Соколы огня и льда (ЛП) - Мейтленд Карен (версия книг .TXT) 📗
Остальные пассажиры, глотая еду, заодно старались как можно больше узнать друг о друге.
Я слушала, но не пыталась присоединиться к разговору. До того, как арестовали отца, мне нечасто случалось говорить с кем-то, кроме знакомых или соседей моих родителей. Дома у нас гости бывали редко, и даже если по дороге к вольерам мы с отцом случайно встречались с кем-то из слуг и придворных летнего дворца, от меня требовалось только сделать реверанс, улыбнуться и слушать, не прерывая беседы взрослых.
Но когда за столом председательствовала донья Флавия, говорить мне было и незачем. Она незамедлительно проинформировала нас, что они с мужем плывут только до Англии, если, как она презрительно добавила, "это жалкое корыто доплывёт так далеко". Её муж имеет там дело только с самыми лучшими лавками, куда намерен продать большое количество шелков и прочих редких товаров. А она тем временем посмотрит, не купить ли там что-нибудь в приданое их дочери, хотя очень сомневается, что в Англии можно приобрести что-то хотя бы вполовину настолько хорошее, как в Лиссабоне.
Она на всех парах пустилась описывать в деталях предстоящую пышную свадьбу дочери, а её муж тем временем угрюмо отщипывал кусочки хлеба, бормоча кому-то про свои надежды, что английские лавочники расщедрятся, ведь ему придётся продать все три склада шёлка, чтобы оплатить всё, что планирует его жена. Наконец, он прервал её и обратился к пожилому господину, сидевшему рядом с пухлым мальчиком с младенческим лицом, на вид не старше двенадцати, который в обхвате был уже вдвое толще своего худого высохшего отца, как будто кормился им, высасывая из старика все соки, как огромная пиявка.
Мальчик, как оказалось, был младшим из многих детей. Отец вёз сына во Францию, где тот должен быть зачислен в студенты в Париже, и где, как с большим волнением уверял нас отец, он станет учёным. Однако, мальчик не казался особенно умным, и, судя по хмурому виду, не особо стремился в ученье. А отец, казалось, понятия не имел, что ему делать с сыном. Он не годился для ремесла — его несколько раз отдавали в ученики, и нигде он не удерживался дольше нескольких недель. Так что, оставалась лишь жизнь учёного, либо придётся ему вступить в святой орден и стать священником, либо монахом. При этих словах мальчик ещё сильнее нахмурился и яростно пнул скамью, на которой сидел.
Теперь внимание обратилось к другим трём мужчинам за столом. Все трое, казалось, были одного возраста — примерно под тридцать, но не выглядели друзьями, и с опаской косились друг на друга, как бродячие собаки, которые кружат, проверяя готовность к драке.
Один сидел рядом со мной — измождённого вида, с синими, как море, глазами. На голове намотан тюрбан из чёрного бархата, расшитого серебряными нитями. Тюрбан так плотно укутывал голову, как будто скрывал лысину. Человек наклонялся над грубым деревянным столом, чтобы ухватить побольше баранины, и чересчур длинные рукава его камзола окунались в подливу на тарелке.
Донья Флавия с надменным видом махнула в сторону полускрытого за облаком дыма и пара кока, склонившегося над двумя огромными котлами, булькающими в жарочном шкафу [5].
— Где человек, который подаёт на стол? — поинтересовалась донья Флавия голосом, который, должно быть, разносился от носа до кормы. — Он должен был нам прислуживать. Одежда этого бедного сеньора совершенно испорчена.
Кок не подал вида, что слышит.
— Боюсь, донья Флавия, мы должны сами заботиться о себе, сказал мой сосед, безуспешно промокая рукав носовым платком. — Конечно, я, как и вы, привык к прислуге за столом, но, осмелюсь сказать, придётся нам учиться справляться самим. — Он бросил попытки очистить рукав и снова набросился на баранину почти с таким же упоением, как донья Флавия.
— Это нехорошо, совсем нехорошо, — проворчала донья Флавия, а потом, повысив голос так, чтобы мог услышать каждый из моряков, заявила: — Дорогой, я требую, чтобы, как только мы вернёмся, ты немедленно пожаловался агенту, который заказал нам проезд. Скажи ему, что мы не ожидали, что в этой поездке с нами станут обходиться как с простыми крестьянами. Уверена, вы со мной согласны, сеньор…?
— Маркос, — любезно вставил тот с набитым бараниной ртом.
— Вы тоже купец, как и мой супруг, сеньор Маркос?
— Увы, нет. Я всего лишь скромный лекарь.
Донья Флавия просияла и захлопала в ладоши от радости.
— Какая удача! Ты слышал, супруг? Этот сеньор — знаменитый врач! Я так страдаю от болей в животе, мой супруг подтвердит. Для меня огромное облегчение — знать, что я могу обратиться к вам.
Маркос явно забеспокоился.
— Я просто еду в Исландию за новыми лекарственными средствами, которые могут быть составлены из неизвестных нам трав и лишайников. Я не намеревался лечить... на борту должен быть корабельный хирург. У него больше опыта в борьбе с морской болезнью, чем у меня.
Но донья Флавия пренебрежительно отмахнулась.
— Не сомневаюсь, что он прекрасно способен предоставить простые лекарства для этих грубых моряков, но такая чувствительная дама, как я, нуждается в осторожном обращении учёного человека, который понимает такие сложные случаи, как мой. Мой муж охотно оплатит любую цену, какую назначите. Мы всегда покупаем самое лучшее.
Торговец вздрогнул. Потом похлопал жену по руке.
— Ну что ты, дорогая, не искушай судьбу разговорами о болезнях. Уверен, за время путешествия ты останешься совершенно здоровой, так что, незачем беспокоить сеньора Маркоса. — И почти не переводя дыхания, отчаянно пытаясь отвлечь внимание жены от её болезней, продолжил:
— Сеньор Маркос, я слышал, что в земле Исландии сохраняются древние мёртвые тела. Говорят, и кожа, и плоть остаются нетронутыми, а все кости таинственным образом исчезают из тела, но на коже не остаётся ни единого разреза. Из таких тел изготавливают сильнейшие лекарства от всех недугов, даже лучше, чем из сушёных египетских мумий. Хотя я так понимаю, что они столь редки, никаких денег не хватит, чтобы купить целое тело.
Маркос изобразил сдержанно-вежливую улыбку, как делают люди, понятия не имеющие, о чём идёт речь, и боящиеся отвечать, чтобы не выказать глупость. Я сомневалась, слушал ли он вообще, или просто боялся привлечь внимание доньи Лусии.
Купец почтительно ждал ответа, но видя, что Маркос не намерен ничего добавлять, обратился к соседу Маркоса справа.
— А каков род ваших занятий, сеньор?
Человек, к которому он обращался, был тем, кто так любезно советовал мне спать возле окна. Сейчас он вежливо улыбнулся, как будто ждал этого вопроса.
— Пожалуйста, зовите меня Витор, а по профессии я составитель карт и собиратель редкостей.
Донья Флавия развернулась к нему, мгновенно забыв свой интерес к лекарю.
— Как волнующе! Расскажите нам, каких находок вы ждёте от этого путешествия? — спросила она, по-видимому, отбросив карты, как нечто совершенно неважное.
Витор секунду помедлил, обдумывая ответ. Его взгляд обратился на меня, и долгое мгновение мне казалось, что он меня изучает. Глаза обрамляли длинные тёмные ресницы, каким позавидовали бы многие девушки. Голодное и напряжённое выражение его лица заставило меня покраснеть. Он быстро отвёл взгляд и снова улыбнулся супруге купца.
— Два редких создания, которых я жажду заполучить, донья Флавия — морской монах и морской епископ — оба водятся в холодных северных водах. Оба они наилучшим образом описаны Гильельмусом Ронделетиусом в его книге "Обзор морских рыб". Морской монах — это рыба, с человека размером, голова как у монаха с тонзурой, длинный чешуйчатый балахон и два плавника, похожие на человеческие руки. Но морской епископ превосходит его, поскольку имеет две руки, две ноги и голову с митрой, как у епископа, в одеянии, напоминающем чёрный плащ.
Жена торговца застыла, глядя на него, с полной ложкой пудинга на полпути ко рту.
— А было ли поймано хоть одно такое создание?
