Дитя Всех святых. Цикламор - Намьяс Жан-Франсуа (полные книги .TXT) 📗
То была самая страшная зима на памяти людской. Но в Куссонской сеньории она оказалась даже страшнее, чем в любом другом месте, ибо кроме мороза объявилась еще одна напасть: волки. Точнее, один-единственный волк чудовищной величины.
Все свидетельства сходились в одном: шкуру и вид зверь имел волчьи, но был раз в пять больше, ростом примерно с теленка. Он нападал внезапно, не боясь ни оружия, ни многочисленности противников. Вспоров живот своим жертвам и свирепо растерзав их, он оставлял несчастных выпотрошенными, с разбросанными вокруг и замерзшими внутренностями.
Когда число жертв перевалило за сотню, к Югу явился куссонский священник. От имени всех прихожан он попросил его избавить их от чудовища. «Почему я?» – спросил Юг. «Монсеньор, – ответил кюре, – мы думаем, что такого зверя может одолеть только тот, кто сам ему подобен».
Юг де Куссон не рассердился на эти речи, намекавшие на противоестественные увлечения его матери. Несмотря на мольбы своих жены и детей, он выехал из замка и отправился на поиски зверя. Едва он миновал подъемный мост, как тот сам выскочил из леса, бросился на него и перегрыз ему горло. Однако тотчас же другой волк, такой же громадный и ужасный, явился из леса, и оба чудовища сцепились.
Второй зверь был гораздо темнее, так что невозможно было перепутать. Он сразу одержал верх. В несколько мгновений темный волк перегрыз глотку своему ужасному сородичу, оставил его бездыханным на трупе человека и скрылся там, откуда пришел. Никогда больше его не видели.
Жители Куссона во главе со священником устроили большой крестный ход, чтобы отметить избавление от напасти и почтить своего героя. Ибо ни у кого не оставалось сомнений: Юг де Куссон добровольно позволил убить себя, чтобы его наполовину волчья душа воплотилась в истинном волке и победила чудовище.
В память об этом небывалом самопожертвовании сын Юга решился изменить родовой герб. На прежнее серебряное поле он поместил двух муравленых волков, хищных и противостоящих – то есть зеленых, обращенных друг к другу, стоящих на задних лапах.
С тех пор в Куссоне и по всему краю говорят, что во дни больших холодов огромный волк рыщет по равнине. Но те, кто видит его, не боятся. Они знают, что это душа Юга, их господина, отдавшего за них свою жизнь. Они лишь осеняют себя крестом и обнажают голову в знак благодарности.
Говорят также, что по весне, в пору звериной любви, странный голос примешивается к хору волчьей стаи: женский голос, прекрасный, как у певчих в церкви, но песнь его – песнь адская, ибо это Теодора стенает в ночи о своем нечистом желании и призывает самцов совокупиться с нею…
Франсуа де Вивре умолк и положил листки на стол.
– А теперь настало время рассказать тебе о моем брате Жане. Он был магистром богословия Парижского университета, епископом и советником самого Папы. Это был один из самых ученых людей своего времени. Всю жизнь он учился и искал истину, вплоть до своего последнего вздоха. Я был свидетелем его мучительных поисков. Беспокойство и сомнение никогда не покидали его. Это он научил меня любить волков, хотя в моей рыцарской жизни для меня имели значение только львы. Надеюсь, когда-нибудь ты тоже поймешь, что такое волки, и полюбишь их…
– Но я и так люблю волков, монсеньор!
– Уже? Как же это случилось?
Анн и сам не мог объяснить.
– Не знаю, монсеньор.
Франсуа посмотрел на него с удивлением, почти восхищенно. После недолгого молчания он спросил:
– У тебя есть вопросы?
Да, один был.
– Расскажите мне о Теодоре!
Франсуа де Вивре невольно напрягся.
– Что ты хочешь узнать о ней? Я тебе уже все сказал.
– Нет, монсеньор, не все. Какой она была? Вы рассказали только о внешности Юга.
– Если я ничего не сообщил о ее наружности, значит, ничего не знаю. Есть еще вопросы?
Франсуа де Вивре солгал: он прекрасно знал, как выглядела Теодора де Куссон. Он мог бы описать ее так, словно она была рядом. Но не испытывал ни малейшего желания говорить об этом с Анном.
Тот, немного разочарованный, коснулся другого предмета.
– Почему в Юговой библиотеке только пустые книги? У такого человека это не могло быть случайностью. В этом должен заключаться какой-то смысл.
Прадед изобразил на лице одну из своих тонких улыбок, одновременно загадочную и ироничную.
– Так ты думаешь, во всем есть какой-то смысл?
– А разве я ошибаюсь, монсеньор?
Франсуа опять улыбнулся и не ответил. Они покинули комнату, но прадед не стал запирать ее на ключ.
Через несколько дней у Анна появился, наконец, наставник, которого он так давно ждал.
В замок прибыл некий человек и попросил доложить о себе сиру де Вивре. Он назвался Соломоном Франсесом. По всей очевидности, это был еврей. Лет сорока пяти – пятидесяти; длинная борода и седеющие волосы делали его похожим на постаревшего Христа.
Когда появился Франсуа, он отвесил тому глубокий поклон. Франсуа устремился к гостю, схватил за руку и пылко пожал.
– Мастер Соломон! Как я рад видеть вас!
– А я, монсеньор, рад узнать, что вы все еще среди нас, полны жизни и здравия. Но должен ли и я называть вас мастером?
Вместо ответа Франсуа вынул из-под платья шестиконечную звезду, подобную той, что носят евреи в знак верности своей религии. Увидев этот знак, Соломон Франсес истолковал его совсем в ином смысле.
– Я вижу, вы соединили красного мужа с белой супругой…
– Благодаря вам, мастер Соломон! Это вы наставили меня на истинный путь Юга.
Франсуа спрятал звезду под платье.
– Вы – единственный, кто видел у меня эту звезду. Я открою ее существование моему наследнику лишь в тот день, когда он приобретет все необходимые качества для того, чтобы сменить меня.
– А другие наши тайны?
– Их он, возможно, узнает раньше. Будет зависеть от него… Но какая причина привела вас к нам?
– Как раз ваш наследник. Я находился в Нанте, когда узнал, что вы ищете для него учителя. Если сочтете меня достойным, думаю, что смогу заняться его образованием.
Франсуа де Вивре не колебался ни мгновения.
– Я вам полностью доверяюсь, мастер Соломон. К тому же я ваш должник. Ставлю только одно условие: вы ни словом не обмолвитесь ему о вашей религии.
Соломон Франсес улыбнулся.
– Это будет тем легче, монсеньор, что в отличие от христиан мы никого не пытаемся завлечь на свою сторону.
Франсуа послал за Анном, представил ему учителя и отпустил обоих в библиотеку, где без дальнейшего промедления и состоялся первый урок.
Они расположились вдвоем в огромном пустынном зале. Прежде чем приступить к делу, Соломон Франсес захотел узнать, что из себя представляет его ученик, и дал ему возможность высказаться свободно. Анн поведал об уроках с братом Тифанием и, сам того не заметив, отозвался о нем несколько пренебрежительно, заключив:
– Греческому он меня научить не смог. Сам его не знал. А вы знаете?
Соломон Франсес рассудил за благо сразу же преподать урок смирения.
– Да будет вам известно, что кроме латыни и греческого я знаю сарацинский и древнееврейский. Вы тоже сможете выучить их. Но если вы преуспеете в этом, то лишь потому, что заботливый и просвещенный человек открыл ваш ум наукам. Чем выше поднимаешься в познании, тем больше надобно чтить своего первого учителя. Неужели вам этого никогда не говорили?
Анн тотчас же присмирел.
– Да, мэтр Соломон. Я прошу у вас прощения.
Новый наставник открыл книгу.
– Довольно об этом. Читайте. Посмотрим, достаточно ли хорошо вы владеете латынью, чтобы приступить к греческому…
Анн де Вивре ею владел – и даже лучше, чем ожидал наставник! Ум и память молодого человека были сопоставимы лишь с его тягой к знанию. Под руководством Соломона Франсеса, несравненного эрудита, обучавшегося в Гранаде, этом перекрестке христианской, греческой, еврейской и сарацинской культур, юноша стремительно постигал науки.
