Икар - Васкес-Фигероа Альберто (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Джон МакКрэкен подошел к нему, встряхивая то одной, то другой ногой.
— Несколько лет назад, — кивнул он. — Мы с Элом Вильямсом неделю взбирались по этому обрыву.
— С ума сойти! Но что это с вами? Почему вы трясете ногами?
— Потому что не утерпел и описался, — весело ответил шотландец. — Хорошо еще, что не случилось чего похуже. Клянусь вам, я уже было решил, что мы шарахнемся о стену.
— Я тоже.
— Должен признать: все, что мне о вас рассказывали, правда, — подвел итог МакКрэкен. — Как это у вас хватило духу?
— А у вас, когда сюда взбирались?… Как вас сюда занесло?
— Мы нашли крупинки кочано у подножия горы и решили, что его смыло водой с вершины.
— Что это такое «кочано»?
— Крупинки самородного золота, которое обычно встречается в реках. Чаще всего оно веками остается на одном месте, но случается, вода вымывает его из жилы выше по течению. Мы поднялись, и она оказалась здесь. Мы обнаружили не только золотую жилу. Еще были алмазы.
Король Неба повернулся и обвел долгим взглядом вокруг — то немногое, что еще не поглотил туман, — и недоверчиво покачал головой:
— Уж не хотите ли вы сказать, что сокровище скрыто где-то здесь?
— Так оно и есть.
— Не могу поверить!
— Завтра увидите.
— Хорошо! Только если нам придется ждать до завтра, будет лучше закрепить самолет, а то вдруг ветер усилится. Думаю, ему ничего не стоит сдуть аппарат в пропасть.
Они принялись за работу: застопорили колеса, привязали крылья к выступам камней, а затем натянули брезент, который служил им палаткой. Потом свернулись в своем укрытии и приготовились пережить ненастную ночь.
Однако ночь вовсе не была ненастной.
Как только стемнело, ветер стих и облака растаяли, появилась крохотная лунная долька, сопровождаемая мириадами звезд, и у обоих странников возникло ощущение, что они и в самом деле уселись на пороге неба.
Стояла тишина.
Ни тебе шепота ветра, ни пения птицы, ни шороха крадущегося зверя, вышедшего на охоту.
Ничего.
Здесь, на вершине тепуя, затерянного в самом сердце Гвианского щита, царило безмолвие, и, если бы среди камней нашлось достаточно земли для какой-нибудь былинки, можно было бы услышать, как она растет.
Они не могли заснуть и уселись на краю пропасти. Молчали и долго смотрели на темное пятно сельвы, раскинувшейся у них под ногами.
Змеящееся русло широкой реки заблестело, как только его высветила луна, висевшая еще совсем низко, и впервые за долгое время на обоих зрителей снизошло блаженное чувство бесконечного покоя.
— А знаете?… — произнес шотландец. — У меня все не идет из головы история, которую вы мне рассказали.
— Что за история? Я все время что-нибудь только и рассказываю.
— Про санитарную машину и медсестру, — пояснил собеседник. — Как вы можете считать себя влюбленным в женщину, с которой не обменялись даже словом? Сколько я об этом ни думаю, никак не могу понять.
— Я тоже не понимал, — признался американец. — Знаю, что это покажется нелепым, однако я долго размышлял и пришел к любопытному выводу: не важно, красотка женщина или дурнушка, глупая или умная, симпатичная или нет. На самом деле все это со временем отходит на второй план. Секрет — в коже. Важно прикосновение к ней, то, как она пахнет, как реагирует на ласки.
— Сдается мне, что это совсем не похоже на романтические идеи, которыми питается литература, — заметил Джон МакКрэкен с легкой улыбкой. — По-вашему, выходит, что платоническая любовь — всего лишь глупость, придуманная человеком, у которого никогда не было хорошего секса.
— Вовсе нет! — возразил летчик. — Я признаю платоническую любовь. И все прочие любови!.. Но мне всегда было ясно, что в моем случае это не любовь, а физическая, чуть ли не болезненная, страсть. Совершенно определенная потребность, которую я однажды испытал и больше не испытаю, разве что во снах… — Он немного помолчал, а потом спросил: — Вы никогда не были влюблены?
Его спутник помедлил с ответом.
— Никогда! — признался он наконец. — Я всю свою молодость протаскался по сельве и горам, а когда вернулся в обычный мир, почувствовал себя таким неприкаянным, с камнем на сердце, что старался забыться и не думать о прошлом.
— Я вам сочувствую.
— Промотал целое состояние, развлекаясь в обществе самых красивых женщин, которых только можно купить, — продолжал шотландец, не обращая внимания на реплику Джимми Эйнджела. — Но ни с одной из них мне так и не довелось испытать такого удовольствия, какое доставляли мне ночные беседы с Элом Вильямсом при свете костра. Для меня настоящей любовью всегда была дружба, хотя вам наверняка трудно допустить, что речь идет о чистой мужской дружбе.
— Я старался не заводить друзей, — признался пилот. — В моей профессии, особенно во время войны, лучше не иметь привязанностей, чтобы не пришлось испытать горечь потери. Из моей эскадрильи нас выжило только двое.
— Но вы все равно продолжаете летать.
— Я знаю, что умру за штурвалом самолета, я вам уже говорил, но именно так я и хочу умереть. А вот чего не хочу, так это видеть, как умирают те, кто мне дорог.
— Наверняка в будущем летать станет намного удобнее и безопаснее, однако нет сомнения, что пока вы настоящие подопытные кролики и расплачиваетесь за все кровью. — Шотландец попытался заглянуть собеседнику в глаза, хотя было темно. — Чего вы добились, подвергая жизнь такому риску?
Летчик лишь хмыкнул, словно посмеиваясь над самим собой, и мотнул головой в сторону старого «Бристоля»:
— Получил вон ту развалюху, которую вы там видите, и пачку долларов. Однако, если то, о чем вы мне твердите, начиная с Панамы, окажется правдой, завтра я стану богатым!
— Станете, можете мне поверить.
— В таком случае, нам лучше попытаться вздремнуть. Хочу, чтобы завтра настало как можно скорее.
Завтра задерживалось.
А все потому, что солнцу, хоть оно уже давно встало на горизонте, никак не удавалось пробиться сквозь толстый слой облаков, которые вновь завладели вершиной тепуя, и она погрузилась в такой густой туман, что с трудом можно было увидеть свои руки.
Джимми Эйнджел всполошился, обнаружив, что остался в одиночестве.
Он покинул временное пристанище под брезентом, огляделся, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, кроме влажного и тягучего тумана, и, не выдержав, заорал:
— МакКрэкен! Куда вы, черт побери, запропастились?
Спустя какое-то мгновение издалека отозвался голос (невозможно было определить откуда именно):
— Я здесь! Не волнуйтесь!
— Что вы там делаете?
— Богатею!.. — весело прозвучало в ответ. — Делаю вас богатым.
— Да услышит вас Бог! — пробормотал американец себе под нос и начал разжигать небольшую спиртовку, намереваясь сварить кофе.
Он успел позавтракать и спокойно курил трубку внутри укрытия, когда вновь послышался голос шотландца. Тот кричал:
— Где вы, черт побери?
— Здесь! Перед вами.
— Это мне и так ясно! Но где это «здесь»? В двух шагах ни хрена не видно, того и гляди, свалишься в пропасть.
— Думаю, вы находитесь напротив меня, чуть правее.
— Продолжайте говорить, чтобы я мог сориентироваться.
— Что, по-вашему, я должен говорить?… Нашли месторождение?
— Нашел!
— Хотите сказать, что мы и вправду богаты?
— Я — очень! — засмеялся тот. — Вы — не так уж.
Вскоре он появился, возникнув, словно привидение, из тумана; в каждой руке у него было по брезентовому ведру, оба он опустил на землю перед американцем.
— Вот! — воскликнул он, расплываясь в улыбке.
Король Неба не заметил, как трубка вывалилась у него изо рта; выпучив глаза, он уставился на ведра. Их содержимое не излучало блеска по той простой причине, что света было мало и алмазы не сверкали.
— Боже праведный! — изумленно воскликнул он. — Этого не может быть!
— Может, — заверил его спутник, присаживаясь рядом и наливая себе кофе. — Я же вам говорил, что речь идет о необычном месторождении: золото и алмазы вместе. Даже мы, профессиональные старатели, глазам своим не поверили, потому что обычно в природе такое не встречается.
