Дитя Всех святых. Цикламор - Намьяс Жан-Франсуа (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Анн и Альенора тоже поднялись на борт.
В кормовой части палубы корабля располагалась капитанская каюта, красивая, ладная надстройка из дерева, украшенная резьбой, с окнами в мелком переплете, а на носу – что-то вроде тростникового шалаша с полотняной крышей. Это было помещение для женщин, которое Альеноре предстояло занять одной, поскольку, кроме нее, женщин на борту не было. Анну же отвели место в верхней части трюма, над лошадьми и провизией, вместе с прочими паломниками, числом около дюжины.
Закуток был тесный и темный, но Анн решил тут и остаться. Он был слишком измучен усталостью и волнениями путешествия. А больше всего его радовало то обстоятельство, что он, наконец, остался в одиночестве, подальше от Альеноры. Молодой человек сразу же заснул – и все еще спал, когда «Надежда» подняла якорь и взяла курс на Иерусалим…
Анн пробудился среди ночи, когда явились остальные паломники и стали располагаться на ночлег. Один из них, немолодой коротышка, черноволосый и чумазый, бесцеремонно толкнул его.
– Ну-ка, подвинься, увалень! Ишь, один развалился, где места на двоих.
Разбуженный столь грубо, Анн хотел было отшить нахала, но сдержался, извинился и вышел на палубу.
Высоко в небе блистали звезды. Анн долго стоял, облокотившись о борт. «Увалень»! Коротышка обозвал его «увальнем»! И сколь бы невероятным это ни показалось, такое обращение не только не задело Анна, но даже обрадовало его.
Впервые кто-то высказался на его счет откровенно. Раньше-то никто на подобное не осмеливался, потому что он был сеньор, наследник Вивре. Вот что производило на всех сокрушительное впечатление – и все ему лгали. А теперь он стал как прочие. Один из многих. Упав с высокого пьедестала, лишенный наследства, Анн разбил и свое одиночество. Отныне у него есть собственное место в великой цепи людской. Они бедны, они страдают, они такие же, как и он сам, – его ближние, его братья…
Анн вновь спустился в закуток и устроился там, втиснувшись между чернявым ворчуном и каким-то другим паломником. В первый раз со времени своего ухода из Нанта он заснул спокойно.
В последующие дни Анн получил отличную возможность познакомиться со своими попутчиками поближе. Они были неразговорчивы, даже замкнуты, и каждый хранил в себе тяжкую тайну, которая погнала его на край света. Но из-за юности Анна почти все отнеслись к нему с симпатией. Он хотел, чтобы его звали «Англичанином», – его так и звали, хотя ни по повадкам, ни по выговору не было похоже, что он родом из-за Ла-Манша.
Он был силен и не гнушался помогать матросам. Те тоже взяли его под свое покровительство. Так что с самого начала путешествия никто не чувствовал себя на борту более непринужденно, чем Анн…
Даже раннее средиземноморское лето не тяготило его. Жары он не боялся, наоборот, она его бодрила. Молодой человек с удивлением открывал для себя этот новый, неведомый ему прежде климат с горячими, иссушающими ветрами, абсолютно не похожий на влажную Бретань. Все это оказалось неоспоримым благом, как для его тела, так и для ума.
А главное, тут было море…
Именно Сезар открыл ему силу моря. Это произошло во второй день плавания, когда они шли вдоль берегов Прованса. После радостного открытия, которым стало для него грубоватое простосердечие паломника-ворчуна, Анна вновь обуяла тоска, и он, сидя на палубе, мучительно размышлял о последних событиях своей жизни. Капитан корабля по-приятельски подсел рядом.
– О чем печалитесь, сир Англичанин?
Анн вздохнул.
– О своих грехах. Я великий грешник…
Сезар Кабриес улыбнулся широченной улыбкой снисходительного жизнелюбца.
– Ну, этим вы меня не удивите. У меня тут, на борту, сплошь великие грешники. Но такого молодого, как вы, везу впервые. Если вы и не самый великий, то наверняка самый скороспелый, вот уж точно!
– Не обращайте все в шутку. Мне вовсе не до смеха.
– Вот и ошибаетесь, посмеяться никогда не грех.
Смех… Анн поразмыслил над словом, которое прежде слышал так редко. Можно сказать, он никогда в своей жизни не смеялся по-настоящему.
– Так вы мне советуете смеяться, сир капитан?
– Ну, сейчас, может, и рановато. Я вам пока посоветую надеяться. Ведь как раз для ободрения великих грешников, которых вожу, я и назвал свою посудину «Надеждой». А в придачу к этому я вам рекомендую еще и море…
Анну нравился его певучий выговор, так не похожий на тот, что он слышал при Орлеанском дворе или в бретонских замках.
– Как это – море?
– А нет ничего сильнее моря, разве что Господь Бог, чтобы узнать его силу, надо только смотреть да слушать. Но не несколько минут, а целыми часами. И тогда вдруг настает миг, когда оно уносит вас с собой. Этот миг – благословенный. Какими бы ни были твои несчастья, возвращаешься ты всегда счастливым…
Анн начал следовать этому совету буквально. И все оказалось правдой: при долгом созерцании море, в конце концов, вызывало своего рода оцепенение тела и ума. Возникало впечатление, что Анн уже не на палубе, но глядит на волны откуда-то сверху, с большой высоты, подобно крикливым чайкам, или, наоборот, с самой близи, как это делали сопровождавшие корабль летучие рыбы и дельфины. Когда этот сон наяву кончался, никакого чуда не происходило: боль и горе по-прежнему оставались при нем, но все же Анн чувствовал, что сам стал спокойнее, сильнее.
Новая жизнь заставила его совсем забыть Альенору, которая, со своей стороны, вела себя совершенно незаметно: ела в одиночестве и почти никогда не выходила из-под своего навеса. Как-то ночью, почти через месяц плавания, Анн смог осознать, насколько изменилось его отношение к ней.
После того как вечно недовольный паломник опять заявил, что он ему мешает, Анн выбрался на палубу. Он уселся, свесив ноги за борт, и стал смотреть на полумесяц, отражавшийся в пологих волнах. Молодой человек слышал внизу плеск воды о форштевень, а совсем рядом – равномерное поскрипывание какого-то блока.
И вот тогда чуть поодаль раздалось едва различимое песнопение. Анн и не заметил, что оказался совсем рядом с жилищем Альеноры. Это она молилась, и впервые за все время плавания он стал думать о ней.
Он вдруг осознал, что она была вовсе не так виновна, как он считал вначале, и что он сам в значительной мере несет ответственность за случившееся… Конечно, Альенора старалась соблазнить его, повинуясь приказу. Но ведь только от него одного зависело, удастся ли ей задуманное. Все произошло оттого, что он сам в нее влюбился той ночью, на Страстную пятницу, на стене замка… Да, он влюбился в эту женщину, хотя думал, что все еще любит Перрину. Вот что послужило причиной драмы.
Никто не может быть осужден без обжалования, а ведь Альенора кается в своем грехе, как и он сам. Ее вина велика, но она уже начала искупать ее. Доказательством тому служит серый шерстяной платок на его шее.
Они провели в плавании около двух месяцев. Лето было уже самом в разгаре, когда Сезар Кабриес подошел к Анну. Тот по своей привычке грезил, опершись о борт и блуждая взглядом по поверхности моря.
Между ними сложились доверительные отношения. Анн даже рассказал капитану свою историю, что сильно облегчило ему душу. Капитан выслушал, никак не проявляя удивления. За то время, что он плавал этим путем, ему уже не раз доводилось принимать самые разные исповеди своих паломников.
Сезар Кабриес был, как обычно, настроен весьма добродушно. Он дружески положил руку на плечо молодого пассажира.
– Опять коротаете время с морем за компанию, сир Англичанин?
– Благодаря вам, сир капитан.
– Мы доберемся до Святой земли в конце августа, может, в начале сентября. Рановато!
– Почему?
– Для вас было бы лучше оказаться в Иерусалиме на Страстной неделе. Настоящий паломник молится у Гроба Господня со Страстной пятницы по Пасхальное воскресенье.
– Это я знаю, но что тут поделаешь?
– Вам надо всего лишь подождать. На вашем месте я бы так и поступил. Вы молоды, у вас вся жизнь впереди.
