Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович (версия книг txt) 📗
— Покажите мне Иргаша, освободите моего сына, — с твёрдостью проговорил Файзи.
Но зять халифа меньше всего думал, что Файзи должен уйти из жизни. Нет, он, Файзи, им ещё очень и очень нужен.
Снова усмешка покривила губы под тонкими нафиксатуаренными усиками Энвербея.
— Не сочтите за невежливость нашу, бохадыр Файзи, за небольшой, так сказать, эксперимент... психологический опыт, за записку. Мы боялись, что иначе не сможем пользоваться столь приятным вашим обществом. Мы вынуждены были прибегнуть... к... так сказать, недозволенному приему... к восточной хитрости... в некоторой мере.
Файзи растерянно обвёл глазами присутствующих. Его окружали бородатые, полнокровные лица курбашей и бритые, очень бледные — турецких офицеров. Много пар испытующих, злорадствующих глаз пытливо изучали его.
— Это недостойно зятя халифа! — вырвалось у Файзи.
Ещё шире расплылась улыбка Энвербея. Он явно от души забавлялся. Забавлялся растерянностью, беспомощным негодованием этого железного, прославленного большевистского командира, столь легкомысленно, очертя голову бросившегося к нему в сети.
— Это недостойно честного мусульманина, — снова заговорил Файзи.
Лицо Энвербея потемнело. Пора внести ясность. Он потушил улыбку и серьёзным голосом, не терпящим возражений, заявил:
— Что вы тут говорите о честности, господин Файзи? Вы мусульманин, и мы мусульмане. Все мы исполняем заветы пророка нашего Мухаммеда, хвала ему — справедливейшему из справедливых, судье поступков человеческих, да благословенно будет его имя. Но заметив нетерпеливое движение Файзи, он оборвал славословия и перешёл прямо к делу. — Дорогой госпо-дин большевик, ваш сын Иргаш в полной безопасности и благополучии пребывает здесь, у нас.
— Что-о..? — От ярости Файзи не мог говорить.
— Позвольте вам разъяснить: ваш сын Иргаш тут ни при чём. Если только позволите так выразиться, он своим именем помог нам привлечь в наши дружеские объятия своего знаменитого отца...
— Западня! — выдавил из себя Файзи. — Недостойная, подлая западня.
Его взгляд бегал по бородатым лицам курбашей, и вдруг, к своему удивлению, Файзи услышал недовольное ворчание. Да, да, он не ослышался. Эти хитрые, коварные, подлые кровопийцы, как он всегда называл их, свирепо вращая глазами, почти рычали:
— Недостойно!.. Предательство!..
Они, изощрявшиеся во всех хитроумных предательствах, возмущались и негодовали. Хотя они и ненавидели и боялись Файзи за его мужество, храбрость, его влияние среди простого народа, среди трудящихся, хотя они и считали Файзи изменником делу ислама, но все они — одни больше, другие меньше — боялись его и, как ни странно, питали уважение к нему как к безумно смелому и честному человеку. Они знали его прозвище в народе — справедливый Файзи. Многие из них испытывали горечь, не говоря уже о страхе, что такой выдающийся воин идет не с ними, а сражается против них. Его поведение, благородство, преданность делу Ленина вселили в их тёмные, запутавшиеся в собственной алчности и животных страстях, умы сомнение в правоте своего дела. Многие, трусливо забывая о совершенных зверствах, питали надежду, что вдруг и им придётся перейти на сторону Красной Армии, и тогда Файзи, мусульманин, им поможет, замолвит за них словечко. И вот они встретились с Файзи. Все они смотрели на него с чувством величайшего удивления и даже благоговения. Это не значит, что они сами не подняли бы на него руку. Нет. Большинство из них прошло такой путь крови и насилий, что было готово на всё... Но им, тем не менее, претил способ, которым зять халифа добился приезда Файзи, храброго воина, батыра. Отцовские чувства на Востоке священны, и расставлять ловушку отцу, используя в виде приманки сына, — нет, даже им, изощрившимся в предательствах, это претило... Они почему-то сначала подумали, что Файзи прибыл к ним добровольно, по собственному желанию, по приглашению, и возрадовались. А теперь выяснилось, что образец мужества — Файзи — предательски завлекли. Не стесняясь Энвербея, они ворчали:
— Безобразие!.. Недостойно!
— Военная хитрость не имеет границ, — резко прикрикнул Энвербей на своих расшумевшихся соратников. Не очень он церемонился с ними в последнее время. Все смолкли. Только Ибрагимбек, прибывший из своего Локая на один день в лагерь зятя халифа по специальному приглашению, что-то пробормотал о законах гостеприимства.
— Совершенно верно, — подхватил зять халифа, — господин Файзи и не посетует, если мы назовем его нашим дорогим гостем. Минуточку, господин Файзи, разрешите обратить внимание, что в моём лице вы имеете дело с человеком европейского воспитания, лишенным азиатских привычек и азиатского коварства. Вы в полной безопасности, порукой тому моя честь турецкого офицера. Вы видите, мы оставили при вас ваше оружие, что противоречит всем обычаям военного времени... Да и нечего льву стыдиться своих цепей... золотых цепей! Ведь вы наш дорогой гость, а не пленник. Смотрите на себя как на равноправного военачальника. Вы военачальник, и я военачальник. Остаётся выразить сожаление, что мы велением судьбы оказались в разных лагерях. Сегодня мы враждуем, завтра миримся, послезавтра идём по одному пути великого государства Турана. Неужели вы никогда не ошибались, неужели вы не допускаете, что можете ошибиться?!
Уже давно Файзи порывался перебить зятя халифа, но бесполезно. Энвербей, как всегда, увлёкся своей речью. Наконец он сделал паузу, чтобы выпить глоток чаю. Этим воспользовался Файзи, он резко сказал:
— Прикажите позвать Иргаша.... Я с ним... Я ему хочу сказать, как поступили с его отцом...
— Зачем же? Вы его увидите позже. А сейчас разрешите, используя возникшие обстоятельства, высказать некоторые деловые замечания. Они состоят в следующем: первое — вас, господин Файзи, мы назначаем командующим гиссарской армией ислама. Второе — вы отдаёте приказ своему отряду прибыть в полном вооружении и сохраняя конский состав сюда. Третье — все ваши люди сохраняют должности в отряде и имеющееся оружие... Господин Шухри-эфенди, прошу вас, составьте соответствующий обстоятельствам «ахд-намэ» — рескрипт. Я подпишу.
Чувство горечи теснило сердце Файзи. Так глупо попался, так невероятно глупо. И у него созревала новая мысль, вырисовываясь в усталом мозгу, принимала всё более отчетливую форму. Глубоко вздохнув, он твердо сказал.
— Господин Энвер, именующий себя зятем халифа, я здесь не для того, чтобы слушать ваши слова. Любовь к сыну привела меня сюда. Всякий восхищается своим ремеслом и своим сыном, хоть ремесло и ничтожно, а сын некрасив... И не извиняться я пришел. Извинения хуже вины. Забыл я: всё, что просишь у низких людей (при этих словах щека Энвербея задергалась) ... да не проси у низких людей. Ничего ты не прибавишь к телу, а у души отнимешь. Нет, я не хочу слушать вас, я хочу, чтобы вы слушали меня. Используя, говоря вашими словами, обстоятельства, горестные, ужасные обстоятельства, потрясенный до глубины сердца кровопролитием братоубийственной войны, хочу поднять голос об установлении мира и согласия в нашем народе.
Файзи быстро повернулся к курбашам:
— Эй, вы! — сказал он. — Доколе узбек будет сражаться против узбека, таджик против таджика, брат против брата. Народ Бухары сбросил тиранию и тирана. Наступило царство трудящихся. Все, засучив рукава и перепоясавшись поясами энергии, начали было строить новую прекрасную жизнь, полную благоустройства и счастья, без эмира-людоеда, без кровожадных беков и чиновников. И вот приезжает неведомо откуда и неведомо зачем бродяга и вдруг начинает войну, кровопролитие. Почему? Зачем? Разве мало у нас земли, разве мало у нас воды, разве мало у нас пастбищ?
Он остановился, стараясь набрать в больные легкие побольше воздуха. Все молчали, поглядывая на Файзи с недоумением и удивлением, никак не ожидая такого поворота разговора. Даже Энвербей несколько опешил. Впрочем, он не совсем хорошо еще понимал узбекский язык и сейчас наклонил голову к шептавшему ему на ухо перевод мертвоголовому адъютанту. Но лицо Энвер-бел наливалось постепенно кровью. Адъютант кончил перевод, и Энвербей хотел заговорить, но Файзи не дал ему открыть рта. Упершись руками в колени, он наклонился всем туловищем вперед и бросил прямо в лицо Энвербею негодующие слова:
