Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр (первая книга .txt) 📗
Увидев, что женщины и в самом деле начинают вмешиваться, он повернулся к Бийо и бросил всего два слова:
– В ратушу!
После разговора между Бийо, Жильбером и Питу последний вместе с юным Себастьеном Жильбером вернулся в Виллер-Котре, а Бийо стал повиноваться любому слову, жесту или знаку Жильбера, так как понял: если он, Бийо, олицетворяет собою силу, то Жильбер – ум.
Они вышли из кафе, пересекли наискосок сад Пале-Рояля и Фонтанный двор и очутились на улице Сент-Оноре.
У рынка они наткнулись на молоденькую девушку, которая, выходя с улицы Бурдонне, била в барабан.
Удивленный Жильбер остановился.
– Это еще что за новости?
– Разве вы не видите, доктор? – ответил Бийо. – Хорошенькая девушка, которая бьет в барабан и, клянусь, недурно!
– Должно быть, что-то потеряла, – бросил какой-то прохожий.
– Она бледна, – заметил Бийо.
– Спросите, что ей нужно, – велел Жильбер.
– Эй, красотка! – окликнул девушку Бийо. – Чего ты колотишь в свой барабан?
– Я хочу есть, – тонким пронзительным голосом отвечала та.
И пошла дальше, продолжая выбивать дробь. Жильбер понял.
– Вот это уже страшно, – проговорил он.
С этими словами он внимательно посмотрел на женщин, шедших следом за девушкой с барабаном.
Все они были истощены, едва держались на ногах, в глазах застыла безнадежность.
Среди них были и такие, которые не ели уже часов тридцать.
Время от времени в толпе женщин раздавался крик – слабый и тем самым страшный, потому что было понятно: он вырывается из голодных ртов.
– На Версаль! – кричали женщины. – На Версаль!
По пути они махали руками женщинам, стоявшим на порогах домов, окликали тех, что подходили к окнам.
Мимо проехала карета с двумя дамами, которые, выглянув в окошко, рассмеялись.
Процессия, ведомая барабанщицей, остановилась. Десятка два женщин подбежали к карете и, заставив дам выйти, потащили с собой, несмотря на их недовольство и сопротивление, которые были быстро погашены в зародыше посредством двух-трех увесистых затрещин.
Позади процессии, двигавшейся довольно медленно – ее то и дело задерживали остановки, производившиеся с целью сбора пополнения, – шел мужчина; руки его были засунуты в карманы.
Этот мужчина с костистым бледным лицом, высокий и тощий, был одет в стального цвета кафтан, черные камзол и штаны, на голове его красовалась заломленная набок потертая треуголка.
Длинная шпага колотилась по его худым, жилистым ногам.
Он смотрел по сторонам и слушал, его пронзительные глаза внимательно смотрели из-под черных бровей.
– Э, да я его знаю, – проговорил Бийо. – Я видел его физиономию во всех потасовках, в которых участвовал.
– Это привратник Майар, – сообщил Жильбер.
– Он самый. Когда брали Бастилию, он перебежал ров по доске вслед за мною, но оказался ловчее и не свалился вниз.
Процессия и шедший позади Майар скрылись за углом.
Бийо очень хотелось поступить по примеру Майара, но Жильбер потащил его с собою в ратушу.
Было совершенно ясно, что там и возникнет следующее возмущение, зачинщиками которого будут то ли мужчины, то ли женщины. Вместо того чтобы следовать за потоком, Жильбер направился к самому его устью.
В ратуше было известно, что происходит в Париже. Однако это никого особенно не заботило. Да и какое было дело флегматику Байи и аристократу Лафайету до того, что какой-то девице взбрело в голову бить в барабан? Подготовка к карнавалу, и ничего более.
Но когда они увидели, что за девушкой с барабаном шествуют несколько тысяч женщин, а на флангах этой все растущей армии движется не менее внушительное войско, состоящее из мрачно улыбающихся мужчин с оружием в опущенных руках, когда они поняли, что мужчины эти улыбаются, уже смакуя зло, которое собираются сотворить женщины, зло непоправимое, поскольку им было ясно, что общественные силы не станут вмешиваться заранее, а закон никого не покарает потом, – вот тогда они стали понимать всю серьезность сложившейся ситуации.
Мужчины улыбались потому, что, не решаясь сами сотворить зло, с радостью готовы были посмотреть, как станет его творить самая безобидная половина рода человеческого.
Через полчаса на Гревской площади собралось около десяти тысяч женщин.
Увидев, что их набралось достаточное количество, эти дамы подбоченились и начали совещаться.
Совещание проходило отнюдь не спокойно; участвовали в нем по преимуществу привратницы, рыночные торговки да публичные женщины. Многие из них были роялистками, им и в голову не пришло бы причинить вред королю или королеве, за которых они готовы были отдать жизнь. Отголоски этого странного спора были слышны даже за рекой, возле молчаливых башен собора Парижской Богоматери, которые повидали на своем веку многое и теперь готовились стать свидетелями еще одного любопытного зрелища.
В конце концов совещание решило: «Пойдем в ратушу и пустим туда красного петуха, потому что там делают лишь кучу всяких бумажек, из-за которых мы голодаем».
В ратуше тем временем как раз судили булочника, продававшего хлеб с недовесом.
Любому понятно: чем дороже хлеб, тем выгоднее операции подобного рода, однако дело в том, что чем они прибыльнее, тем опаснее.
Поэтому специалисты по фонарям уже поджидали булочника с новой веревкой наготове.
Охрана ратуши изо всех сил пыталась спасти несчастного. Однако, как нам уже известно, их филантропические наклонности в последнее время мало кому помогали.
Женщины бросились на стражников, смяли их, ворвались в ратушу, и начался грабеж.
Они хотели выбросить в Сену все, что там найдут, а то, чего не сумеют унести, сжечь.
Итак, людей в воду, стены предать огню.
Задача предстояла грандиозная.
В ратуше было всех понемногу.
Во-первых, триста выборщиков.
Кроме того, там были их помощники.
Кроме того, там были мэры.
– Долгонько же нам придется кидать их всех в воду, – сказала некая торопливая, но здравомыслящая женщина.
– Только этого они и заслуживают, – отозвалась другая.
– Верно, но вот времени у нас нет.
– Ладно, тогда придется все сжечь, – подал совет чей-то голос. – Так будет проще.
Женщины стали искать факелы, потребовали огня. Чтобы не терять драгоценного времени, повесили для смеха аббата Лефевра д’Ормессона.
По счастью, в ратуше оказался и мужчина в серо-стальном кафтане. Он перерезал веревку, аббат упал с семнадцатифутовой высоты, подвернул ногу и поковылял прочь под злобный хохот мегер.
Аббату удалось уйти без помех лишь потому, что факелы уже были зажжены, поджигательницы взяли их в руки и двинулись в сторону архивов. Минут через десять все вокруг запылало.
Внезапно человек в сером бросился вперед и стал вырывать у женщин факелы и головни; те стали сопротивляться, но он принялся охаживать их одним из факелов и, когда огонь подобрался к юбкам, потушил пламя, которое уже начало лизать бумаги.
Кто же этот человек, не побоявшийся противостоять могучей воле десяти тысяч взбешенных фурий?
Почему они подчинились этому человеку? Ведь они чуть было не повесили аббата Лефевра и сделали бы это, не помешай им мужчина в серо-стальном кафтане.
Рассудив таким образом, женщины исступленно завопили, угрожая человеку смертью; за угрозами последовали и действия.
Окружив человека в сером, женщины набросили ему на шею веревку.
Но тут в дело вмешался Бийо и оказал Майару такую же услугу, какую тот чуть раньше оказал аббату.
Схватившись за веревку, фермер разрезал ее на несколько частей с помощью хорошо наточенного острого ножа, который сейчас послужил владельцу для разрезания веревки, но при необходимости, управляемый сильной рукой, мог бы послужить и для других целей.
Кромсая веревку на кусочки, Бийо воскликнул:
– Несчастные! Разве вы не узнаете одного из покорителей Бастилии? Это ведь он прошел по доске, чтобы потребовать капитуляции, пока я барахтался во рву. Как же вы не узнали господина Майара?
