Храм фараона - Обермайер Зигфрид (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Она предстала перед глазами Рамзеса: прекрасное упругое тело с тяжелой грудью, смеющееся лицо с чарующими бирюзовыми глазами, округлые бедра и ненасытное лоно… Эту женщину нельзя у него забрать! Даже Сехмет Ужасная не сможет этого сделать.
Царь вскочил:
— Я обеспокоен, друзья мои. Простите, я удалюсь. Завтра еще до восхода солнца я возвращаюсь в Пер-Рамзес.
Не все были потрясены этой новостью. Парахотеп и Хамвезе скрыли свое удовлетворение под каменными минами, и растроганный главный советник подумал о мгновении, когда царь прервал гонца словами: «Что-нибудь с Нефертари?!»
От его глаз не ускользнуло, как Рамзес схватился за амулет — подарок любимой. Парахотеп воспринял это как еще одно подтверждение того, что он и его сообщники действовали правильно.
14
Когда наступало время летней жары, в Кеми начинались всевозможные поветрия, особенно в Дельте, потому что здесь влажный, душный воздух выманивал из болотистых мест различные лихорадки. Поэтому никто не удивился, когда Мерит-Анта пожаловалась на головные боли и боли в спине, в то время как сильный озноб тряс все ее тело. На второй день на ее теле появились хорошо известные пятна, и опытные лекари поняли, с чем предстоит иметь дело. К этому моменту гонец уже мчался в Мемфис, и, пока фараон был в дороге, заболели почти одновременно две придворные дамы и одна служанка третьей супруги.
Сетнахт, верховный жрец Сехмет, лично принял на себя руководство лечением. Его сопровождали два помощника, которые еще детьми перенесли оспу. Первые распоряжения главного лекаря Обеих Стран касались карантинных мер. Никому не позволялось без разрешения входить во дворец Мерит-Анта. Всех ее придворных должны были обтереть с головы до ног уксусом и эссенциями лечебных трав, никому не позволялось покидать свои покои.
Он едва мог ходить, древний Сетнахт с головой ястреба, и помощники должны были поддерживать его с обеих сторон, но деятельность карантинного лекаря странно воскресила его. Маленькие, круглые птичьи глаза бодро сверкали, а высокий, каркающий, старческий голос заметно окреп, когда верховный жрец Сехмет отдавал приказы своим помощникам.
В это утро на четвертый день после начала болезни он посетил Мерит-Анта. Больная лежала в затемненной комнате. Жар почти спал. Однако минувшей ночью на ее коже появились гнойники. Сначала они покрыли лицо и шею, а теперь также грудь и руки Мерит-Анта. Сухая, лысая ястребиная голова старика несколько раз кивнула, и он спросил:
— Ты уже велел связать ей руки?
— Нет, достопочтенный, пока нет, — испуганно признался молодой лекарь.
Однако Сетнахт, казалось, совсем не рассердился:
— Тогда мы скоро это сделаем, не так ли? Ничего нельзя упустить, чтобы спасти царицу, хотя…
Сетнахт задумчиво покачал головой, не закончив мысль.
В ранние утренние часы Гутана пришла в себя после тяжелого приступа лихорадки, и только сейчас до ее сознания дошло, насколько она больна. Лихорадка внезапно отпустила ее, озноб прекратился, и хеттиянка почувствовала себя так хорошо, что подумала, будто теперь все самое худшее позади. Но, коснувшись ладонью лба, чтобы проверить температуру, она испуганно вздрогнула. Так же внезапно, как на вспаханном поле после разлива Нила появляются семена, ее лоб покрывали гнойники, и — о ужас! — щеки и шея были также ими покрыты.
Окончательно придя в себя, Гутана почувствовала острое жжение на лице и в глазах. Она была так испугана и растеряна, что закричала, пробудив от дремоты дежурившего у ее постели лекаря.
— У меня оспа! — пронзительно визжала Гутана. — Все мое лицо горит, я чувствую везде гнойники! Ну сделайте же хоть что-нибудь!!!
Молодой лекарь попытался успокоить царицу, а когда ему это не удалось, велел позвать Сетнахта. Тот, постанывая и покачивая головой, присел на стул рядом с постелью и направил свои бодрые птичьи глаза на больную:
— Ну, царица Мерит-Анта, как я слышал, лихорадка миновала, и ты чувствуешь себя хорошо?
— Да, да, но здесь, на лице и на шее…
— Это гнойники, царица, они появятся еще на животе и на бедрах. Сехмет отметила тебя, мы не знаем почему, но ты должна просто воспринять это как факт.
Сетнахт наклонился над лицом Гутаны и приказал помощнику:
— На мгновение посвети сюда, я хотел бы получше рассмотреть глаза.
Худая ястребиная голова приблизилась к лицу хеттиянки.
— Открой широко глаза, царица, — приказал он.
Некогда прекрасные бирюзовые глаза стали мутными: оспа, как иногда бывает, коснулась глаз.
— Ты видишь меня, царица?
— Не очень четко, комната затемнена.
«Не-е-ет, — подумал старик с издевкой, — не комната затемнена, а ты вот-вот ослепнешь». А вслух сказал:
— Ты должна набраться терпения, царица, болезнь еще долго не пройдет. Следуй предписаниям врачей, и все будет хорошо.
С громкими стонами, поддерживаемый помощником, старик выбрался из кресла и покинул покои царицы. За дверями спальни он сказал:
— Через три дня начнется нагноение. Все тело будет охвачено им, даже глаза. Если царица выздоровеет, она ослепнет и останется калекой на всю жизнь. Но у меня мало надежды. Она не перенесет эту болезнь. Ты меня хорошо понял?
Молодой лекарь кивнул.
— Каждое слово, достопочтенный. Царица Мерит-Анта не перенесет эту болезнь. Такова воля богини Сехмет.
Сетнахт серьезно кивнул:
— Именно так, мой юный друг.
Возвращаясь спешно в Пер-Рамзес, царь проклинал ограниченность человеческих возможностей. Каждая птица была бы в состоянии покрыть расстояние между обеими столицами за несколько часов, но человек, даже если ему, как фараону, были предоставлены все средства, был прикован к земле и мог передвигаться только по ней или по воде.
По приказу царя корабль плыл и ночью, что было вполне безопасным под безоблачным небом Дельты. За несколько часов до рассвета они прибыли, и Рамзес тотчас велел отнести себя на носилках ко дворцу Мерит-Анта.
Старый Сетнахт уже ждал его. Так как он часто спал днем, ему ничего не стоило бодрствовать ночью, поэтому его круглые птичьи глаза бодро глядели на царя. Сетнахт принадлежал к тем немногим людям, перед которыми Рамзес, который никого и ничего не боялся, ощущал благоговейный трепет. Вокруг верховного жреца была аура магии, и его схожесть с ястребом, священной птицей египетских царей, усиливала это чувство.
— Тебе нельзя прямо сейчас посетить супругу, Богоподобный. Болезнь вступила в свою самую худшую фазу, все ее тело гноится. М-да-а… зрелище это красивым не назовешь.
Рамзес слышал слова, но их содержание до него не дошло.
— Я хочу ее видеть, — настаивал он, и Сетнахт, который другого ответа и не ожидал, сказал громко и отчетливо своим высоким каркающим голосом:
— Тогда слушай, Богоподобный! Во дворце, а тем более в покоях больной тебе нельзя ни к чему прикасаться, и в первую очередь к царице. Чтобы защититься от чумного дыхания Сехмет, я сейчас, если позволишь, наложу повязку на твои рот и нос.
— Хорошо, только поторопись.
Рамзес сел на стул, и Сетнахт наложил ему на рот и нос трехслойную повязку из льна, которую до этого пропитал острыми эссенциями.
— Мои помощники отведут тебя, Богоподобный, а я сейчас удалюсь.
Силы Сетнахта быстро иссякали, и порой казалось, что он вот-вот предстанет перед Озирисом. Его птичьи глаза стали мутными и усталыми, их наполовину прикрывали морщинистые веки; маленькая лысая голова заметно качалась на его длинной, худой ястребиной шее. Слуги посадили его в носилки, а Рамзес пошел за молодыми лекарями.
— А где же остальные? — спросил царь, озираясь в пустынных покоях дворца.
— Закрыты в своих покоях, Богоподобный. На сегодняшний день больны уже пятеро женщин и двое мужчин.
Войдя в комнату больной, где царил полумрак, Рамзес и сквозь повязку почувствовал запах гниения и разложения.
— Пожалуйста, не подходи слишком близко, Богоподобный, — предупредил его лекарь, высоко поднимая масляную лампу.
