Королевское зерцало - Хенриксен Вера (читаем книги .TXT) 📗

Но верно и то, что большинство горожан занимается торговлей. Без торговли не было бы и Киева, на торги привозят товары изо всех земель. Меха и мед — из дремучих северных лесов, оружие — из западных стран, дорогие одежды — из Царьграда, диковинные плоды с юга, украшения и всякие редкости — из дальних восточных земель, названий которых мы даже не знаем. Если бы ты только мог понюхать плоды и пряности, что продаются на тех торгах! Ты никогда даже не слыхал о таких.

В Киеве всегда можно купить рабов — обычно это пленники, захваченные во время походов. Рабов продают на особом торге.

По Днепру проходит главный торговый путь. Но иногда товары из восточных земель прибывают с караванами верблюдов. А с запада, через леса, их привозят на вьючных лошадях.

Каждую весну в Киев приплывает много купеческих судов. Большинство из них приходит из городов, стоящих выше по Днепру, и даже из Новгорода.

Таких судов ты не видел. Это ладьи-однодеревки, их делают из одного толстого выдолбленного дерева и набивают борта. Они ходят на веслах, но на них можно устанавливать и парус.

К началу лета корабли бывают готовы и нагружены товаром и рабами. Купцы плывут по Днепру вниз в Царьград.

Днепр был бы всем хорош, если бы не пороги.

Первый порог — самый опасный, в нем четыре гряды, русло в этом месте узкое, течение бурное, и на дне торчат острые камни. Людям приходится выходить из ладей прямо в воду. Они идут вдоль берега и осторожно ведут ладьи вниз, они тянут и направляют ладью, нащупывая ногами путь, чтобы не повредить днище судна об острые камни. У другого порога им опять приходится выходить в воду. По-нашему он называется Островной порог, а варяги называют его Хольмефосс — оба названия означают одно и то же. Третий порог варяги называют Гьялланде [24] за его грохот.

Последний порог самый коварный. Здесь ладьи с грузом приходится нести по берегу и по берегу же перегонять закованных в цепи рабов. По-нашему этот порог называется Неясыть, то есть ненасытный, — лучшего названия для этого порога не подберешь.

Он состоит из двенадцати гряд, вода мечется от берега к берегу, разбиваясь о скалы, острые, как меч.

В воздухе висит водяная пыль, среди камней закручиваются жадные водовороты. Гул воды, словно жуткий крик, заглушает все прочие звуки.

— Откуда ты все это знаешь? — перебил ее Олав. — Ты тоже плавала вниз по Днепру?

— Нет. Мне рассказывал твой отец. Он-то не раз проделывал этот путь.

— Я и не знал, что отец умел так рассказывать.

Олава как будто оскорбило, что он не знал отца с этой стороны. И Эллисив решила не рассказывать больше о Днепровских порогах.

— Княжеский двор в Киеве лежит на холме, над Днепром, — начала она. — Бескрайнее небо, степь — кажется, что плывешь на корабле. И ветер, проносящийся над степью, напоминает морской.

Нас, княжеских детей, было десять: шесть братьев и четыре сестры. Я из детей была четвертой, старше меня был брат и две сестры.

У нас было полно слуг и много наставников. Отца мы видели редко: князю Ярославу было не до нас. А мать почти всегда была с нами, она старалась выучить нас говорить на своем языке. Мне, единственной из сестер, это пригодилось.

Отец тоже не забывал про наше ученье — ученость он ставил превыше всего. Ему было известно, что в Византии знатные люди держат учителей и для сыновей, и для дочерей. И он хотел, чтобы мы непременно овладели греческой грамотой.

Кроме того, нас учили и славянской грамоте, слушали мы и древние сказы о своих предках. Учили Священное писание и догматы христианской веры. Отец требовал также, чтобы мы знали законы и умели считать.

Мальчиков учили владеть оружием, а девочек — как подобает держать себя королеве.

— И все дочери князя Ярослава стали королевами? — спросил Олав.

— Нет, только три.

— А четвертая?

— Ее отдали в монастырь.

— Ярослав не нашел для нее конунга?

— По-моему, он и не пытался. Наверное, хотел, чтобы кто-то за него молился.

— И она согласилась пойти в монастырь?

— Ее об этом не спрашивали.

— Тогда кто же знает, молилась она за Ярослава или проклинала его?

— Никто, — ответила Эллисив сухо: Олав коснулся запретной темы.

— Ты помнишь Олава Святого, он ведь был в Гардарики?

— Мне тогда было шесть лет, я почти все забыла. Помню только, что он был молчалив и что его вид пугал меня. Он постоянно был такой мрачный.

А вот его сына Магнуса, который приехал в Киев вместе с отцом, я знала хорошо. Мы были ровесники и часто вместе играли. Мы любили друг друга, как брат и сестра. Он прожил у нас шесть лет. После отъезда Магнуса я очень плакала и долго скучала по нему. Он был мне ближе моих родных братьев и сестер.

Твой отец приезжал в Киев, когда Магнус жил у нас. Это было летом, после битвы при Стикластадире.

Олав кивнул.

— Отцу тогда было пятнадцать лет. Я много раз слышал об этом.

Он вдруг о чем-то вспомнил.

— При Стикластадире отец попросил, чтобы ему привязали меч к руке, он боялся выронить его во время боя. Наверное, он и тебе об этом рассказывал. Одно странно. Говорят, что и у Станфордского моста он попросил о том же. Там ему привязали по мечу к каждой руке, чтобы он мог рубить сразу двумя мечами. Так он сражался только в двух битвах — в первой и в последней.

Эллисив тоже задумалась над этим.

— А может, и удивляться нечему, — сказала она, помолчав. — Просто, когда приходилось очень трудно, он старался совершить невозможное.

— Ты говоришь, что он приехал в Гардарики летом после Стикластадира. Выходит, он тогда был моложе, чем я сейчас. Как он относился к тому, что ему приходится жить в изгнании?

—Я знаю об этом только с его слов—он отказывался признать свое поражение. У него была одна цель—вернуться в Норвегию и стать там конунгом. Ему было очень горько, когда хёвдинги приехали из Норвегии, чтобы забрать Магнуса и провозгласить его конунгом.

— Сколько было тогда отцу?

— Девятнадцать, он был в ярости от того, что случилось.

— А мне семнадцать, и я даже не знаю, хочется ли мне стать конунгом.

Дул сильный ветер.

К ветру Эллисив привыкла, и к здешнему тоже. Но сейчас он так свирепствовал, что невозможно было не согнуться, даже под защитой домов.

И все-таки Эллисив решила не уступать ветру. Она стояла у кладбищенской ограды, пригибаясь и крепко держась за камни, пока не стихал очередной порыв. Ревело море, соленая изморось висела над Боргом.

Ветер, могучий ветер, почему ты так свиреп? Уж не ты ли принес Харальду смертельную стрелу? Не мое ли былое счастье ты хочешь развеять по морям и долам? Ответь мне, ветер, ты слышишь угрозы моря?

Эллисив крикнула, но едва услышала собственный голос и не знала, что ее заставило крикнуть.

Но ей почудилось, что она услышала далекое эхо.

Ветер, могучий ветер…

Голос Предславы, ее кормилицы. Предслава умела говорить с ветром, заклинать его.

Она разговаривала и с землей, и со зверем, и с птицей, и с деревьями, и с цветами.

Ветер рвал платье Эллисив, ныли пальцы, вцепившиеся в холодный камень.

Рожаница, богиня судьбы, ты, простершая длань надо мной, когда я родилась, ты, направлявшая мою судьбу, зачем ты забросила меня сюда?

Нет! Эллисив сковал страх. Грех обращаться к языческим богам.

Она с трудом дошла до своей поварни.

Очаг излучал тепло, от запаха горящего торфа в доме было уютно. Ауд сидела за прялкой. Ингигерд играла с куклой, которую кто-то для нее смастерил. На лавке, где обычно сидела Эллисив, лежало оставленное ею шитье.

Эллисив опустилась на лавку, она не могла даже протянуть руки к огню, просто сидела, глядя на свои побелевшие пальцы.

Пресвятая Богородица, помолись за меня!