Дитя Всех святых. Цикламор - Намьяс Жан-Франсуа (полные книги .TXT) 📗
Порой между двумя уроками ему случалось думать о другом сире де Вивре, об ученом – о Жане, своем двоюродном прадеде. Анн как раз следовал по его стопам, но, в противоположность Жану, не ощущал никакого беспокойства, и мучительные сомнения были от него далеки. Анн немало размышлял об этом, и такие раздумья позволили ему лучше осознать, что же представляет учение для него самого.
В отличие от Жана де Вивре Анн искал не истину, а знание. Само учение было для него праздником, пиршеством. Когда Соломон Франсес открывал свои книги, Анн воображал себе стол, накрытый узорчатой скатертью для торжественных дней, уставленный неисчислимыми яствами. Его аппетит был неутолимым, а восхищение – безграничным. Какое-нибудь новое слово на латинском или греческом казалось ему драгоценностью, которую он хотел бережно заключить в своей памяти вместе с другими. Новая мысль, серьезная или легкая, глубокая или остроумная, становилась источником бесконечного наслаждения…
Как-то раз Анн открылся наставнику, рассказав о своем умонастроении. Он ожидал, что его осудят за столь малое рвение в поисках истины, но все оказалось иначе. Мэтр Соломон всерьез одобрил его.
– Несмотря на ваши юные лета, вы дали доказательство изрядного благоразумия, избегнув самой распространенной ловушки, которая как раз и состоит в поиске истины.
Анн уставился на мэтра Соломона удивленно и даже укоризненно.
– Значит, мой двоюродный прадед был безумцем?
– Конечно нет. Но он жил во времена, когда человек больше нуждался в уверенности. Анн…
Анн вздрогнул. Впервые мэтр Соломон назвал его по имени. У него возникло ощущение, что слова, которые тот сейчас произнесет, будут иметь для него решительное значение. Юноша почтительно воззрился на обращенное к нему красивое лицо пожилого Христа.
– Анн, когда-нибудь настанет день, – быть может, он даже ближе, чем мы оба думаем, – и вам придется расстаться со мной. Вы должны будете начать думать самостоятельно. Бога ради, продолжайте в этом же духе. Ищите не истину, но знание и распространяйте его вокруг себя. Ибо в том и состоит его величие.
Шло время; наступила весна 1426 года, четырнадцатая в жизни Анна… Он сказал себе, что самое время предаться размышлениям о волках. Появление Соломона Франсеса, последовавшее за откровениями прадеда, заняло его мысли другими предметами, но пора было вспомнить и об этой таинственной теме.
Для начала он задумался о том, что представляло собой самопожертвование Юга де Куссона. И тут же невольно отвлекся.
По причине хорошей погоды, а также ради того, чтобы символические родовые волки находились перед глазами, он оставил окна открытыми. И вот, через несколько часов после того, как он предпринял свое размышление, в наступившей ночи с равнины донесся высокий, протяжный, рыдающий вой, подхваченный множеством других голосов: то волки испускали свой любовный клич.
Внезапно Анн вздрогнул и спрыгнул с ложа. Ему показалось, что он различает какой-то другой голос, не похожий на звериный. Насторожившись, он подошел к окну и стал вглядываться в ночь. Действительно, одна из любовных жалоб, долетавших к нему на вершину Юговой башни, звучала не так, как другие. Она была гораздо более волнующей, хватающей за душу, более… человеческой. И само собой сорвалось с его губ:
– Теодора!
Теодора де Куссон, чья личность и поступки так живо интриговали его и о которой прадед рассказал так мало, вспомнилась ему тотчас же. Разумеется, он не думал, будто это она сама выла там, внизу, вдалеке, в ночи. Но то был знак: именно с Теодоры следует начать свои размышления.
Итак, Анн де Вивре попытался разгадать тайну, окружавшую женщину-волчицу. Однако через некоторое время вынужден был отступиться. В горле у него пересохло, сердце бешено колотилось. Поэтому он решил поспать и перенести умственные упражнения на завтра. Но всю ночь он не мог заснуть, а поутру смута в его душе вовсе не прекратилась.
Она продолжилась и даже, к его великому изумлению, в последующие дни усилилась еще больше. Это по-настоящему встревожило Анна. И тут произошло новое событие, которое резко повернуло ход его мысли совершенно в другую сторону.
Одной из апрельских ночей того 1426 года Анн, как это уже вошло у него в обычай, стоял возле окна и ждал начала волчьей переклички. Равнина молчала. Вероятно, было еще рано… Скрашивая себе ожидание, мальчик стал любоваться луной и белыми стенами замка, отражавшимися в реке. И вот тогда-то, наклонившись из окна, он и заметил в Юговой башне бойницу, которая никогда прежде не попадалась ему на глаза.
Несмотря на донимавшее его смятение, Анн не потерял живости ума. Нечто странное заинтересовало его в этой бойнице. На других этажах, как и в его комнате, имелись только стрельчатые окна. А эта бойница была пробита как раз рядом с Юговой лабораторией.
Он не раздумывал долее. Улыбка прадеда в ответ на его слова о том, что пустые книги должны иметь смысл, дверь лаборатории, которую тот не запер на ключ… Все совпадает! Там имеется потайная комната, вход в которую и маскирует пустая библиотека; Франсуа нарочно оставил правнуку возможность найти ее. Зачем? Какое новое открытие ждет его в этом месте?
Сердце юноши отчаянно стучало. Ему было страшно, но любопытство все-таки пересиливало. К тому же это хоть немного развеет его одержимость волками. Поэтому, когда те вдруг завыли, Анн более не колебался: спустился по лестнице и открыл дверь Юговой библиотеки.
Один за другим снимал он с полок тома, переплетенные в шкуры их воющих собратьев. Но Анн больше не слышал волчьих голосов. Его переполняла жажда узнать тайну. Вскоре полки опустели, и в стене обнаружилась дверь, которую юноша немедленно толкнул. Взяв в руку свечу, он вошел…
И оказался в маленькой каморке. Справа от него помещалась бойница, чуть дальше, на той же стороне, – примитивная молельня, состоящая из крохотной скамеечки и висящего на стене распятия; слева находились соломенный тюфяк и всякого рода тигли и реторты. Прямо перед ним на стене было вырезано одно-единственное слово из трех заглавных букв: LUX.
Никакого сомнения – Анн попал в алхимическую лабораторию Юга, который, как он знал, занимался этим искусством. Новое открытие заставило сердце юноши биться еще сильнее. Рядом со странными инструментами лежал листок пергамента с надписью: Богоявление 1412 жидкое серебро.
Эти строчки были написаны рукой его прадеда! Кто бы еще мог их начертать? К тому же выцветшие от времени чернила явно указывали на то, что надпись была сделана как раз в указанную дату. Но что означают таинственные слова, относящиеся ко дню его рождения?
– Я знал, что ты найдешь. Ведь ты – упрямец, для которого все имеет смысл!..
Анн вздрогнул и обернулся. Франсуа де Вивре стоял на пороге со свечой в руке. Дрожащий свет пламени делал его еще больше похожим на древнего мудреца.
– Монсеньор, я не хотел…
Жестом прадед прервал его оправдания.
– Я провел здесь не один год. Ты первый человек, который вошел сюда после меня. Скажи-ка: что тебя больше всего здесь поражает?
– Вот этот пергамент и то, что вы на нем написали. Франсуа де Вивре указал на слово LUX, высеченное в камне перед ним.
– То, что написано здесь, гораздо больше достойно внимания. И знаешь почему?
Анн напряг весь свой ум. Он был уверен, что речь идет об испытании, в котором он должен победить, чтобы иметь право услышать продолжение, но, несмотря на все усилия, не смог дать ответа.
– Нет, монсеньор. Прошу у вас прощения.
– Неважно. Когда-нибудь поймешь. Чтобы услышать то, что я собираюсь сказать, ты дал уже достаточно доказательств сообразительности и упорства. Знай же, что я, как и наш предок Юг, был алхимиком…
Анн в восхищении поднял глаза на старца, собиравшегося поведать ему еще один из своих секретов. Неужели им нет числа?
– Что ты знаешь об алхимии?
– Ничего, монсеньор. Я слышал, что она занимается превращением свинца в золото, вот и все.
