Тени «Желтого доминиона» - Рахим Эсенов Махтумович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Герат спал глубоким сном, казалось, весь мир был погружен в дремоту, чуткую, настороженную. Хан замедлил шаги, прислушался, почудились вскрики, не то вздохи, огляделся по сторонам, зашарил глазами по небу и, забыв о звуках, настороживших его, поразился необъятности мироздания, его бесконечности, его нетленной красоте. Вспомнилась мать, молодая, красивая: «Не смотри, сынок, пристально на луну, на звезды, – суеверно говорила она. – А пальцем покажешь – великий грех, ибо человек песчинка, он умирает, а звезды, луна – бессмертны… Они творение Аллаха, и сам Всевышний, оседлав их, летает по вселенной».
А ему, десятилетнему мальчишке, хотелось по высокой горе взобраться на небо, достать звезду, которая, казалось, была соткана из серебра, разбивать ее молотком, резать ножом, набивать этим драгоценным металлом большие хорджуны… Или поймать лучи солнца и смотать их в золотой клубок. Вот тогда, когда у него будет много золота и серебра, он наделает матери много-много украшений, таких, что видел на одной русской губернаторше, приезжавшей однажды в Бедиркент. Тогда все баи в округе, даже сам хан Хивы, будут валяться у него в ногах, выпрашивая драгоценности… У него будет много войск, рабов, он им прикажет построить минареты, такие высокие, по которым можно взобраться на небо и снимать звезды, ловить лучи солнца…
Джунаид-хан остановился, замер. Откуда-то доносилось едва слышное стрекотание, постепенно переходившее в курлыканье журавлей, теперь уже летевших на него и медленно проносившихся над ним, где-то в небесной выси. Они летели с севера, оттуда, где простиралась его родина. Может быть, эти журавли летом вили гнезда в плавнях Амударьи, пили ее воду, кружились над его родным Бедиркентом, а теперь держали путь на юг, в теплые страны, чтобы ранней весной вернуться обратно. И хану неотвратимо захотелось увидеть этих птиц вблизи, в ту минуту он дорого бы дал, чтобы они опустились где-нибудь в окрестностях Герата, и тогда он сломя голову понесся бы туда, чтобы хоть краешком глаз взглянуть на них. Ведь они еще вчера ходили по его земле, видели каракумские просторы…
Журавли уже давно пролетели, унося с собой весну и лето, а Джунаид-хан стоял не шелохнувшись – в ушах все еще раздавалось их грустное постаныванье. Он прошелся по двору – птичья перекличка, казалось, по-прежнему раздавалась над головой, и он будто прогуливался по своему родному аулу, что остался далеко-далеко. О, если бы продлить эти счастливые минуты, когда на душе наступали просветление, блаженство, уводившие его от черной, гнетущей тоски. Тоска, тоска!.. Это была ностальгия, его самая тяжкая боль сердца. Она, как ржа, точила его нутро, душу. Как избавиться от нее? Где отыскать чудодейственное снадобье? Он знал, каким бальзамом излечиваются от этой болезни. Возвращением на родину. Но дорога домой, с мечом, ему заказана, ибо силой потерянного не вернешь и людей за собой не поведешь: большевики, Советы располагают нечто большим, более могучим, нежели грубая физическая сила. Значит, остается признать себя побежденным – это единственная плата за его возвращение на родину… Побежденный – это повинный, униженный, отдающий себя на милость победителя…
Джунаид-хан чуть не задохнулся от гнева и обиды, будто кто-то нанес ему удар под дых. Нет, этому не бывать! Ехать с миром? Это против его естества, против его характера, привыкшего стоять над другими, повелевать, властвовать, все еще не смирившегося ни со старостью, ни с убывающей силой.
В углу двора особняком стоял дом Эшши-бая и его жен; неясные очертания его проступали в ночной темени яркими «молниями» – большими тридцатилинейными керосиновыми лампами, горевшими в покоях ханского сына и его самой молодой жены. Сыновья не ложились, пока не засыпал отец.
Эшши встретил хана у дверей и, войдя с ним в дом, впервые за последние годы заметил, как постарел, сдал отец, ссутулился, походка стала по-стариковски шаркающей, хотя иногда он спохватывался, старался приподнимать ноги, но ненадолго. Он взглянул на сына – в слегка помутневших ханских глазах мелькнула и грусть и растерянность, а Эшши-бая охватила какая-то пронзительная жалость к отцу. В ту минуту его мстительное сердце забыло, как помыкал им отец всю жизнь, как презирал его только за то, что он чем-то похож на мать, как мучил его подозрениями, недоверием.
– Сынок! – Голос Джунаид-хана звучал просительно. – Пойдешь в Туркмению сам… Я не смогу. Видать, скоро умру. Лоуренс отказа не простит. Зачем я им такой – старый, немощный, слишком многo знающий, да еще и строптивый… Благословляю тебя, сынок! Носи отныне звание хана, а я… – Он тяжко вздохнул, будто хотел сказать, что в одном доме двум ханам теперь делать нечего и один из них – скорее всего он, Джунаид, – лишний. Впрочем, кто знает, для пользы дела, наверное, и лучше, если Эшши в Туркмению ханом поедет: больше почета и послушания. Неплохо и для острастки – друзей и ворогов. Не бай какой-нибудь, а хан, сын самого Джунаид-хана, хивинского владыки, не беда, что бывшего… Но заговорил Джунаид-хан вовсе о другом, не о том, что только подумал, словно выторговывая за свою милость новую услугу сына. – Есть у меня к тебе, сынок, просьба… Это мое предсмертное завещание. Похороните меня на родной земле, под родным аулом, на кладбище, где погребен святой Исмамыт Ата. Это будет нелегко, знаю… Если даже это будет стоить столько золота, сколько будет весить мой труп, не скупитесь, отдайте… Пусть только красные позволят в родной земле захоронить. Не согласятся, бросьте мои останки в Амударью… Если даже воды, которые омоют мое тело, хотя бы коснутся родных берегов, я тоже буду доволен… на том свете.
Джунаид-хан тяжело опустился на ковер, облокотился на высокую атласную подушку и прикрыл веки – не поймешь, то ли дремлет, то ли молча прислушивается к тому, что происходит вокруг.
В ту ночь во дворе Джунаид-хана никто не сомкнул глаз, начиная от Эшши-хана и кончая слугами.
Вещий сон
Банда Эшши-хана, сына Джунаид-хана, численностью тридцать пять – пятьдесят сабель, прорвалась из-за кордона и проникла в Хивинский район. Ее состав – баи, лишенцы, все с большим бандитским стажем. Вооружены английскими винтовками и пулеметом системы «люис»…
…Основным становищем и центром, двигающим всю басмаческую группировку, является колодец Чагыл, где находятся вожди всех племен. Руководство басмаческим станом принадлежит совету пятнадцати старейшин-аксакалов. Ханом является Аттуган Кермен-оглы, но все его приказы, а равно решения совета аксакалов, без утверждения известнейшего туркменского ахуна всех племен Илли Ахуна недействительны, последний является фактическим басмаческим диктатором. Его группа состоит из 1010 хозяйств, имеющих 530 вооруженных всадников… Совместно с ними – казахская банда, насчитывающая 925 хозяйств при 156 вооруженных всадниках которую возглавляет Бекеш Дерментаев.
15 марта 1931 года Илли Ахун на колодце Коймат созвал тайный маслахат – совет с целью выработки конкретного плана борьбы с советской властью. На маслахате, где участвовали крупнейшие баи, бывшие приспешники Джунаид-хана, было решено уничтожить красные части, расположенные на Коймате. Окруженный 400 бандитами отряд 85?го дивизиона после упорного, в течение трех суток сопротивления, в тягчайших условиях (без воды) был полностью уничтожен… По инициативе Илли Ахуна создан руководящий центр, который должен объединить действующие в Каракумах разрозненные шайки. В то же время среди главарей, входящих в группировку, были распределены участки для бандитских действий и поставлены конкретные задачи… 30 июля 1931 года банда произвела налет на станцию Казанджик, разрушила железнодорожное полотно, пустила под откос два почтовых поезда… Басмачи захватили западную часть Красноводского района, произвели массовые ограбления всех промыслов и факторий на побережье Каспийского моря и неудачно пытались захватить станцию Джебел. Банды наряду с разбоем и грабежом зачастую насильно уводили с собой поголовно все население, намереваясь пополнить как материальную базу, так и людские резервы.
