Белые лодьи - Афиногенов Владимир Дмитриевич (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Константин занял свое место за акувитом и, наклонившись ко мне, тихо сказал:
— Скоморох…
Со следующего дня Константин засел за изучение хазарского языка и уже через три месяца мог обходиться без толмача. Не забывал он ежедневно заниматься славянским и арабским языками, на которых хорошо говорил, а на арабском и еврейском мог читать и писать.
В минуты доброго расположения духа он читал мне страницы из книг мусульманских и еврейских писателей, которые упоминали о нравах и обычаях хазар и русов, так как считал, что нам это знать необходимо, отправляясь в сторону земель этих народов. Арабским и еврейским писателям философ доверял больше, нежели греческим, считающим, что многие народы обязаны своим происхождением им, грекам, их олимпийским богам или героям, как, скажем, скифы — Гераклу, по утверждению историка Геродота.
Было интересно читать эту легенду, тем более что в ней говорилось о тех местах, которые нам предстояло посетить.
…Геракл, гоня на колеснице коров Гериона, прибыл в необитаемую страну, которая зовется теперь Таврией. Там застали его буря и холод. Он выпряг коней, а сам, завернувшись в свиную шкуру, лег на землю и заснул. Проснувшись, обнаружил, что буря утихла, но кони его исчезли. В поисках исходил он всю страну и пришел в землю, нареченную Гилеей. Искал в лесах, что густо росли, заглядывал во все расщелины и промоины и в одной пещере обнаружил полуженщину-полузмею: верхняя часть ее была женская, нижняя — змеиная. Увидев Геракла, она сказала: «Коней я спрятала, отдам их, когда вступишь со мной в любовную связь».
Геракл соединился с ней, но коней она не отдавала.
«У меня будет от тебя три сына, — заявила она. — Когда я увижу, что ты хорошо научишь меня устроить их судьбу, тогда я отдам твоих коней и отпущу тебя».
Геракл сказал ей так:
«Когда узришь, что они возмужали, дай им натянуть мой лук и опоясаться поясом. Тот, кто это сделает, пусть останется здесь, а кто не сможет — отошли на чужбину».
С этими словами он и отъехал.
Когда родились сыновья, мать дала им имена: Агафис, Галон и Скиф. Когда они подросли, она дала им лук Геракла и его пояс, на застежке которого висела золотая чаша. Двое первых сыновей не справились с задачей, и женщина-змея прогнала их. А младший выполнил все, что от него требовалось, и остался в Гилее, и от него пошли скифские цари. И в память о Геракле скифы носили на поясах золотые чаши.
И еще нам пришлось однажды заглянуть далеко в прошлое, и сделать это помог нам сам патриарх Фотий.
— Ну как вы готовитесь к поездке в страну хазар? — спросил он.
Философ рассказал, что выучили их язык, что знакомимся с книгами, дающими сведения о жизни этого народа и его соседа — русов, занимаемся легкой атлетикой на Ипподроме, потому как в долгой дороге придется всякого испытать и выносливость в этом случае необходима.
— Это похвально, — одобрил наши действия патриарх. — Но вот какая мысль пришла мне в голову, Константин… Путь ваш будет пролегать через Херсонес. Так?
— Да, ваше святейшество, — ответил я. — Мы этот путь уяснили.
— Вот и добре. В таком случае я напомню вам о епископе Клименте, который жил во времена первых христиан и которого церковь причислила к лику святых. Тебе, Константин, и тебе, Леонтий, как и всякому доброму христианину, известно, что римский император Траян сослал его в Таврию, где он был умерщвлен язычниками. Вам я и вменяю в святую обязанность попытаться отыскать его могилу, извлечь останки и привезти их в Константинополь.
О несчастной судьбе Климента я читал у историка Евсевия.
Климент — римлянин по происхождению — вначале исповедовал язычество. Он сам говорил о себе, что «прежде обращения ко Христу молился дереву и камням». Приняв христианскую веру, он много путешествовал, проповедуя. Потом его назначили римским епископом. Но в 101 году, в третий год царствования Траяна, был сослан в Херсонес Таврический, в обычное в то время место ссылки первых христиан — на рудокопни. Но и здесь, влача кандальные цепи, Климент не уставал проповедовать среди язычников учение Христа, за что и принял мученическую смерть.
2
Кажется, два часа, назначенные мне для отдыха Константином, истекли, и пора подниматься к нему в каюту для обсуждения того самого подозрительного для нас вопроса.
Каюта философа по сравнению с моей вид являла просторный, нарядный, с толстым персидским ковром на полу и шкафом, вделанным в переборку, имевшим потайной замок, ключи от которого находились у Константина, и в котором хранились бумаги императора к протосфарию Херсонеса и митрополиту с указанием патриарха о содействии в отыскании мощей святого Климента, а также к кагану хазарскому.
Я постучался в дверь. Константин плотно закрыл ее за мной, пододвинул стул, сам продолжал стоять.
— Слушаю, отец мой.
— Когда я тебя два часа назад пригласил зайти сюда, мне показалось, что ты догадываешься, о чем я хочу поговорить с тобой.
— Наверное, так, отец мой.
— Что ты, Леонтий, заладил: «отец мой»… — Константин вообще-то не любил, когда к нему обращались подобным образом, но особенно когда это делал я. А куда мне деваться?! Сан…
— Хорошо, Константин, — поправившись, перешел я на черту дружеского расположения. — Не о лохаге Зевксидаме ли разговор будет?..
— Именно о нем, — просиял философ оттого, что не ошибся, а раз так — значит, мысли наши текут в одном направлении. — Мне очень подозрительна его вежливость, — продолжал Константин. — Вместо того чтобы заниматься солдатами, он постоянно крутится возле меня и уже надоел своими расспросами о русах, славянах, о моем брате Мефодии. Вчера, например, спросил, почему Мефодий оставил службу в Македонии. И между прочим заметил, что очень много македонян во время боя почему-то перешли на сторону болгарского царя Бориса…
Я тоже кое-что вспомнил и, наверное, переменился в лице, потому что Константин сразу оборвал свою речь на полуслове и уставился на меня. Боже мой, почему я тогда не придал этому никакого значения?! Непростительная ошибка…
— Константин, когда мы с тобой однажды вернулись от Мефодия, Зевксидам, увидев меня во дворце, спросил: «Что-то вы зачастили в монастырь на Афонскую гору, наверное, там дышится хорошо?» «Хорошо», — ответил я искренне. «Как поживает Мефодий?» — снова спросил. «Пребывает в постах и молитвах». «Так поступают истинные христиане…» И Зевксидам закончил словами из Второзакония: «Чтобы Господь Бог не увидел у тебя чего срамного и не отступился от тебя…» Тут к толпе придворных подошел Игнатий, и Зевксидам удалился от меня.
— Псы, собаки, не дают спокойствия! — в отчаянии воскликнул философ, и его глаза загорелись огнем. — В ту поездку к сарацинам Асинкрита подсунули, теперь Зевксидама…
— Константин, успокойся… Христос терпел и нам велел. Но то, что мы в своих словах и поступках будем сторожиться лохага, уже пойдет нам на пользу… Давай выйдем на палубу. Скоро должен появиться на небосклоне Херсонес Таврический.
Невольники, предчувствуя приближение земли, а значит и отдыха, гребли безо всякого понукания. Нос диеры ходко резал волны, и они, разваливаясь на две стороны, убегали под весла. И я представил, как тяжело сейчас там, внизу, а особенно мальчонке-негусу, и сказал Константину:
— Отче, ты ни разу не слышал, как внизу плачет мальчик?
— Да, слышал, Леонтий.
— Мальчик этот — негус, черненький, как блошка, глаза большие, грустные… Хороший мальчик. Не понимаю только, зачем на весельные работы детей берут?
— У мирян, Леонтий, свои правила, нам-то что?
— Как что, отче?! Ведь там живая душа, ангельская… страдает.
— Та-а-к. А ты мне прямо скажи — чего ты-то хочешь?
— Освободи его от цепей, дай мне в услужение… Мы-то с тобой всегда в делах, в заботах, в поездках. А он по дому у нас будет хозяйствовать. Я его грамоте научу, в свою веру окрестим.
— Хорошо, сердоболец… Я поговорю с Ктесием-капитаном. Только он ведь выкуп за него потребует.
