Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
а ведь это мой сын... Мой сын — значит, моя вина...
Он почти не слушает меня. Может быть, это не те
слова? Может быть, мы научились побеждать, строить,
но еще не научились находить те единственные сло-
ва, которые помогли бы нам не упустить наших
детей?»
— У меня было голодное детство. Оно меня вы-
ковало. Мне ничего не страшно. Но ты жил лучше,
а стал от этого хуже.
— У нас другие запросы... Наше поколение пере-
росло рамки ваших потребностей. Это диалектика,—
ответил Селезнев-младший.
— Но нельзя перерасти рамки совести... Ты уже
бюрократ... Ты потенциальный бюрократ. Но, конеч-
но, нового, усовершенствованного типа. Ведь карье-
ризм— это единственная идеология бюрократии. Вер-
нее, креслеология. А формы кресла могут быть самы-
ми ультрамодерными,— это дела не меняет... Раньше
бюрократы были другими, более примитивными.
Я ненавидел этих тупиц в габардиновых плащах и ве-
люровых шляпах, совавших носы в производство, в ко-
тором они ни бельмеса не петрили. Когда меня выдви-
нули и засунули с головой в бумажное болото, я ис-
пугался: вдруг стану таким же, как они? Вроде не
стал, хотя до сих пор побаиваюсь. Но сейчас вместе с
технологией и бюрократия модернизировалась. Она не
такая провинциальная, как раньше. Получилась. Под-
приоделась. Подглобалилась. Подциничилась... Ты
еще, чего доброго, вступишь в партию, основатели ко-
торой делали все, чтобы очистить ее от карьеристов.
Видел бы тебя Ленин! Я желаю тебе беды. Большой
беды. Чтобы она ударила тебя мордой о землю, кото-
рой ты не знаешь и знать не хочешь. Может быть, в
тебе что-нибудь прояснится...
«До чего я дошел,— думал Селезнев-старший. —
Я желаю беды собственному сыну. Сваливаю, значит,
его воспитание с себя—на беду? Неужели она—един-
ственная учительница? Кричу на него, обвиняю. Крича-
щий учитель — это никуда не годится... Надо искать
другие аргументы, кроме крика и обвинений. Ка-
кие?»
За Селезневым-старшим тяжко захлопнулась
дверь, так что открепился висящий на ней с внутрен-
ней стороны портрет Риго Стара. Селезнев-младший,
ползая по полу, стал искать в мягких дебрях ковра
с перуанской ламой кнопку, укололся о нее и вдруг
застыл, забыв, зачем эту кнопку искал, охваченный
редким для него чувством одиночества и страха.
Селезнев-младший испытал это чувство, когда ран-
ней весной в прошлом году их класс ездил на экс-
курсию в Калугу и он, Селезнев, оказался отодвину-
тым на второй план даже в глазах своего окруже-
ния тенью невидимого великого человека. Задрав го-
ловы, школьники стояли на берегу реки перед огром-
ной настоящей ракетой, чье белое тело рвалось с крас-
ных опорных конструкций в голубую втягивающую бес-
конечность, пересыпанную клочьями облаков. И вдруг
раздалось потрескивание, переходящее в еще легкий,
но уже нарастающий грохот, как будто тайные реак-
тивные силы начали просыпаться в ракете. Школьни-
ки замерли, словно ожидая, что сейчас произойдет чу-
до и ракета взлетит. Но это был обман слуха. Потрес-
кивание и грохот шли снизу, с реки. Школьники
побежали туда, проваливаясь в рыхлом, ноздреватом
снегу, и застыли перед удивительным зрелищем рож-
дения трещин в только что цельной громаде льда,
покрытого цепочками человеческих следов, санными
и лыжными полосками. Это еще не было настоящим
грозным ледоходом, когда одна льдина громоздится
на другую, подминая ее под себя. Но лед раскалывал-
ся на глазах, и чья-то забытая лыжная палка вдруг
очутилась своим заостренным металлическим нако-
нечником с алюминиевым кружком, оплетенным сы-
ромятными ремешками, на одной льдине, а ее ручка с
ременной петлей—на другой, как бы сцепляя две льди-
ны над черным прогалом все увеличивающегося раз-
лома. Только что Селезнев-младший, глядя на ракету
и мучительно стараясь снова быть замеченным други-
ми, думал: смог ли бы он выдержать год или полгода
в космосе — и решил, что смог бы. Но возможность
доказать свое мужество в космосе была далека, и Се-
лезнев-младший, скинув куртку на руки кому-то из
своего снова прикованного к нему глазами окружения,
прыгнул на лед, как будто на спор, хотя никакого
спора ни с кем не было, и пошел вперед, радостно слы-
ша подгоняющее его отчаянное кудахтанье классной
руководительницы: «Согпе Ьаск, 1&ог! Соте Ьаск»1.
Она и паниковала по-английски. Лед, припаянный
к берегу, был еше крепок, и Селезнев-младший шел
по нему осторожно, но уверенно. Он снова был в цент-
ре внимания. Но береговой припай кончался. Под но-
гами было уже не похрустывание, а похлюпывание.
Перед глазами чернели сплошные разводы, полыньи.
Лед под ногами перестал быть прочным, начинал
жить жизнью, зависимой лишь от воли весенней во-
лы, и медленно двигался. Сначала трещины мож-
но было легко переступать, но потом пришлось
перепрыгивать. Прыгать было страшно, потому что
нельзя было предугадать, выдержит ли следующая
льдина. После одного из прыжков Селезнев посколь-
знулся — ботинок его, проелозив по крошащемуся
краю, набрал воды, но Селезневу удалось удержать-
ся, и он пополз, обламывая ногти об лед. Селезнев
огляделся и увидел на покинутом им берегу черные,
ставшие маленькими фигурки, размахивающие рука-
ми, а над ними тоже уменьшившуюся от расстояния,
но все еще огромную ослепительную ракету, на бо-
ках которой играло весеннее солнце. Только унизитель-
ное сознание того, что зрители на берегу видят его
ползущим, подняло Селезнева на ноги. Возвращаться
было невозможно и потому, что на него смотрели, и
потому, что льдина, с которой он только что спрыгнул,
отделилась от льдины, на которой он оказался, не по
прыжку широким черным пространством воды с бе-
лым кружащимся крошевом. Селезнев успел ухватить
проплывавшую мимо лыжную палку и, прощупывая
ею лед, пошел к другому берегу. Но палка обманула
его, и он, прыгнув на место, казалось, ею проверен-
ное, провалился, теперь уже по пояс, и еле выкараб-
кался. Льдины вокруг него начали набирать ход и
сталкиваться друг с другом, ломаясь уже на совсем
мелкие куски, на которые было невозможно ступить.
Тогда, собрав всю силу своего натренированного
спортом тела, Селезнев-младший бросился бежать,
прыгая с обломка на обломок. Когда Селезнев выб-
рался на твердый береговой припай, он и тогда не
перестал бежать, пока не упал с разбега в снег, под
которым была твердость. Он запустил руки поглуб-
же в снег, нащупал мерзлую, но уже чуть подтаяв-
шую глину и, дрожа от озноба и не отпускавшего
его чувства страха и одиночества, измазал себе ли-
цо глиной, словно стараясь убедиться, что это
и вправду земля... Его била неостановимая дрожь
и сверлила мысль о бессмысленности того, что он сде-
лал, ведь он никого не спасал, а только хотел быть
не как все, выделиться во что бы то ни стало, при-
ковать к себе восхищенные и ужасающиеся взгляды...
И такое же чувство собственной бессмысленности,
собственного одиночества и страха, но только без спа-
сительной измазанности землей, возникло в Селезне-
ве-младшем после того, как захлопнулась дверь за
отцом. Но не было зрителей, которые своими взгля-
дами помогли бы Селезневу-младшему подняться на
ноги, когда он унизительно, как по льду, ползал по
ковру с перуанской ламой, пытаясь найти вновь вы-
