За землю отчую. - Галинский Юрий Сергеевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
Позже Тюркиш горько раскаялся, что всячески покровительствовал юным фрягам. Они со временем приобрели такое влияние на хана, что его первый советник оказался не у дел... Разжигая жестокость и алчность стареющего хана, фряги, выдававшие себя за генуэзцев, ибо венецианцы были полностью изгнаны с Крымского полуострова, толкали Девлета на все новые походы. Во время набегов шуракальцы теряли много воинов, их начали теснить соседние племена — захватывали пастбища, угоняли лошадей и овец. По велению эмира Мамая, который постепенно прибирал власть в Золотой Орде, у Девлета была отнята пожалованная еще Тимуром Пуладом его отцу тарханная грамота, освобождающая шуракальцев от податей. Особенно неудачным оказался поход на княжество Феодоро, расположенное в труднодоступных горах Крыма. При штурме крепости Девлет погиб. Новым ханом стал Бек Хаджи. Первое время он прислушивался к советам Тюркиша, не ввязывался в междоусобицы, избегал сомнительных набегов, и это принесло плоды — шуракальское племя окрепло, появились тысячи молодых нукеров, и соседи стали снова побаиваться воинственных горцев. Бек Хаджи люто ненавидел Мамая, и, хотя ему пришлось участвовать в Куликовской битве, он после разгрома эмира, который бежал в Крым, первым перешел на сторону хана Тохтамыша и захватил неприступный Кыр-Кор — последнее прибежище сторонников Мамая...
«А теперь он снова попал под влияние брата своей матери, этого неверного гяура!» — тяжело вздохнул старый бек и заговорил:
Полтора века, больше двенадцати на двенадцать полнолетних кругов времени по мусульманскому счету, прошло с тех пор, как татары покорили Кырым. Некогда на земле Кырыма располагалась богатая хлебом, плодами, молоком и медом Таврида. Теперь этого давно уже нет...
Зачем ты мне это говоришь, бек Тюркиш?! — резко оборвал его шуракальский хан.
Я еще не закончил, Бек Хаджи. А говорю я это к тому, что нельзя татарам жить умом жадных чужеземцев. Им нужны рабы, и они толкают наш народ на беспрестанные войны с соседями. Так не может продолжаться вечно. Настанет время, и народы, на которые мы нападаем, объединятся, а их больше, чем нас.
Если бы ты, бек Тюркиш, не был другом и советником моего отца, я бы тебе сейчас отрубил голову! Вот этой саблей! — 'Вскочив на ноги, хан выхватил дамасскую саблю.
Вспомни Куликовскую битву, Бек Хаджи, — не обращая внимания на его гневный окрик, спокойно продолжал старик. — Кто мог подумать, что победоносный Мамай, собравший тысячи тысяч воинов аллаха, будет повержен урусутами? — снова вздохнул бек и неторопливо вытер полой синего шелкового халата слезящиеся от старости глаза. — Сейчас же всем правоверным надо спешить на помощь великому хану Ак-орды и Кок-орды Тохтамышу, потомку Чингисхана. Надо победить урусутов, они стали опасны.
Аллах акбар! Ты верно сказал, бек Тюркиш! — воздел вверх руки шейх Аслан.
Но я скажу тебе больше, Бек Хаджи. После этого можешь снести мне голову этой саблей, что лежит у твоих ног. Я стар, долго жил на свете и не боюсь смерти, — продолжал бек Тюркиш,— Когда ты после победы над урусутами милостью аллаха возвратишься в Кырым, ты должен призвать к себе умелых людей, чтобы они научили твой народ строить аулы, обрабатывать землю, выращивать плодовые деревья и виноград. Народ не может вечно скитаться, ютиться в юртах из прутьев, камыша и шкур,— он должен жить в домах. Разве плохо твоей матери и ее брату в доме, построенном по наказу твоего отца?
Что он говорит? Он хочет, чтобы татары, как черви, рылись в земле? Аллах лишил его разума! — качая огромной чалмой, грибом нависшей над его узкими плечами, простонал шейх Аслан.
Скажи, почтенный бек,— послышался вкрадчивый голос синьора Коррадо,— если шуркальцы послушаются твоих советов, где они будут пасти свои бессчетные отары овец и табуны коней? Ведь сейчас о животных не приходится заботиться — они пасутся, где придется, а зимой сами достают корм, добывают траву из-под снега...
У нас много земли и в горах, и в долинах, места хватит! — твердо произнес бек Тюркиш.
«Бек Тюркиш стал совсем стар, он заговаривается,— думал шуракальский хан.— Сегодня же велю ему отправляться в Кырым!..»
Тюркиш хотел еще что-то добавить, но его остановил сердитый окрик Бека Хаджи:
Хватит! Ты состарился, Тюркиш, тебе стали непосильны походы! Можешь сегодня же отправиться домой! — Обведя своих советников хмурым взглядом, он бросил: — Брат моей матери прав: шуракальцы должны захватить побольше ясыря!..— Хан сделал нетерпеливый жест рукой в сторону выхода из шатра, давая понять, что совет окончен.
Не успел войлочный полог запахнуться за советниками, как вошел начальник стражи, рослый ордынец в блестящей кольчуге.
Светлый хан! — низко склонившись, проговорил он.*— Возле твоей ставки нукеры-стражи схватили трех урусутов. Они говорят, что знают, где тарусские беглецы, и хотят быть проводниками.
ГЛАВА 12
На второй день пути отряд выбрался из дебрей правобережья Оки, пересек реку вброд и направился к Тарусе.
Впереди, показывая дорогу, шагал угрюмый Фрол. Следом на татарской лошади ехал Гордей, за ним шли Любим, Сенька и лесовики. Замыкали колонну верховые порубежники. Пробирались бездорожьем и глухими стежками. Изредка им попадались выжженные ордынцами тарусские деревни и села. Повсюду лежали непогребенные трупы, остальных, видимо, увели в полон. Пусто было и в тех поселениях, что уцелели,— узнав о приближении врага, крестьяне бежали.
Правились молча, только атаман изредка перебрасывался словом с Фролом. Люди были хмуры, насторожены — шли на неведомое. Гордей надеялся, что за Окой, на обжитых землях, к ним пристанут крестьяне, укрывшиеся от татар в окрестных лесах и болотах. На привалах станичники поочередно отправлялись разыскивать беглецов, но найти никого не удавалось. Федор участвовал в поисках вместе со всеми, хотя рана на голове продолжала кровоточить. Теперь, когда ватага шла на доброе дело, порубежник и вовсе перестал чуждаться лесовиков, наконец признал их.
Первых беглецов встретили в лесу неподалеку от разоренной ордынцами деревеньки. Было раннее утро. С хмурого осеннего неба накрапывал дождь, пахло сыростью и грибами. Вокруг простиралась лесная глухомань, и дозорных выставлять не стали...
Фрол проснулся — будто его кто-то подтолкнул. В предрассветных сумерках чудными казались размытые очертания деревьев и кустов, темные неподвижные силуэты лошадей. Фрол закрыл глаза, попытался снова уснуть, но голову уже заполнили грустные думы, и одна за одной вконец разбудоражили мужика. Он поворочался с боку на бок, но, убедившись, что уже не уснет, сел и стал тереть воспаленные глаза.
Вдруг Фрол насторожился: ему почудился детский плач. У мужика заколотилось сердце, таращась в темноту, встал, прислушался. Плач повторился. Фрол задрожал, рухнул на колени и, оглядываясь по сторонам, зашептал:
Должно, ты— Ивасик? Мается неприкаянная душа сыночка... У~у-у!..~~ громко завыл он.
Разбуженные его воплем люди вскочили на ноги, схватились за оружие. Но вокруг царила тишина — даже птицы молча встречали ненастный рассвет в опустевшем лесу.
Гордей подошел к Фролу. Мужик продолжал стоять на коленях, голова его бессильно уткнулась в траву, плечи вздрагивали.
Аль послышалось что, молодец?
Фрол не отвечал, дышал тяжело, часто.
Вожак лесовиков взял его подмышки, приподнял, повернул лицом к себе. Встретившись с безумным, блуждающим взором, невольно отшатнулся. Фрол бессвязно лепетал
что-то об агнце невинном, о Насте, о тяте... Затем рванулся из рук Гордея и побежал.
Федор и Василько бросились за ним. Догнали, схватили его и с трудом удержали, пока не подоспели Клепа и Любим. На губах Фрола выступила пена, глаза закатились. Вчетвером прижали бьющееся тело к земле. Вскоре Фрол перестал бесноваться и затих.
Нечистая сила прихватиша, яко тать в ночи...— покачал головой молодой монах из Серпухова.
Бывало с ним такое? — спросил Гордей.
Не припомню,— вытирая рукой потный лоб, сказал Любим Гон.
