Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII - де Виньи Альфред (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Так, так, так… Что я вам говорил, герцог, вот вы и разгневали королеву,— сказал Гастон Орлеанский, едва только Анна Австрийская и Мария удалились.— Вы слишком далеко зашли. Но уж сегодня-то никто не обвинит меня в молодушии, напротив, я выказал больше решимости, чем следовало.
— Я безмерно счастлив и преисполнен благодарности к ее величеству, — ответил герцог Буйонский победоносно.— Отныне будущее в наших руках. Что же вы намерены предпринять, господин де Сен-Мар.
— Я уже говорил вам, ваша светлость, что никогда не отступаю; каковы бы ни были для меня последствия этой встречи, я повидаюсь с королем и всем рискну, чтобы добиться его приказаний.
— А договор с Испанией?
— Да, я его…
Де Ту схватил за руку Сен-Мара и, неожиданно выступив вперед, сказал торжественно:
— Мы решили, что договор будет подписан лишь после свиданья с королем; если справедливый гнев его величества против кардинала избавит вас от этого, будет лучше, подумали мы, не подвергаться столь великой опасности, ведь договор могут обнаружить.
Герцог Буйонский нахмурился.
— Если бы я не знал господина де Ту, — сказал он,— то принял бы это за слабость, но с его стороны…
— Клянусь честью, сударь,— проговорил советник,— я поступлю так же, как господин обер-шталмейстер,— мы с ним во всем единодушны.
Сен-Мар взглянул на своего друга и не без удивления увидел на его добром лице выражение мрачного отчаяния; он был так поражен этим, что не нашел в себе силы ему прекословить.
— Де Ту прав, господа, — заявил он с холодной, но любезной улыбкой, — король убережет нас, быть может, от многих неприятностей; с ним мы очень сильны. Впрочем, ваше высочество, и вы, ваша светлость, не думайте, что я могу отступить,— сказал он с непоколебимой решимостью.— Я сжег за собой все мосты и должен идти вперед; кардинал надет, или я не сношу головы.
— Странно, весьма странно! — сказал Гастон Орлеанский.— Мнится мне, что дело с заговором зашло гораздо дальше, чем я полагал.
— Отнюдь нет, ваше высочество,— ответил герцог Буйонский,— все зависит от вашей доброй воли. Заметьте, ничто не содеяно, и стоит вам сказать лишь слово, чтобы заговор рассеялся, как дым, или превратился в огнедышащий вулкан.
— Превосходно, превосходно, я доволен, раз дело обстоит именно так,— заметил Гастон.— Займемся же вещами более приятными. Слава богу, у нас еще есть время; но, признаюсь, я желал бы, чтобы все уже было позади; я не создан для сильных волнений — они вредят моему здоровью,— прибавил он, беря под руку господина де Бово.— Скажите лучше, молодой человек: испанки хороши по-прежнему? Вы слывете изрядным любезником. Воображаю, сколько о вас там говорят. Я слышал, в Испании носят огромные фижмы? Я вовсе не противник такой моды. Ей-богу, ножка кажется от этого меньше и изящнее; уверен, что супруга дона Луиса де Аро менее прекрасна, чем госпожа де Гемене, не так ли? Полноте, будьте откровенны, я слышал, что она похожа на монашенку… Аа!… вы не отвечаете, вы смущены… она приглянулась вам… или вы боитесь оскорбить нашего друга де Ту, сравнив ее с красавицей Гемене. Ну, тогда поговорим об обычаях; у короля есть очаровательный карлик, правда? Он так мал, что умещается в пироге. И счастливец же испанский король! Как я ни искал, не мог найти такого карлика! А королева? Ей все так же прислуживают на коленях? Что за превосходный обычай, мы позабыли его. Как это обидно, обиднее быть не может!
У Гастона Орлеанского хватило духа около получаса разговаривать в этом тоне с молодым человеком, слишком серьезным для столь легкомысленной болтовни; находясь под впечатлением важной сцены, разыгравшейся у него на глазах, и крупных интересов, поставленных на карту, барон де Бово ничего не отвечал на этот поток праздных слов и лишь удивленно посматривал на герцога Буйонского, словно вопрошая, действительно ли брата короля прочат в руководители одного из самых дерзких предприятий, какие известны в истории, а его высочество, не желая замечать, что его речи остаются без ответа; сам себе отвечал и говорил без умолку, расхаживая по комнате и увлекая за собой собеседника. Гастон Орлеанский боялся, что кто-нибудь из присутствующих возобновит страшный разговор о договоре, но это никого не прельщало, разве только герцога Буйонского, который хранил, однако, недовольное молчание. Что касается Сен-Мара, то советник де Ту увлекал его с собой, и они ретировались, пользуясь тем, что Гастон Орлеанский увлекся болтовней и, видимо, даже не заметил их ухода.
Глава XVIII ТАЙНА
И наши имена для дружбы беспримерной.
Навек соединясь, пребудут мерой верной.
А. Суме. «Клитемнестра»
Де Ту находился у себя дома, двери спальни были тщательно заперты, и отдан приказ никого не принимать и извиниться перед двумя гостями, если хозяин не успеет с ними проститься, а друзья все еще не обменялись ни единым словом.
Советник упал в кресло и погрузился в глубокое раздумье. Сен-Мар, сидя под сводами высокого камина, ожидал с серьезным и грустным видом, когда друг нарушит это тягостное молчание. Наконец де Ту пристально взглянул на него и, скрестив руки на груди, сказал:
— Так вот до чего вы дошли! Вот каковы плоды вашего честолюбия! Вы добиваетесь изгнания, а быть может, смерти человека и вторжения во Францию чужеземной армии; итак, мне суждено видеть вас убийцей и предателем родины! Что привело вас к этому? Почему вы так низко пали?
— Никому другому, кроме вас, не пришлось бы повторять этих слов дважды,— холодно промолвил Сен-Мар,— но я знаю вас и рад этому объяснению; я желал его и сам его вызвал. Сегодня я открою вам свою душу, я так хочу. Сперва у меня было другое намерение, намерение, вероятно, более благородное, более достойное нашей дружбы, дружбы вообще… ведь дружба — второе по святости чувство на земле.— При этих словах он поднял глаза к небу, как бы ища там это божество.— Да, так было бы лучше. Я ничего не хотел вам говорить; мне было трудно, но я пересиливал себя. Я решил всего достичь без вас и открыться вам, когда дело будет завершено; я решил уберечь вас от грозящих мне опасностей. Признаться ли в своей слабости? Я боюсь умереть непонятым вами — если мне суждено умереть; я готов примириться с проклятием всего мира, но мне тягостна мысль о вашем проклятии; вот я и решил вам все рассказать.
— Что я слышу? И у вас хватило бы мужества таиться от меня до конца? Зачем вы так печетесь о моей судьбе, дорогой Анри? Чем я провинился перед вами, что должен пережить вас, если вы умрете? Как достало у вас сил обманывать меня целых два года?! Вы показывали мне лишь внешнюю сторону своей жизни, вы неизменно входили в мою уединенную обитель с улыбкой на устах и всякий раз в ореоле новой королевской милости!
— Не ищите в моей душе того, чего в ней нет. Да, я обманывал вас, но находил в этом свою единственную мирную радость. Простите, если я урывал эти минуты у своей судьбы — увы! — столь блестящей. Я радовался счастью, которое вы мне приписывали, я скрашивал вашу жизнь этой грезой; а сегодня я виновен лишь в том, что разрушаю ее, показывая себя таким, каков я есть. Выслушайте меня, я буду краток: история любящего сердца всегда проста. Уже однажды — это случилось, помнится, в походной палатке, где я лежал раненый,— я едва не выдал своей тайны… Однако к чему послужили бы мне ваши советы? Я все равно не послушал бы их. Знайте же, я люблю Марию Гонзаго.
— Как?! Будущую польскую королеву?
— Если она и станет королевой, то лишь после моей смерти. Поймите, ради нее я стал придворным; ради нее я почти царил во Франции; ради нее я гибну и, быть может, умру.
— Погибнуть! Умереть! А я-то ставил вам в вину ваше торжество и оплакивал горечь вашей победы!
— Плохо же вы меня знаете, если могли поверить, что я был обманут улыбкой Фортуны, что я не предвидел ожидающей меня участи. Я борюсь со своим роком, но, чувствую, он меня одолевает; я взвалил на себя непосильную ношу и паду под ее тяжестью.
— Но что же мешает вам остановиться?
