Схватка за Амур - Федотов Станислав Петрович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Ух ты-ы, до чего додумался! Николай Павлович даже остановился и грустно засмеялся: мудрым становлюсь, значит, старость пришла, а там и помирать пора.
Впрочем, если честно, то мудрость эту в него вложила Елена Павловна. Она печется о творцах круглоголовых.
Он глубоко вдохнул холодный сухой воздух и огляделся. Вдалеке по перпендикулярной аллее к нему спешила фигура в офицерской шинели. Муравьев? Он достал часы, щелкнул крышкой – без трех минут одиннадцать часов. Да, точно, Муравьев. К одиннадцати как раз подойдет, молодец! Кстати, говорят, что жена у него отменная красавица, а на балах они не бывают…
Тьфу ты, старый козел! Пора бы угомониться…
После 14 декабря отношение Николая Павловича к Муравьевым было сложное. Он, конечно, стремился к справедливости – родные за мятежников не отвечают, – но уж больно много этих Муравьевых тем или иным боком причастны были к памятным событиям, так что императору приходилось каждый раз при назначении кого-либо из этой фамилии на высокий пост что-то ломать внутри себя, преодолевать какое-то препятствие, и позже он никогда не упускал из виду своего назначенца. Следил за действиями и этого Муравьева, сибирского, потому и наказал писать лично ему, чтобы проверить искренность помыслов и отчетов доверенного человека. Всегда приятно лишний раз убедиться в преданности, а главное – порядочности и бескорыстии, крупного чиновника. В империи, где процветало мздоимство и где, по словам самого Николая Павловича, не воровали лишь царь и наследник, это была такая редкость, что император готов был прощать Муравьеву многие упущения и ошибки, зная, что они совершены не по умыслу личной выгоды, а лишь по неопытности и излишнему усердию. Но, что его особенно удивляло, как раз упущений и ошибок у молодого генерал-губернатора было не так уж и много – его скорее можно было упрекнуть в стремлении решать проблемы как можно быстрее, не проведя необходимой подготовки, что чревато ненужными потерями. Будь у него опыт командования хотя бы армией, подумал Николай Павлович, он бы понимал, что значит такая подготовка перед сражением или длительными боевыми действиями. Вот и сейчас получит у меня…
– Ваше императорское величество! – Муравьев вытянулся, отдавая честь.
– Здравствуй, Муравьев, – негромко сказал Николай Павлович и подал руку. Муравьев пожал ее с полупоклоном и, снова выпрямившись, прямо взглянул в глаза императора. А ты изменился… Николаша, внутренне усмехнулся царь, от того восторженного верноподданного, что мне представился впервые, пожалуй, ничего и не осталось. Всего два года, а уже уверенным стал. Ну да ничего, лишь бы не считал, что Бога за бороду ухватил. Давай-ка спускайся с небес на грешную землю. И без обиняков спросил: – Торги по откупам провалил?
– Провалил, государь, – не юля и не оправдываясь, ответил Муравьев. – Не учел сговора откупщиков. Однако вы мое мнение знаете: я за свободную торговлю вином, в запечатанной посуде, но не в распивочных. Откупщики разбавляют вино до тридцати процентов и спаивают народ всякой дрянью. Можно поймать и посадить десяток-другой целовальников, но этим зло не искоренить. А министерство финансов горой стоит за откупа.
– Наверное, ты прав, – император жестом пригласил пройтись, – но знаешь ведь: казне нужны деньги, а откупщики дают их сразу. Впрочем, ладно, – оборвал он себя, – твоя идея – дело будущего, а пока расскажи, как там обстоят дела с переносом Охотского порта и у Невельского.
– Переводом порта занимался капитан Корсаков, он все исполнил в наилучшем виде. Невельской же основал неподалеку от устья Амура, в заливе Счастья, Петровское зимовье. А потом, 1 августа по просьбе местных жителей вошел в устье Амура и учредил пост Николаевский, поставив российский флаг и пушку.
Император даже остановился и вперил острый взгляд в генерал-губернатора:
– По просьбе жителей?
– Так точно, государь. Они просили защитить их от беспредела иностранных судов. Я писал вам, сколь много в Охотском море чужих кораблей. Мало того, что они беззаконно бьют китов, так еще и грабят гиляков, мангунов и других жителей тех мест, забирают у них шкуры, меха, рыбу. А защитить некому – китайских властей нет не только на Нижнем Амуре, но и на Уссури, и лишь на Сунгари, за триста верст от Амура, стоит их городок Сен-зин…
– Это значит… – с непонятной для Муравьева интонацией протянул император и снова зашагал, твердо ставя на землю ноги в высоких сапогах. Муравьев пошел рядом, отставая на полшага. – Значит, Невельской опять преступил указания?
Прозвучало угрожающе. Как предупреждение о последствиях. Но генерал-губернатор все же вставил:
– По просьбе гиляков, государь.
– Поставил пост с российским флагом и пушкой?
– И оставил шесть матросов. На зиму они уйдут в Петровское, а весной опять…
– Почему его так тянет игнорировать высочайшие повеления?
– Ваше величество, – стараясь не потерять голос, заговорил Муравьев (он страшно испугался и, наверное, стушевался бы, зайди речь о нем самом, но обещал Невельскому стоять до конца и потому взял себя в руки), – воля ваша, как распорядиться открытиями Невельского, но он благо Отечества и интересы государя-императора ставит превыше всего. К тем берегам приходят не только китобои. Точно установлено, что с юга, из Татарского залива заходило и обследовало берега некитобойное судно. Мы, Невельской и я, полагаем, что надо немедленно посылать в те воды наш военный корабль, а лучше два, для патрулирования побережья Сахалина и материка, а также устанавливать, где возможно, наши посты. Иначе мы легко можем потерять Амур, чего допустить никак нельзя…
В императоре взыграло самолюбие. «Мы, Невельской и я, полагаем…» Надо же, они полагают! А мы тут ни черта не понимаем, только слюни жуем. И то ли от уязвленности, то ли от выпавшей откуда-то солдатской грубости, то ли от холодного ветерка, задевшего лицо своим крылом, в носу вдруг засвербило, и царь оглушительно чихнул. Из носа обильно потекло, Николай Павлович выхватил из кармана платок и, отвернувшись, гулко высморкался.
– Цари тоже люди, – сказал он, как бы извиняясь, но счел нужным добавить: – Хоть и помазанники Божьи.
Муравьев чуть-чуть, уголками губ, улыбнулся, показав, что оценил императорскую шутку. А у того улетучилось раздражение, так же неожиданно, как и пришло. Даже стыдно стало за свою мелочную ревность к этим добросовестным людям, которые самоотверженно служат, не жалея званий и головы.
– Кстати, – сказал он, чтобы смягчить возникшее напряжение, – я утвердил тебя в должности генерал-губернатора. А то засиделся в девках. – И коротко хохотнул над своей, опять же солдатского пошиба, шуткой. Хохотнул и помрачнел: вспомнился брат Михаил, чья жизнь была накрепко связана с армией. Он любил такие шутки.
– Благодарю, ваше величество, – склонил голову Муравьев. Спокойно поклонился, с достоинством, и император снова подумал: да-а, изменился генерал, изменился, – но никак не мог решить, нравится ему это или нет. Как человеку – да, нравится, а как монарху? Пожалуй, если честно, – нет. В России – тысячелетняя традиция безусловного поклонения верховной власти, и отступление от нее даже в малейшей степени воспринимается уже как скрытый мятеж. Вот ведь знает он, что Муравьев абсолютно преданный трону и Отечеству человек, в полном смысле слова верноподданный, а все-таки по сердцу царапнуло это его достоинство, проросшее на самостоятельной службе. Сегодня достоинство, а завтра – Сенатская площадь? Или что-нибудь и того хуже? Какие-нибудь социалисты-пропагандисты, вроде компании Петрашевского. Император вспомнил, как Перовский принес ему доклад своего агента о собраниях этого общества. Они, оказывается, рассуждали о том, чтобы постепенно возбуждать в народе негодование против правительства, в крестьянстве против помещиков, в чиновниках против начальников, подрывать религиозные чувства… Да, это было страшнее мятежа декабристов. Что – мятеж? Выступили, проиграли и дело с концом. А теперь, после всех этих революций в Европе, какие-то мелкие чиновники, офицеры, литераторы готовили план народного возмущения, план разрушения империи. И что, прикажете их жалеть?! Они, видите ли, хотели двинуть Россию вперед. Куда – вперед? К пропасти?! Не-ет, за каждым нужен глаз да глаз, даже за самыми-самыми верными…
