Королевское зерцало - Хенриксен Вера (читаем книги .TXT) 📗
— Со мною из Киева приехали священники и даже один епископ. Но Харальд отослал их всех в Исландию.
— Значит, не только я пострадал от суровости Харальда?
— Нет. Было время, когда Харальд всех моих друзей считал своими недругами.
— И все-таки вы скорбите о нем?
— Я любила его, — ответила Эллисив.
— А я ненавидел.
Было неслыханно, чтобы священник открыто признавался в ненависти к кому бы то ни было. Очевидно, Транд был из тех, кто говорит то, что думает, не заботясь о последствиях.
Странно, но они беседовали так, будто давно знали друг друга. Может, потому, что их самый первый разговор состоялся перед лицом смерти, когда условная вежливость и пустые слова были лишними. Странно было и то, что он держался с нею как равный. Эллисив невольно задумалась, кто же на самом деле этот приемный сын Кальва. Транд сын Эльвира, назвал его епископ Торольв. Но кто был этот Эльвир?
— Ты случайно не сын Эльвира сына Грьотгарда, который был из рода халогаландских ярлов? — прямо спросила она.
— Да.
Теперь Эллисив все поняла. Когда Харальд убил Эйнара Брюхотряса и его сына, Эйндриди, Транд остался единственным потомком халогаландских ярлов по мужской линии. Они, так же как и потомки Харальда Прекрасноволосого, считали, что их род восходит к богам. Эллисив это было известно, потому что и Рюрик, который дал начало ее роду на Руси, также был потомком этих славных ярлов. Транд наверняка это знал…
Эллисив понравилась его откровенность.
— Можно прийти к тебе, если мне понадобится исповедник? — вдруг спросила она.
Он ответил с сомнением:
— Как католическому священнику цена мне невелика. А заменить православного я тоже не могу.
— Значит, ты отказываешь мне?
— Я уже оттолкнул вас однажды в тяжелую для вас минуту, — сказал Транд. — Я все-таки не настолько плохой священник, чтобы сделать это дважды.
Когда Эллисив возвращалась в свою поварню с книгой, пергаментом и всем необходимым для письма, ей казалось, что буря стала успокаиваться не только на острове, но и в ее душе.
Теперь у ее было занятие, которое безусловно всегда приносило ей утешение. К тому же она нашла человека, с которым можно поговорить, если станет совсем невмоготу.
Однако надежды на то, что в будущем распогодится — на Борге или у нее в душе, — у Эллисив не было.
На этот раз Олав явился не скоро
— Я хочу послушать еще об отце, — сказал он напрямик. — Что он был за человек? Наверное, ты знала его лучше, чем кто бы то ни было.
— Есть один человек, который знал твоего отца не хуже, чем я, хотя и совсем с другой стороны.
— Кто же это?
— Халльдор сын Снорри.
Олав задумался.
— Это тот исландец, с которым отец поссорился? — спросил он.
— Сразу видно, ты мало знаешь о Халльдоре.
— Да, немного. А ты хорошо его знала?
— Конечно. Халльдор много лет был мне верным другом. Он из славного исландского рода, его отцом был Снорри сын Торгрима. Твой отец повстречался с ним в Киеве, и после этого они двадцать лет были неразлучны. Халльдор был больше, чем на десять лет старше твоего отца, но у них было много общего. Оба были вспыльчивые и гордые, острые на язык, неукротимые в бою. И оба ничего не жалели ради хорошей шутки.
Твой отец был в варяжской дружине, как некогда его отец и его дед. Там он стал предводителем отряда и там же познакомился с Халльдором. Предводителем всей варяжской дружины был Эйлив сын Рёгнвальда ярла. Он сопровождал мою мать из Швеции в Гардарики, когда она поехала туда, чтобы стать женой моего отца.
Не успев вступить в дружину, твой отец обагрил свой меч кровью. Варягов послали на запад сражаться с ляхами и восточными вендами. Там начались бунты, и варяги их жестоко подавляли.
После этого Харальд два или три года прожил в Киеве у моего отца и многому научился.
— Ты, кажется, говорила, что твой отец не отличался воинственностью?
— Это верно. Мать была гораздо воинственнее, ей не раз случалось уговаривать отца принять участие в сражении. Разумеется, владеть мечом Харальд научился не у князя Ярослава. Зато он научился у него многому другому — толковать законы, править страной и, думаю, даже торговать.
Однако он перенял у моего отца не только хорошее. Князь Ярослав был скуп и имел обыкновение задерживать плату своим воинам. Варяги сильно досадовали на него за это.
— Ты хочешь сказать, что мой отец тоже был скуп?
— Видно, никто не осмеливался говорить тебе об этом. А ты знаешь, что он даже чеканил обманную монету?
Олав не ответил, и она продолжала:
— Когда твой отец отправился из Киева в Царьград, он был вне себя от ярости, главным образом потому, что норвежские хёвдинги не пожелали признать в нем будущего конунга. К тому же мой отец отказался отдать ему меня в жены. Он не хотел выдавать свою дочь за человека, который не имеет ничего, кроме знатного происхождения да воинской доблести.
— Но ты же тогда была совсем девочкой. Сколько лет тебе было?
— Десять.
— Выходит, он посватался к тебе только ради приданого?
Эллисив опустила глаза.
— Возможно. Хотя потом он говорил другое.
— Что же он говорил?
— Он сказал, что впервые увидел такую красивую девочку. Конечно, приданое соблазняло его, но не думаю, что он охотился только за ним. Ведь у меня были две старшие сестры, которых отец хотел выдать замуж в первую очередь, но Харальд не остановил свой выбор ни на одной из них.
— А он говорил почему?
Эллисив сочла, что любопытство Олава зашло слишком далеко.
— Тебе не хочется отвечать? — спросил он.
— Ты, кажется, интересовался своим отцом, а не моими сестрами или мной.
— Я же сказал, что хочу узнать про вас обоих, про тебя и про него. Мне хочется понять, почему ты любила его.
Эллисив вдруг разозлилась — она повернулась к нему, ощерившись, точно волк, попавший в яму.
— Ты сын Торы. Спрашивай у своей матери, за что она любила Харальда конунга.
— От нее толку не добьешься, — сказал Олав. — Она была так же беспомощна в руках отца, как заяц в когтях орла. Кроме обид, нанесенных ей отцом, ей не о чем рассказать.
Эллисив растерялась. Она собиралась говорить о Харальде, углубиться в свое прошлое. Но это значило обнажить свою душу перед сыном Торы. Слишком поздно Эллисив поняла, что затеяла. Ведь она знала: стоит только начать, как она окажется во власти собственного рассказа, будет рассказывать, не думая, насколько это умно или пристойно.
— Ты молод, Олав, — сказала она. — Что ты можешь знать о ненависти, о страсти, о любви.
— Очень немного, — согласился Олав. — Самое время узнать побольше.
Эллисив промолчала.
— Ты обещала рассказывать все без утайки, — напомнил ей Олав.
— Ну, не совсем так…
— Зачем же ты тогда передала мне через Арнора приглашение? — Голос его звучал резко.
— Хотела поговорить с тобой. Я же понимала, что тебе тяжело.
Олав смягчился. Он молча играл ножом, вынутым из ножен.
— Ты сказала, что любишь меня, — произнес он наконец. — А теперь уже не любишь?
Эллисив незачем было смотреть на него. Она и так могла представить себе обращенное к ней открытое лицо, внимательный, пытливый взгляд. Она уже привыкла к быстрой смене настроений у Олава. Он легко переходил от гнева к задумчивости, суровость в нем вдруг оборачивалась ранимостью, или внезапно юноша превращался в зрелого мужа.
— Я и в самом деле почувствовала, что люблю тебя, — призналась она. — Но сейчас, узнав тебя ближе, люблю еще больше.
— Я верю тебе, — сказал Олав и добавил:— Я тоже начинаю любить тебя.
Эллисив удивилась — не его чувству, а тому, что он заговорил о нем.
Возможно, то, что он — сын Торы, не так уж и важно.
— Хорошо, я буду рассказывать, но объясни, зачем тебе это?
