Державы верные сыны - Бутенко Владимир Павлович (читаемые книги читать txt) 📗

– Голод не тетка, – простодушно пробормотал Орлов, с улыбкой глянув на бравого усача из охранения, и вперевалочку двинулся к парадному входу. Под тяжестью веса ботфорты его не заскрипели, а застонали. Перед дверьми, распахнутыми служителем, Орлов бросил взгляд на вернувшегося адъютанта, – тот, поняв графа без слов, подшагнул, принял меховую накидку, сброшенную с плеч одним движением…

В дворцовом коридоре строем встречали советники в дипломатических мундирах. Подчеркивая особое уважение к гостю, впереди стоял Дмитрий Михайлович Голицын, русский посланник при Габсбургском правительстве. Торжественность момента подчеркивали и его дорогой камзол, и орденская лента через плечо, и осанистый вид. Но в прищуренных карих глазах искрилась неподдельная радость.

– С благополучным прибытием, ваше сиятельство!

– Гутен, гутен абенд, майн либе фройнд! [22] – по-немецки приветствовал прославленный Чесменский герой, раскидывая руки. – Зело приятно видеть вас, князь, во здравии и благополучии. А меня утрясли к бесу прусские ухабы-разухабы! Из Петербурга давеча метель выгнала, а у вас уже весна-красна в разгаре!

Они обнялись, и присутствующим бросилась в глаза разительная разница между гигантом Орловым и сухощавым, невысоким Голицыным. Высвободившись из крепких объятий генерала-силача, Дмитрий Михайлович озабоченно осведомился:

– Не надобно ли вашему сиятельству дохтура? Неподалеку живет герр Мейер, он прекрасно пользует…

– Я паки доверяю Ерофеичу, знахарю московскому. Давно его знаю. И на сей приезд завернул было к нему на пути из Хатуни, нашего родового имения, так он снова навыписывал снадобий да декохтов… Признаться, князь, о болячках разных думать недосуг. Перемены при Дворе… Да и в Архипелаге предстоят баталии новые.

Посланник, мгновенно уловив перемену в настроении гостя и его некую внутреннюю напряженность, подхватил:

– Миссия в Архипелаге, возложенная на вас государыней, во славу Державы, посильна богоизбранным. Она требует особой расторопности, отваги и дальновидного разума. Россия и мы, ваше сиятельство, преклоняемся пред вашим гением!

– Да полноте, Дмитрий Михайлович, – отмахнулся польщенный Орлов. – Ваши заслуги, князь, не менее моих, об том я самолично от матушки императрицы не раз слыхивал.

Посланник, очевидно, не любил похвал в свой адрес и поспешил извинительно улыбнуться:

– Соловья баснями не кормят. Я заговорил Вас… Не смею задерживать с дороги.

– Ей-право, малость отдохну. Веди, Крестенек!

– Для вашего сиятельства я пригласил музыканта, о ком молва по Европе идет, – поспешно сообщил хозяин. – Соблаговолите ли послушать его после ужина?

Орлов на ходу кивнул и неожиданно быстрой походкой при его грузности двинулся по коридору, что-то напевая. Сбоистый гул шагов утих в дальнем конце здания. И только свечи в шандалах, у парадной лестницы, еще долго вздрагивали, будто от порыва ветра…

Спустя час в зале накрыли стол. Присутствовать за ужином удостоились чести только особы близкие послу и Орлову. В отличие от предыдущих приездов любимца Екатерины, когда посольство сотрясала иностранная речь, в этот вечер собрались только россияне. Яств было в изобилии, вин множество. Орлов изрядно откушал запеченной особым образом телятины, приналег на фазанов, начиненных арабскими специями и овощами, вдоволь отведал форели, тушеной капусты и трюфелей, залил всю эту вкуснятину белым тосканским и рейнвейном и, повеселев, сбросив дорожный груз, принялся шутить, рассказывать о своих амурных похождениях в бытность сержантом Преображенского полка. Ему охотно внимали и со смехом реагировали на двусмысленные признания. Впрочем, о том, что брат его, Григорий Григорьевич, лишился звания «фаворита» императрицы, здешним дипломатам было уже известно. Дошел сюда слух и о негаданном возвеличении Потемкина.

Наконец, стол был основательно опустошен, и Орлов в радостном настроении потребовал музыканта. Спустя минуту в залу стремительно вошел худощавый юный скрипач, в белом артистическом сюртучке, с изящным бантом на шее и в высоких тирольских башмаках. Напудренный парик оттенял его живые темные глаза, в которых был заметен не по возрасту грустноватый блеск и зрелый ум. Он коротко поклонился немногочисленной публике и приготовился играть.

– Кто сей вьюноша? – полюбопытствовал Орлов.

– Моцарт. Он недавно вернулся из Италии, где концертировал, а нонеча служит в Зальцбургском аббатстве. Талантлив отменно! Несмотря на раннюю молодость, насочинял несколько опер и симфоний, уйму сонат. Мне рекомендовали его австрийские друзья.

– Я о нем наслышан, князь, но не наслушан, – скаламбурил Алексей Григорьевич и, уловив за спиной оживление сотоварищей, сел глубже в тяжеловесное, с инкрустированными ручками кресло.

Дождавшись тишины, юноша уверенно коснулся смычком струн, и с первых нежнейших звуков Орлова точно придавило к спинке кресла неведомой воздушной волной. Замерев, он тотчас отдался всей душой этой изумительной по красоте мелодии скерцо. Скрипка в руках виртуоза как будто обрела способность говорить, изъясняться на языке, понятном любому человеку. Перед глазами вставали цветные, чудесные картины, неожиданно возникали черты любимых женщин и дорогих сердцу братьев, пейзажи родины, морские просторы и цветущие луга…

Голицын исподволь наблюдал за одним из самых влиятельных людей государства Российского, чье имя вызывало у одних восхищение и трепет, а у других ненависть. И с удивлением отмечал, насколько чувствителен этот бесстрашный вояка к скрипичной музыке, хотя и раньше примечал, что у Алехана, как звали Алексея Григорьевича при Дворе, сентиментальное и на редкость отзывчивое сердце…

Бурные аплодисменты и возглас «браво» вернули Орлова на грешную землю, он вздернулся и выдохнул:

– Пробрало до нутра! Надо забрать его в Россию. Я немедленно напишу Шувалову, главе Академии изящных искусств, чтоб денег на сей случай нисколько не пожалел!

– Боюсь, сделать это будет затруднительно. У юного чародея концерты расписаны на год вперед. К тому же он связан обязательствами перед аббатом. А сей богослужитель, как известно, чрезвычайно неуступчив. Однако в дальнейшем поездка в Россию вполне возможна.

Моцарт погасил улыбку, повременил и энергичным жестом бросил смычок на струны, громко начав и тотчас оборвав музыкальную фразу. Это произведение было полно грусти и безотчетной тревоги, и рождало в воображении утраченное. Орлов, вспомнив зарево пожара над Чесменской бухтой, освещенные огнем лица брата Федора и адмиралов, час славы и великой печали по погибшим русским матросам, полыхающую вражью флотилию, по-звериному страшный рев тысяч сгорающих турок, и ощутил, как сорвалось, застучало сердце. Видно, надо пройти через испытания, чтобы в эти минуты музыки осознать, что ничего нет хуже и бессмысленней войны и гибели людей…

Затем Моцарт снова играл мажорные пьесы, импровизировал на темы итальянских мелодий. И восхищенные зрители одаривали его рукоплесканиями. Между тем этот самородок, по всему, крепким здоровьем не отличался. К окончанию концерта воротничок его рубашки стал мокрым от пота, на лицо легла тень усталости. Музыка, так легко рождавшаяся под руками, окончательно лишила его сил.

Орлов, подав Крестенеку условный знак, захотел познакомиться с музыкантом. В беседе выяснилось, что он владеет и другими инструментами. Поток любезных слов посла и его гостя генерала произвели на артиста доброе впечатления, он отвечал благодарными полупоклонами и улыбками. Но предложение выступить в России Моцарт сразу же отклонил, отшутившись, что боится лютых морозов и гуляющих по городским улицам медведей. И тут же серьезно пояснил, что его гастролями ведает только отец, также известный маэстро. Крестенек подоспел вовремя, и граф Орлов вручил чудесному композитору и скрипачу увесистую пачку ливров.

Возбужденное настроение не оставляло Орлова и после, когда осматривали коллекцию картин, приобретенных Дмитрием Михайловичем, а затем уединились в кабинете. Похаживая вдоль окна, затянутого портьерой, гость сбивчиво рассуждал: