Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (онлайн книга без TXT) 📗
Женщина пожала плечами и завела лошадей на конюшню: «Брат мой человек недоверчивый, это всегда было известно. А его величество, — она засучила рукава блузы и стала чистить своего коня, — он бежать не собирается, только по сыну своему тоскует. Как твоя свекровь тут жила, они часто о мальчике разговаривали. Он Шмуэля ровесник, десять лет ему сейчас. Отца и не помнит, конечно, — Джо вздохнула и велела: «Принимайся за своего коня, а потом на кухню пойдем. У нас Шабат сегодня, вместе отобедаем».
Джо потрепала лошадь по холке: «Бедный Джон. Нельзя ему в Англию ездить, он сразу на десяток лет стареет. Вернулся — будто ему восемьдесят уже, бледный, весь в морщинах, задыхается…, Да и я тоже, — она почувствовала боль в груди, и, раздув ноздри, вспомнила жесткий голос сына: «Нет, мама, и не проси меня. Я своей рукой такого не сделаю».
— Если бы я была чужой человек, — Джо затянулась сигаркой, — они сидели на балконе их дома, — ты бы не колебался, Давид. Просто дай мне флягу, и все. Об остальном я сама позабочусь. Это ведь не лечится, — она закашлялась, подавившись дымом.
— Не лечится, — хмуро признал сын. «Но ты можешь еще несколько лет прожить, опухоль…»
Джо ткнула сигаркой в оловянную пепельницу. Женщина гневно, тихо, проговорила: «Я не хочу существовать, Давид, как твой пациент, британский майор. Он цепляется за жизнь, зависит от опиума и ходит под себя. Твой отец, поверь мне, дал бы и мне нужную дозу, и выпил бы сам. Ты же мне говорил, эти опухоли — они появляются и в других органах, не только в легких».
Давид сидел, глядя на простор океана перед ними, затягиваясь своей сигарой. «Если бы это была грудь, мама, — наконец, сказал он, — я бы сделал тебе операцию. Она давно известна. Это, конечно, тоже не панацея, но все же…, Но легкие — тут я ничем помочь не могу».
Джо поднялась и откинула голову: «А я не могу медленно умирать, понятно? Не могу, не хочу, и не буду. Поэтому дай мне опиума, я усну, и все, — она повела рукой, — все будет просто.
Давид тоже встал — он был чуть выше матери. Он, яростно, ответил: «Это тебе будет просто. А мне, Элишеве, твоему брату, твоим внукам — нет. И хватит об этом».
— Тогда я сделаю это сама — отрезала мать и ушла с балкона. Он выругался сквозь зубы: «Опиума у меня здесь нет. Так, маленькая доза, для болей у его величества. А в госпитале он под замком, и там охрана. Хотя, зная маму…, - он тяжело вздохнул, а потом услышал сзади шорох. Дебора ласково обняла его. Давид, поцеловав маленькую, сильную руку жены, велел себе: «Попроси, чтобы поставили дополнительный караул у аптечного склада».
— Пошли, — наконец, улыбнулась Джо, и они услышали с порога веселый голос Шмуэля: «Бабушка, мы с папой Торой позанимались. Он мне разрешил на коне прокатиться».
— Беги, седлай, — Джо поцеловала внука, и добавила: «Потом на кухню приходи, мы печенье будем печь».
Они с Евой прошли через двор, и не заметили, как заколыхалась простая, темного холста штора, в окне второго этажа их дома.
Дебора вернулась на кровать и томно сказала: «Мне бы надо им помочь, а я, вместо этого…, - она скользнула под простыню, к мужу и рассмеялась: «И ведь даже пока не Шабат».
— Завтра тоже все будет, — уверил ее Давид. Просматривая письма, он хмыкнул: «Конечно, твоя мама права, как только, — мужчина вздохнул, — его величество умрет, поедем в Америку. Шмуэлю через три года бар-мицву надо устроить, здесь этого не сделаешь. А я там смогу хирургом в армию пойти, пишут же, что они во Флориде воевать будут. Заодно и в тамошних болезнях разберусь».
Дебора поцеловала смуглое плечо: «И я маму увижу, Мораг, детей ее…, А потом в Амстердам обратно отправимся?»
— Да, — кивнул Давид, привлекая ее к себе. Дебора вытянулась рядом с ним и помолчала: «Сколько ему еще осталось, Давид?»
— У него опухоль в желудке, такая, как…, - мужчина оборвал себя: «Не знаю. Мне кажется, недолго. Ты видела, он уже мало что может, есть, без боли. И каломель не помогает. Впрочем, я всегда считал, что она устарела, как лекарство. Хотя больше мне ему нечего дать, от опиума он стал отказываться».
Дебора повернулась и поцеловала мужа: «Я знаю, тебе тяжело сейчас. Ты все-таки столько лет рядом с ним. Стой, — она перегнулась и пошарила по ковру, — еще одно письмо, из пачки выпало. Мама пишет, — женщина взглянула на конверт, — тебе лично в руки.
Давид быстро прочитал аккуратные строки. Скомкав бумагу, положив ее в оловянную пепельницу, он чиркнул кресалом. Давид посмотрел на открытую шкатулку, что стояла на столе — золотая рысь на кинжале гордо поднимала голову, тускло блестели в полутьме изумруды.
— Ерунда, — сказал он жене, не поворачиваясь, глядя на то, как горит письмо. «Она просто забыла написать это в первом письме. Спрашивала, не прислать ли нам новых книг медицинских, раз она зиму в Лондоне проведет».
Он взглянул на серые хлопья пепла. Вернувшись на кровать, обнимая жену, Давид ласково шепнул: «Дверь хорошо закрыта?»
— На засов и на ключ, — он провел рукой по ее нежной, белой груди, окунул лицо в каштановые, пахнущие солью волосы и заставил себя не думать о том, что написала теща — четким, ровным почерком: «Твой дядя, скорее всего, везет на Святую Елену мышьяк. Уж не знаю, для себя, или для Наполеона, но я считаю своим врачебным долгом тебя об этом предупредить».
— И правильно, — сказал себе Давид, слыша сдавленный стон жены. Он и сам, шептал ей что-то ласковое, неразборчивое, а потом, удерживая ее в своих руках, приказал себе: «Что хочешь, то и сделай, а забери у него яд, доктор Кардозо».
На старом, рассохшемся паркете лежал вытертый персидский ковер. Пахло пылью, затхлостью, комната была холодной. Наполеон, поморщившись, потянувшись, помешал кочергой угли в камине. На коленях стояла шкатулка с письмами. Сыну не разрешали ему писать — он знал, что мальчик живет в Вене, при дворе своего деда. Наполеон закрыл глаза и вспомнил толстенького, светловолосого ребенка, что, сидя у него на руках, серьезно сказал: «Ты приезжай, папа. Я буду скучать».
— Четыре года ему было, — Наполеон оглянулся на закрытую дверь, и стал перебирать письма — сухими, смуглыми пальцами. «Аннет шесть исполнилось, когда мы в последний раз с ней виделись. Сейчас ей пятнадцать, взрослая девочка уже».
Он не знал, как Анна это делает, но прошлым годом он стал видеть ее во снах. Она ложилась рядом, устраивая черноволосую голову у него на плече. Гладя его по щеке, женщина начинала рассказывать, как они живут на мельнице, как учится дочка, как у них теперь есть собака — добрая, большая, и как они все вместе будут гулять по лесу, когда он приедет.
Наполеон знал, что этого никогда не случится, но все равно, целуя ее прохладные, ласковые губы — был благодарен. Дочь тоже приходила к нему, обычно вечером, как сейчас, когда он сидел один у камина. Она играла с ним в шахматы. Подперев изящную голову рукой, девочка смеялась: «Папа, ты все время у меня выигрываешь». Наполеон смотрел в дымно-серые, большие глаза, а изредка, протягивая руку, чтобы коснуться ее, ощущал под пальцами пустоту.
Сейчас он взглянул на тлеющие угли и, тихо, попросил: «Анна…, Если ты меня слышишь, приди, пожалуйста. Сегодня ночью. И Аннет пусть придет. Мне кажется, — он помолчал, — пора».
Он стал бросать в камин письма. Наполеон смотрел на то, как горит бумага, как исчезают строки, написанные ее рукой, и, неизвестно у кого, попросил: «Пусть будут счастливы, пожалуйста. Я знаю, что они другие. Пусть хоть немного, но будут счастливы. И сын мой, — Наполеон взял последнее письмо, — тоже».
Он взглянул на камин, и услышал скрип двери.
— Месье Жан, — Наполеон коротко улыбнулся. «Вы мне сами чай приносите, вам это не по чину». Джон устроил поднос рядом с шахматной доской. Герцог, закашлявшись, опустился в кресло. «По чину, не по чину, — он взял серебряный чайник, — а мне захотелось».
— Не сейчас, — Джон подвинул Наполеону чашку. «Я не могу…, не готов еще. Хотя было бы удобно, конечно. Что там Давид говорит — у него опухоль в желудке. Никто ничего не заподозрит».
