Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (онлайн книга без TXT) 📗
— Ничего дурного она все равно не откроет, — Наполеон еще нашел силы усмехнуться. Боль нарастала, заполняя все тело, сквозь опущенные веки он увидел свет свечи. Озабоченный голос Давида сказал: «Ваше величество, примите вот это…»
Наполеон пошевелился, почувствовав холод, что заползал под меховое одеяло, и слабо прошептал: «Не надо, полковник Кардозо…, Месье Жан…, он здесь?». Он пошарил рукой рядом и еще успел пожать ладонь Анны, еще успел прикоснуться к руке дочери. Они исчезли, и Наполеон велел: «Пусть наклонится».
В комнате было тихо, сумеречно, ветер скрипел ставнями. Джон, взглянув на бесконечное, темное пространство океана, уловил его шум: «И, правда, это же просто. Так и сделаю. Моряк из меня никакой, конечно, но из гавани я выйду. А там — там шторм».
Под закрытыми глазами императора залегли глубокие тени. Давид передал камердинеру подсвечник и присел на кровать: «Позвольте, ваше величество». Он приподнял одеяло, и стал ощупывать живот. «Вот она, — понял Давид. «Но боли — это не из-за опухоли, у него внутреннее кровотечение, он очень побледнел. Господи, только бы он не страдал».
Сухие губы пошевелились и, упрямо, повторили: «Пусть наклонится».
— Его письма не читают, — вспомнил Наполеон. «Он выполнит мою волю, в этом можно не сомневаться, он дворянин и человек чести. Я бы Давиду это поручил, но британцы открывают его переписку. А месье Жан обо всем позаботится».
Джон наклонился к измученному, медленно белеющему лицу. «Я здесь, — сказал едва слышно, — ваше величество».
Раздался короткий смешок, все еще сильные пальцы стали обирать одеяло. Наполеон выдохнул: «Напишите ей…, передайте…, пусть будет счастлива. Пусть…, - он прервался, — пусть выходит замуж…»
Наполеон увидел ее. Она возникла из темноты спальни. Пройдя сквозь людей, что стояли рядом с кроватью, женщина поцеловала его. «Спасибо, — серьезно сказала Анна. «Я ни с кем так не буду счастлива, как была с тобой, милый. Но все равно — спасибо».
Она приподнялась на локте. Наполеон увидел тусклый блеск золотого медальона на белой шее. Она была такой же, как тогда, годы назад, в Иерусалиме, — высокой, легко дышащей, с вороными, тяжелыми волосами. Анна прижалась губами к его ладони и, рассмеявшись — пощекотала ее ресницами.
— Ты меня прости, — ласково попросил Наполеон. «Прости за все, любовь моя. Ты была права, конечно — надо было мне остерегаться воды».
— Ты вспомнил? — алые губы улыбнулись. «Вспомнил, милый?»
— Как только меня сюда привезли, — ворчливо отозвался Наполеон. «Святая Елена, маленький остров. Я писал это сочинение в офицерском училище. Ты вообще, — он поцеловал ее в губы, — когда-нибудь бываешь неправа?»
Анна задумалась и тряхнула головой: «Да. Но я исправляю свои ошибки. А ты, — она велела, — ты поспи, милый. Я никуда не уйду. Что бы ты хотел увидеть сейчас?»
— Я попросил, чтобы меня похоронили на берегах Сены, — вспомнил Наполеон, — среди французов, которых я так любил. Это хорошо, правильно.
Он обнял ее и поцеловал серые глаза: «Ты будешь смеяться, милая. Покажи мне армию, пожалуйста».
Анна прикоснулась губами к его лбу. Потом все ушло, и он увидел веселые, зеленые холмы деревенской Франции, виноградники, и черепичные крыши домов. Он ехал на гнедом жеребце, среди своих старых гренадеров, в темно-зеленом, вытертом мундире и серой треуголке. Над их головами теплый ветер развевал трехцветное знамя, блестело золото императорских штандартов, копыта лошадей стучали по хорошей, наезженной дороге. Он, повернувшись, крикнул: «Капитан де Лу!»
Мишель, на своем белом коне, подъехал ближе. Наполеон, смешливо, велел: «Бери генерала Кардозо и отправляйтесь вперед. Найдите там, — он указал на деревню, — какой-нибудь трактир, где нам дадут обед, выставят пару бутылок вина, и можно будет переночевать под крышей. Хотя бы дома, во Франции, я это могу сделать?»
— Есть, ваше величество, — весело отозвался Мишель. Наполеон, потрепав Иосифа по плечу, рассмеялся: «А тебе пусть рыбы какой-нибудь пожарят».
— Франция, — он подставил лицо солнцу, — Господи, как хорошо дома.
Наполеон обвел глазами колонну кавалеристов и прошептал: «Франция…, Армия…»
Анна была рядом. Он, устроив голову у нее на плече, заснул.
Свистел, выл ветер за окном. Давид, закрыв мертвые, синие глаза, помолчал: «Идите, дядя Джон. Проводи отца, — он повернулся к юноше. «Я тобо всем позабочусь. Послезавтра сделаю вскрытие, но это было внутреннее кровотечение, я уверен. И опухоль».
— Спасибо, — только и сказал герцог, глядя на труп. Бледные губы улыбались. Джон подумал: «Ровесники, да. Мы с ним даже роста одного были, он лишь немного выше. Господи, упокой его душу, пожалуйста. Вот и все. Остался только я. Я не буду затягивать — письма напишу, и уйду».
В коридоре уже сновали слуги. Маленький Джон, помогая отцу спуститься по лестнице, неуверенно спросил: «Папа…, а что Бонапарт…, его величество тебе сказал?»
Герцог остановился, вдохнув, пережидая боль в груди. «Во многих знаниях, — ответил он, — многие печали, милый. Все равно, — он пожал плечами, — это все закончилось. Ушло наше время». Он вскинул голову и посмотрел на темные окна Лонгвуд-Хауса: «Это никому не интересно. Пойдем, уже за полночь, — он указал на свет свечи в окнах пристройки, — жена тебя ждет».
Маленький Джон представил себе Еву и ласково подумал: «Сидит, наверняка, читает учебники. Она в понедельник уже в школу идет, начинает с девочками заниматься».
Юноша увидел распущенные по плечам, белокурые волосы, вдохнул ее запах, — теплый, домашний, и поежился, — они вышли во двор, под мелкий, назойливый дождь. Океан ревел внизу, где-то в темноте, под скалами.
Джон довел отца до его комнат. Помявшись, он предложил: «Может быть, тебе чаю заварить, папа?»
— Иди к жене, граф Хантингтон, — шутливо подтолкнул его отец. «Я сам справлюсь. Спокойной ночи, милый».
В кабинете горел камин, на столе стоял серебряный чайник, и лежала записка от невестки: «Дядя Джон, если вы будете работать, выпейте чаю, пожалуйста. И если не будете — все равно выпейте».
— Нет, — Джон сел в кресло и придвинул к себе чернильницу. «Еще один день. Тем более, завтра я могу понадобиться, с его смертью. С Джо хочется еще побыть, с Давидом, с семьей…, Завтра расспрошу у Джо — что здесь за гавань. Не хотелось бы, чтобы меня кто-нибудь заметил. Надо все сделать рано утром. Такая буря, что никто в море и не выйдет. Вот и хорошо».
Он положил перед собой стопку бумаги. Очинив перо, герцог пробормотал: «Сначала напишу Элишеве, а потом всем остальным. Как раз до рассвета время и пройдет».
Джо с внуком играли в карты. Шмуэль перетасовал колоду: «Раз его величество умер, бабушка, мы теперь в Америку поедем?»
В гостиной было тихо. Они уже проводили субботу. Давид, в Лонгвуд-Хаусе, готовил тело императора к вскрытию, Дебора ему помогала. Над морем играл закат. Джо, внезапно, подумала: «Вот и все. Последний Шабат закончился. Хорошо, что дети рядом, так и надо, чтобы все вместе были. Ночью письма напишу, а на рассвете выведу бот в море. Шторм все еще не утихает».
— Конечно, — Джо отпила кофе. На кухне Лонгвуд-Хауса не было плит, она держала один из очагов разожженным весь шабат.
— Поедем в Нью-Йорк, — она приняла от внука карты, — потом, в Вашингтон. Увидишь бабушку Эстер, потом бабушка Мирьям из Лондона вернется. У тебя кузены, Хаим и Элияху, они, правда, младше, но ненамного. И старшие кузены, Тед и Дэвид. Один уже адвокат, а второй в Государственном Департаменте служит. Кузина Стефания, ей семь лет, — Джо подмигнула внуку, — она там единственная девочка, Антонию в Лондон увезли. Когда Амстердам соберетесь — в Лондоне погостите, в Брюссель заедете, увидите тетю Джоанну и ее сына.
Она сделала ход. Шмуэль, обреченно, сказал: «С тобой, бабушка, играть лучше не садиться. Это ты в море так научилась?»
— Еще до него, — Джо поправила свой простой, шерстяной берет и смешливо подумала: «Сестра Евы в Иерусалим уехала. Кровь все же дала о себе знать. Там семья большая, у Малки одиннадцать детей, старшие девочки замужем…, Элишева за ней присмотрит, за этой Диной. Жаль только, что я так до Иерусалима и не добралась, от дочки внуков не увидела».
