Очищение - Харрис Роберт (читать книги полные .TXT) 📗

— Доколе? — вопрошал он. — Доколе граждане Рима будут лишены услуг, которые может оказать им только один человек на свете — Гней Помпей, справедливо называемый Великим? — Сам Цицерон на ассамблее не был, но получил подробный отчет о произошедшем.

Как раз перед окончанием суда над Муреной — думаю, что это было 1 декабря, — Цицерона посетил Санга. Глаза сенатора блестели от радости, так как он только что получил важные новости. Галлы сделали, что их просили, и вышли на вольноотпущенника Суры Умбрения на Форуме. Их встреча была совершенно естественной, а беседа — дружелюбной. Галлы жаловались на свое положение, проклинали Сенат и объявили, что согласны со словами Катилины: смерть лучше, чем жизнь в таких рабских условиях. Насторожив уши, Умбрений предложил продолжить беседу в более уединенном месте и отвел их в дом Децима Брута, который располагался неподалеку. Сам Брут — аристократ, который был консулом более четырнадцати лет назад, — не имел к заговору никакого отношения, а вот его жена, умная и хитрая женщина, которая была одной из многочисленных любовниц Катилины, сама предложила себя в распоряжение заговорщиков. Умбрений ушел, чтобы пригласить одного из главарей заговора, и вернулся со всадником Капитоном, который заставил галлов поклясться, что они все будут держать в секрете, и сообщил им, что восстание может начаться со дня на день. Как только Катилина с войсками подойдет к Риму, новоизбранный трибун Бестий соберет народную ассамблею и потребует ареста Цицерона. Это и будет сигналом для всеобщего восстания. Капитон и еще один всадник, Статилий, во главе большой группы поджигателей начнут пожары в двенадцати точках города. В нарастающей панике молодой сенатор Цетег возглавит группу добровольцев, цель которой — убийство Цицерона; остальные займутся другими жертвами, которые намечены заговорщиками; многие молодые люди готовы собственноручно убить своих отцов; здание Сената будет захвачено.

— И что ответили на это галлы? — спросил Цицерон.

— Как им и было сказано, они попросили список заговорщиков, — ответил Санга, — с тем, чтобы можно было оценить шансы на успех. — Он достал восковую дощечку, на которой мелким почерком были написаны имена. — Сура, Лонгин, Бестий, Сулла, — начал он читать.

— Эти имена нам давно известны, — заметил Цицерон, но Санга поднял палец.

— Цезарь, Гибрида, Красс, Непот.

— Ну, это, конечно, выдумка, — Цицерон взял дощечку из рук Санги и пробежал список глазами. — Они просто хотят выглядеть сильнее, чем есть на самом деле.

— Я никак не могу это комментировать. Я могу только сказать, что этот список передал галлам Капитон.

— Консул, верховный жрец, трибун и самый богатый человек в Риме, который уже, кстати, осудил заговор? Я не могу в это поверить… — Тем не менее Цицерон перебросил список мне. — Скопируй его, — приказал он, а затем покачал головой. — Воистину — прежде чем задать вопрос, подумай, хочешь ли ты знать на него ответ. — Это была одна из любимых максим хозяина в судах.

— Что теперь должны сделать галлы? — спросил Санга.

— Если это правильный список, то я посоветовал бы им примкнуть к заговору. Когда произошла встреча?

— Вчера.

— А когда состоится новая?

— Сегодня.

— Очевидно, что заговорщики спешат.

— Галлы считают, что все начнется в ближайшие несколько дней.

— Скажи им, чтобы они потребовали как можно больше доказательств участия в заговоре этих людей. — Цицерон задумался и наконец сказал: — Лучше всего письма с личными печатями, которые они могли бы предъявить своим соплеменникам.

— А если заговорщики им откажут?

— Тогда галлы должны сказать, что их племя может пойти на такой убийственный шаг, как война с Римом, только имея веские доказательства.

Санга кивнул, а затем произнес:

— Полагаю, что после этого я выйду из игры…

— Почему?

— Потому что в Риме становится слишком опасно.

В качестве последней любезности он обещал сообщить ответ заговорщиков галлам, как только сам его узнает. После этого он уедет.

В это же время Цицерону приходилось присутствовать на суде над Муреной. Сидя на скамье рядом с Гортензием, он напускал на себя безразличный вид, но я замечал, как время от времени консул шарил глазами по членам жюри, изредка останавливая взгляд на Цезаре, который был одним из присяжных, на Суре, который сидел вместе с преторами, и, наконец, на Крассе, который располагался на той же скамье, что и Цицерон, но чуть дальше. Хозяин должен был чувствовать себя очень одиноким, и я впервые заметил, что у него появились седые волосы, а под глазами образовались темные круги. Этот кризис старил его.

На седьмом часу Катон завершил свою заключительную речь со стороны обвинения, и судья, которого звали Цоцоний, спросил Цицерона, готов ли он произнести заключительную речь от имени защиты. Казалось, что вопрос застал консула врасплох. После нескольких секунд копания в документах он встал и попросил перенести его выступление на следующий день, с тем, чтобы он мог собраться с мыслями. Цоцоний выглядел раздраженным, но так как становилось поздно, ему ничего не оставалось, как с неудовольствием удовлетворить просьбу Цицерона.

Мы поспешили домой в уже привычном окружении телохранителей и ликторов. Однако и дома от Санги не было никаких известий. Цицерон тихо прошел в свой кабинет и сел там, поставив локти на стол и прижав большие пальцы к вискам. Консул разглядывал горы документов, лежащих перед ним, и потирал свой лоб, как будто это могло помочь появлению в его голове речи, которую он должен произнести завтра. Я никогда не жалел его больше, чем в тот вечер. Но когда я подошел к хозяину и предложил свою помощь, он, не глядя, махнул рукой, жестом показав мне, чтобы я оставил его в покое.

В тот вечер я его больше не видел. Однако меня вдруг задержала Теренция и поделилась своим беспокойством о здоровье консула. Она сказала, что он плохо ест и плохо спит. Даже те утренние упражнения, которые хозяин обязательно делал со времен своей юности, были заброшены. Я был удивлен, что Теренция решила обсудить со мной такие интимные вопросы, потому что, сказать по правде, она меня всегда недолюбливала и вымещала на мне все то разочарование, которое иногда чувствовала по отношению к своему мужу. Я был тем человеком, который проводил с ним за работой большую часть времени. Я был тем человеком, который нарушал их редкие моменты общения вдвоем, принося документы и объявляя о посетителях. Однако сейчас она говорила со мной очень вежливо, почти по-дружески:

— Ты должен переговорить с твоим хозяином. Иногда я думаю, что ты единственный человек, которого он слушает, тогда как мне остается только молиться за него.

Когда наступило утро, а Цицерон все не выходил, я стал беспокоиться, что он будет слишком нервничать и не сможет произнести свою речь. Помня о разговоре с Теренцией, я даже предложил ему еще раз перенести заседание суда.

— Ты что, спятил? Сейчас не время показывать свою слабость. Со мной все будет хорошо, как и всегда, — набросился он на меня.

Но, несмотря на его браваду, я никогда не видел, чтобы хозяин так волновался, начиная выступление. Голос его был практически не слышен. На Форуме собралась толпа людей, хотя над Римом стояли тяжелые серые тучи, время от времени проливавшиеся дождями на долину. Однако потом оказалось, что Цицерон вставил в свое выступление очень много шуток, сравнивая достоинства Сервия и Мурены, которые делали их обоих достойными консульских постов.

— Ты не спишь ночей, чтобы давать разъяснения по вопросам права, он — чтобы вовремя прибыть с войсками в назначенное место, — сказал Цицерон Сервию. — Тебя будит кукареканье петухов, а его — звуки трубы. Ты составляешь жалобы, а он расставляет войска. Он умеет отвратить нападение войска врагов, ты — отвести дождевую воду [32]. Он привык расширять наши рубежи, ты — их проводить [33]. — Присяжным это очень понравилось. Еще больше они рассмеялись, когда он начал поддевать Катона и его философские взгляды. — Знайте, судьи: те выдающиеся качества, какие мы видим у Марка Катона, даны ему самой природой; ошибки же его происходят не от природы, а от его учителя. Потому что жил некогда муж необычайного ума, Зенон, а последователей его называют стоиками. Вот некоторые из его правил: мудрый никогда и никому не прощает проступков; муж не должен ни уступать просьбам, ни смягчаться; все грехи одинаковы, и задушить петуха, когда в этом нет нужды, не меньшее преступление, чем задушить отца; мудрец ни в чем не раскаивается, ни в чем не ошибается и мнения своего никогда не меняет. К сожалению, Катон относится к этой доктрине не как к еще одному философскому учению, а как к образу жизни.