Религия - Уиллокс Тим (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Ради Религии он был готов пойти добровольцем куда угодно. Как и остальные мальчишки, он смотрел на рыцарей как на сошедших на землю богов. Ему дали мясницкий нож, сточенный от долгого употребления и острый как бритва, и сказали, что, раз скоро предстоит убивать мусульман, лучше сначала потренироваться на собаках, поскольку в глазах Господа это твари одной породы: все отличие между ними в том, что собаки пахнут лучше и не отправятся после смерти в ад. Это утверждение вынудило Орланду поинтересоваться, есть ли у собак душа. Капеллан, отец Гийом, который благословлял отроков, отправляющихся в свой первый крестовый поход, заверил его, что нет, точно так же, как у овец или кроликов, но каждая собака принимала смерть настолько по-своему, и любовь к жизни была у них так сильна, что к закату первого дня Орланду был твердо уверен в обратном.
Убивая собаку, мальчик относил труп на телегу, стоявшую у Провансальских ворот, там дохлую собаку потрошили, чтобы использовать внутренности для отравления колодцев в Марсе, когда явятся турки. То, что оставалось, уносили в костер из шерсти и костей за городской стеной. К концу второго дня, когда большинство мальчишек взмолились об освобождении от жуткой повинности, разодранная одежда Орланду стояла колом от пропитавшей ее крови и экскрементов убитых, выпотрошенных и унесенных им на костер животных. Воспаленное тело горело от укусов, которые он не мог даже сосчитать. Его рвало. Он был опустошен. Он был сыт по горло и измотан резней. И он решил, что отец Гийом прав: у собак нет никакой души. Потому что вера в обратное делала его работу слишком мучительной.
Он ночевал в доках один, на постели из мешка с зерном. Когда он поднялся и вышел в переулок на поиски жертв, люди расступались в стороны, словно он был сумасшедшим, только что бежавшим из приюта для душевнобольных. Сначала он решил, это из-за того, что от него воняет, но, посмотрев в глаза пекарю, у которого покупал себе на завтрак лепешку, он понял, что внушает людям отвращение и трепет. Пекарь боялся его. И тогда Орланду стал держаться прямо и напустил на себя суровый и безразличный вид, с каким ходили рыцари. Он раздобыл у красильщика кусок овечьей шкуры, пропитал ее куриным жиром и привязал внутрь руном к одной руке. Экипированный таким образом, он мог отвлекать внимание собаки, которой собирался перерезать глотку.
Но все равно руки были прокушены до кости, потому что из всех разбойничьих стай до этого дня дожили только самые хитрые и злобные псы. Вечером второго дня его левая рука посинела до самой кисти. Стражники из доков поделились с ним почками и прочей требухой, поджаренной на углях в жаровне, они заставили его рассказать об охоте, и вместе с ними он хохотал над вещами, которые вовсе не казались ему смешными. Они спросили, сколько он убил. Он не смог вспомнить. Двадцать, тридцать, больше? Они поглядывали на его синяки и раны, когда им казалось, что он не замечает, обменивались загадочными взглядами и думали, что он ненормальный. Он ушел от их костра, и, когда снова улегся на своих мешках и посмотрел на звезды, он уже не был тем мальчиком, каким проснулся накануне. Наверное, и не совсем мужчиной, но в некотором роде убийцей, что было почти так же неплохо. А насколько сложнее убить мусульманина?
Он был подкидыш, изгой, хотел он этого или нет, и он избрал для себя жизнь в доках, предпочтя ее рабскому труду на свиноферме, где его воспитали. Он работал в доках, вычищал галеры, варил смолу и скоблил покрытые водорослями днища кораблей. Грязная работа, но он был свободен. И волен мечтать, например, о том, как станет лоцманом на флоте Религии. В ту ночь он смотрел в небо, наблюдая за Полярной звездой в хвосте Малой Медведицы. Он заснул, и его сны были беспокойны, его тревожили злобные духи и нехорошие видения, темные, кровавые, не приносящие утешения.
А на заре нового дня появилась чудесная белая собака. Пес смотрел на Орланду так, словно знал обо всех его снах, словно так и стоял перед ним на посту, пока он спал. Сначала Орланду подумал, что это призрак, и его вера в существование у собак души вернулась, и ее не смутило даже, когда видение оказалось вполне материальным. Когда собака метнулась в сторону залитых пурпурным светом улиц, Орланду последовал за ней.
Словно сказочный дух, подробно разъясняющий природу всего тщетного, белый пес повел его мимо лачуг вдоль Калькаракского ручья в город, туда, где голоса возносили хвалы только что родившемуся дню. Монастырская церковь Святого Лоренцо стояла, окутанная призрачным фиолетовым светом. Ее раскрытые двери полыхали желтым огнем на фоне монументального фасада, и душа Орланду рванулась к этому священному порталу. Он оставил свой нож под контрфорсом и на цыпочках прошел в арку. Каменные плиты холодили босые ноги. Простое песнопение заставило его содрогнуться. Он опустил пальцы в святую воду, преклонил колено, перекрестился и осторожно двинулся навстречу желтому сиянию, исходящему изнутри. Сент-Лоренцо был собором рыцарей Иоанна Крестителя. Орланду никогда не был здесь раньше. Его сердце тяжело билось, он едва осмеливался дышать, проходя через притвор. Между двумя толстыми колоннами, стоящими по бокам нефа, ему открылось внутреннее убранство церкви, и он испытал потрясение.
Все воины Религии собрались здесь как один человек; каменные стены дрожали, когда тысячи солдат святого креста возносили свои голоса к Господу. Монахи-воины стояли плотными рядами в своих черных рясах, кротче агнцев и яростнее тигров, осененные любовью Христа и святого Иоанна Крестителя, с гордой выправкой, бесстрашные и поющие, поющие доходящими до экзальтированного звона голосами. Дым благовоний проплывал над нефом, от него кружилась голова. Огромное пространство сияло и мерцало от бесчисленного множества горящих свечей. Но казалось, что каждый лучик света исходит от распятой фигуры Христа, поднятой высоко над алтарем. Именно к нему был прикован взгляд Орланду, так же как и взгляды остальной многочисленной паствы: к худому благородному лицу того, кто страдал и умер за все человечество, к окровавленному терновому венцу, к рукам, сведенным болью, к пронзенному измученному телу, судорожно изогнутому на кресте, словно его мучения еще не окончились.
Орланду переполняла скорбь. Он знал, что Иисус его любит. Рыдание вырвалось у него из груди, он сложил свои покрытые синяками и испачканные кровью руки и упал на колени.
— Каюсь перед всемогущим Богом, благословенной Девой Марией, благословенным архангелом Михаилом, благословенным Иоанном Крестителем, перед святыми апостолами Петром и Павлом и перед всеми святыми, что я грешен в помыслах своих, грешен словом и делом, моя вина, моя вина, моя величайшая вина.
Не он один среди собравшихся умолял о прощении, не один он заливался слезами. Слезы блестели на лицах многих монахов, и они не стыдились их. Скорбь и радость наполняли церковь до самых стрельчатых сводов. Со времен трагедии Родоса братья Религии не собирались в таком огромном количестве. И если никто из них не верил, что они когда-либо снова соберутся, то только потому, что каждый из них приехал на Мальту умереть за свою веру. Господь призвал их братию на войну. Огонь и меч — вот священные орудия их веры. Увлеченный в водоворот благоговения, бушующий вокруг него, Орланду принимал эту веру так же ревностно, как и все остальные. Он мечтал умереть за Христа Спасителя. Но инстинкты не покинули его. Он обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как капеллан, отец Гийом, выдвигается из угла, с лицом, превратившимся в маску гнева при виде вторгшегося в церковь оборванца. Орланду вскочил на ноги и бросился через притвор в сиреневый свет утра. Он забрал нож там, где он его оставил, у подножия контрфорса, и забежал за угол церкви.
Там, словно вовлеченный в игру, правила и цель которой он и не надеялся понять, его ждал белоснежный пес.
В разгорающемся свете Орланду увидел, что худые бока собаки — ребра виднелись, хотя пса явно хорошо кормили — обезображены свежими ножевыми ранами. Значит, другие уже пытались убить его, но не смогли. Глаза Орланду все еще были влажными, грудь сдавлена рыданием после приобщения к братству рыцарей, и желудок Орланду сжался при мысли об убийстве. Но ведь Ла Валлетт убил своих собак, охотничьих собак, которых любил больше всего на свете. Он убил их ради людей, ради Религии и Бога. Чтобы приманить животное ближе, Орланду хотел выставить вперед руку, все еще обмотанную куском пропитанной жиром шкуры, но обманывать этого пса, как он обманывал злых дворняг вчера, показалось ему низким, даже нечестивым. Он показал борзой нож.
