Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр (первая книга .txt) 📗
К счастью, над ней выросла не только трава, но и веточка плакучей ивы: за три или четыре года она превратилась во взрослое дерево. Он прошел прямо к дереву и поцеловал землю под ним с той же инстинктивной набожностью, с какой целовал стопы Христа.
Поднимаясь, он почувствовал, как вокруг него затрепетали под ветром ветви ивы.
Тогда он простер руки, притянул к себе ветви и прижал их к груди.
Он словно целовал в последний раз материнские волосы.
Мальчики долго не двигались с места; день между тем начал клониться к вечеру.
Пора было расставаться с могилой, единственным местом, которое, казалось, помнило беднягу Питу.
Уходя, Питу хотел было обломить веточку ивы и нацепить ее на свою каску, но что-то его удержало.
Ему почудилось, что он причинит боль своей несчастной матери, если обломит веточку с дерева, корни которого, быть может, обвили рассохшийся сосновый гроб, где покоились ее останки.
Он еще раз поцеловал землю, снова взял Себастьена за руку и удалился.
Все селяне были в поле или в лесу, поэтому почти никто не видел Питу, а из тех, кто видел, никто не узнал его в каске и с большой саблей.
Итак, он пошел по дороге на Виллер-Котре; эта живописная дорога длиной в три четверти лье тянулась через лес, и ни одна душа, ни одно живое существо не встретились ему и не отвлекли его от горя.
Себастьен так же, как он, молча и задумчиво шел следом.
Часам к пяти вечера они добрались до Виллер-Котре.
XXVIII. Как питу, проклятый и изгнанный теткой за один варваризм и три солецизма, был снова проклят и изгнан ею же за домашнюю птицу с рисом
Дорога Питу в Виллер-Котре пролегала по парку через ту его часть, которая звалась Фазаний двор; Питу миновал танцевальную залу, пустовавшую в будни; сюда три недели назад он сопровождал Катрин.
Сколько всего произошло с Питу и со всей Францией за эти три недели!
Потом по каштановой аллее он вышел на площадь перед замком и постучался у черного входа в коллеж аббата Фортье.
С тех пор, как Питу покинул Арамон, минуло три года, между тем Виллер-Котре он оставил три недели назад, посему было вполне естественно, что в Арамоне его не узнали, зато узнали в Виллер-Котре.
По городку мгновенно распространилась молва о том, что Питу вернулся вместе с Себастьеном Жильбером, что оба с черного входа явились к аббату Фортье, что Себастьен такой же, как раньше, а Питу в каске и с большой саблей.
У главного входа собралась толпа, рассудившая, что Питу, войдя в замок с черного входа, выйдет от аббата Фортье с парадного крыльца на Суассонскую улицу.
Так ему ближе было идти в Плё.
В самом деле, Питу задержался у аббата Фортье ровно столько, сколько понадобилось, чтобы сдать на руки его сестре письмо от доктора, самого Себастьена Жильбера и пять двойных луидоров, предназначавшихся в уплату за пансион.
Сестра аббата Фортье, видя, как в садовую калитку входит бравый вояка, сначала изрядно перепугалась, но вскоре под драгунской каской она рассмотрела миролюбивую, честную физиономию и немного успокоилась.
А вид пяти двойных луидоров окончательно развеял ее сомнения.
Страх бедной старой девы объяснялся еще и тем, что аббат Фортье вместе со своими учениками ушел на прогулку и дома она была совершенно одна.
Питу, отдав письмо и пять двойных луидоров, поцеловал Себастьена и вышел, с бравым видом нахлобучив каску на голову.
Себастьен, расставаясь с Питу, пролил несколько слезинок, хотя расставались они ненадолго, а общество Питу не сулило ему никаких забав; но жизнерадостность, добродушие и неизменная заботливость Питу тронули сердце юного Жильбера. По природе своей Питу был сродни тем огромным ньюфаундлендам, которые бывают надоедливы, но так ластятся, что на них невозможно долго сердиться.
Печаль Себастьена смягчало только то, что Питу обещал часто его проведывать. Печаль Питу смягчало только то, что Себастьен его за это поблагодарил.
Теперь последуем за нашим героем дальше, из дома аббата Фортье в дом тетки Анжелики, поселившейся, как мы знаем, на окраине Плё.
Когда Питу вышел от аббата Фортье, он обнаружил, что его поджидают десятка два человек. Его причудливая амуниция, весть о которой облетела уже весь городок, была немного знакома собравшимся. Видя, что он в таком обличье вернулся из Парижа, где идет схватка, все пришли к выводу, что Питу тоже сражался, и жаждали новостей.
Питу с присущим ему великодушием поделился новостями: поведал о взятии Бастилии, о подвигах Бийо и г-на Майара, г-на Эли, г-на Юлена; рассказал, как Бийо упал в крепостной ров, и как он, Питу, его оттуда вытащил; как был спасен г-н Жильбер, который уже восемь или десять дней находился в числе узников.
Слушателям уже было отчасти известно то, о чем рассказывал Питу, они вычитывали кое-какие подробности из газет того времени, но при всем интересе, который возбуждает газетчик и то, что он пишет, все-таки любопытнее послушать рассказ очевидца, которого можно спросить и получить ответ.
А посему Питу рассказывал, отвечал, входил во все подробности, благожелательно вступая в беседу с теми, кто его перебивал, любезно откликался на все вопросы.
Кончилось тем, что чуть не через час, пролетевший в разговорах у дверей аббата Фортье на Суассонской улице, заполненной слушателями, один из присутствующих заметил, что лицо Питу омрачилось, и догадался:
– Бедняга Питу совсем устал, а мы заставляем его стоять тут с нами, вместо того чтобы отпустить его к тетке Анжелике. Бедная, славная старая дева! Какое для нее будет счастье вновь его увидеть!
– Да я не устал, – возразил Питу, – я голоден. Я никогда не устаю, а голоден я всегда.
Услышав это простодушное объяснение, толпа уважила потребности желудка Питу и почтительно расступилась; Питу, сопровождаемый самыми упорными и любопытными слушателями, выбрался на дорогу, которая сама вела в Плё, к дому тетки Анжелики.
Тетки Анжелики не было дома; наверняка она заглянула к кому-нибудь из соседей, и дверь была на запоре.
Тут же несколько людей пригласили Питу к себе подкрепиться, что явно было бы ему кстати, но Питу гордо отказался.
– Ты же сам видишь, дружище Питу, – сказали ему, – что у твоей тетки заперта дверь.
– Никакая дверь никакой тетки не откажется впустить послушного и голодного племянника, – нравоучительным тоном возразил Питу.
И, обнажив свою большую саблю, при виде которой женщины и дети попятились, он вставил ее конец в щель между язычком и защелкой замка, с силой налег, и дверь отворилась к огромному удовольствию зрителей, которые более не подвергали сомнению подвиги Питу, видя, как отважно он навлек на себя гнев старой девы.
В доме со времен Питу ничто не изменилось: знаменитое кожаное кресло все так же величественно красовалось посреди комнаты; два-три увечных стула да табуретка подобострастно выстроились вокруг на своих хромых ногах; в глубине стоял ларь, справа – буфет, слева – очаг.
Питу вошел в дом с ласковой улыбкой: убогость предметов обстановки его не раздражала; напротив, все это были друзья его детства. Правда, были они почти такие же жестокие, как тетя Анжелика, но можно было предположить, что, если заглянуть в ларь или буфет, внутри найдется какое-нибудь лакомство, а тетя Анжелика изнутри была такая же сухая и твердая, как снаружи.
Питу немедленно подтвердил такое предположение на виду у всех, кто пришел вместе с ним и теперь, видя, что происходит, заглядывал в окна, любопытствуя, что будет, когда вернется тетка Анжелика.
Впрочем, нетрудно было заметить, что эти несколько человек испытывали к Питу симпатию.
Мы уже сказали, что Питу был голоден, так голоден, что это было написано у него на лице.
Поэтому он, не теряя времени, направился прямиком к ларю и буфету.
В прежнее время – мы не боимся этого слова, хотя с тех пор как Питу уехал, едва прошло три недели, но ведь время измеряется не днями, а событиями, – в прежнее время, не окажись Питу во власти дурного умысла или жестокого голода, двух могучих дьявольских сил, весьма схожих между собою, – в прежнее время Питу присел бы на пороге под запертой дверью и смиренно дожидался бы возвращения тетки; завидя ее, он приветствовал бы ее нежной улыбкой, а потом посторонился бы, чтобы ее пропустить; вошел бы следом за ней, отыскал бы хлеб и нож, чтобы отрезать себе свою порцию, а уж, когда отрежет, тут он бросил бы вожделеющий взгляд, всего-навсего один смиренный и магнетический взгляд (по крайней мере так считал он сам), силой заключенного в нем магнетизма призывая сыр и сласти, лежащие на полке буфета.
