хорошую музыку и грубое слово.
Он почтительно слушал, восторгался, пытался что-то запомнить и тут же забывал. Особенно длинные невразумительные названия отдельных цветов. Тем более, что их было великое множество, и у каждой хозяйки — свои. Никита Аверьянович снимал и клумбы, и самих растроганных хозяек, и детишек посреди цветущих клумб, и отдельно — самые красивые и необычные цветки.
Особенно радовался он, застав в них пчелу или шмеля. А однажды на широком бордовом листе какого-то диковинного растения, которое, как ему пояснили, никогда не цветет и знаменито именно этими невероятными листьями, он увидел двух крупных кузнечиков. Зеленые, словно мастерски выточенные из малахита, они четко выделялись на фоне этих листьев. Но больше всего умилило его то, что, стоя друг к другу своими миниатюрными головками, они пили из одной росинки. Двое — из одной! Ну, как не увековечить такое!..
Погуляв и приятно освежив свои чувства, Свистунов вернулся к себе, нашарил в огуречной ботве еще пару огурцов, снял тройку почти созревших помидоров, прибавил к ним по пучку укропа и лука и отправился в город.
Домой думал попасть, когда Татьяна еще на работе. Встретиться с ней не хотелось. Решил просто положить свой подарок на стол и уйти. Но — не повезло. Жена оказалась дома — заспанная, помятая, в отпуску.
— А я к тебе прямо из рая. Вот — угостись, попробуй. Самые первые, сам сотворил! — стараясь казаться веселым, зачастил он. — А понравится, приезжай и ты. Там сейчас такое, посмотришь — ахнешь. Сплошные витамины. Море красоты!
— Целое море, значит? Теперь, значит, там твой дом? В этих сплошных витаминах. А о других ты подумал?
Глаза Татьяны опасно сощуривались, губы утончались и бледнели, крепко сжатые кулачки все решительнее упирались в бока. Так она «заводилась».
— Дочь еле сводит концы с концами, сын скоро вернется из армии, у него ни одного стоящего костюма, а он — посмотрите на него! — прохлаждается в своем «раю»! Может, ты там еще и кралю себе завел?
Никите Аверьяновичу хотелось сказать, что он свое оттрубил, теперь пенсионер, по конституции имеет право на заслуженный отдых. И еще хотел сказать, что позволит себе этот заслуженный отдых только до осени, а к зиме вернется на свою бывшую «Хлопчатку», которую теперь перестраивают в новый торгово-развлекательный центр, где работа найдется и для него. Но не сказал ничего. Молча попятился к порогу, хлопнул дверью и ушел.
Его опять потянуло к людям. Он ходил по улицам родного города, вслушивался в его напряженную жизнь, всматривался в лица встречных. И хоть лица эти были чаще всего далеки даже от простых житейских радостей, замкнуты на чем-то своем, озабоченно-печальны или равнодушны, с ними ему было легче.
В фотосалоне, куда он заходил в каждый свой приезд, посмотрели его новые снимки, распечатали самые удачные, посмеялись и повздыхали над трагической судьбой незадачливого кота и предложили принять участие в большой выставке, посвященной юбилею города.
Предупредили: комиссия будет строгой, наполовину из чиновников мэрии, так что потребуются и виды города.
— И хоть вы его не очень жалуете, все-таки постарайтесь найти в нем и что-то близкое для себя. Снимать вы научились, учитесь теперь и в бетоне находить живую душу. А она в нем есть.
— Кто же вам сказал, что я не люблю свой город? — не сдержался Никита Аверьянович. — Просто у меня все немного не так, как у всех. Помните: «Люблю отчизну я, но странною любовью…» Это прямо про меня. Люблю, оттого и жалею. Когда-то, читал, это у нас означало одно и то же.
— Вот и ладушки. Любите и жалейте. Но чтобы снимки были не хуже грозы и триптиха с котом.
— Чего-чего?.. Какого три…
— Триптиха, говорю! Это когда одно произведение искусства создано из трех картин, объединенных единой мыслью и сюжетом. Ну, как у вас с котом. Поняли? Ну и лады…
Остаток лета Свистунов провел у себя в саду. Трагедию погибшего кота постепенно заслонили другие впечатления, он с увлечением продолжал снимать небо с его облаками, грозами, восходами и закатами, натюрморты из полевых и садовых цветов, обремененные плодами яблони. Потом появились предшествующие отлету «грачиные метели», «багрец и золото» ближнего леса и дальних рощ, охота с фотоаппаратом за отдыхающими на жнивье журавлями.
С трудом и не ахти как, однако все же сумел обустроить и колодец. Ради этого с полмесяца проработал на сооружении кровли у одного строящегося новосела. Сразу договорились: денег не надо, а вот несколько брусков и обрезки теса его устроят вполне.
Когда закончил и даже ведерко с цепочкой из города привез, не утерпел — пригласил соседку. Мол, так и так, уважаемая Ирина Филипповна, хочу похвастать своими достижениями, прошу оценить и благословить сооруженный мной объект. На границу не обращайте внимания, своих пограничников я отправил в командировку на другую заставу, так что шагайте смело.
Заинтригованная соседка, до этого чем-то серьезно озабоченная, сразу посветлела лицом, заулыбалась.
— Ну, веселый человек, что еще придумали? Показывайте.
Они миновали огуречные и помидорные грядки Свистунова, теперь почти пустые, его картофельное «поле», на котором торчало еще два десятка тощих полузасохших кустиков, и остановились возле смородины. Соседка искала глазами что-то из новых посадок и, не находя, пожала плечами:
— Не вижу… Где посадили? Что?
Никита Аверьянович весело рассмеялся, присел на край колодезного сруба и ласково похлопал его по крышке. Как живого.
— Да вот ведь… Колодец «посадил». Тетя Дуся просила, ну я и…
— Батюшки, колодец! — ахнула Ирина Филипповна и тоже похлопала по крышке. — Когда успели? Кого нанимали? Дорого обошлось?
Свистунов рассмеялся еще веселее.
— Дорого! Страшно сказать как дорого! Чуть не жизнью своей пришлось расплачиваться. Ужас прямо!
— Ну, если теперь смеетесь, то ужас, выходит, веселый был?
— Теперь веселый, а тогда… Я же в нем чуть живой не утоп.
Зарекался Свистунов кому-нибудь рассказывать эту свою историю, однако на волне радости и охватившей его веселости не стерпел.
