На всякого мудреца довольно простоты - Островский Александр Николаевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Глумова. Какое у вас сердце-то ангельское!
Мамаева. Да нельзя!.. Мы этого не допустим, мы, женщины. Мы поднимем на ноги мужей, знакомых, все власти; мы его устроим. Надобно, чтобы ничто не мешало нам любоваться на него. Бедность! Фи! Мы ничего не пожалеем, чтобы… Нельзя! Нельзя! Красивые молодые люди так редки..
Глумова. Кабы все так думали…
Мамаева. Все, все. Мы вообще должны сочувствовать бедным людям., это наш долг, обязанность, тут и разговаривать нечего. Но едва ли вынесет чье-нибудь сердце видеть в бедности красивого мужчину, молодого. Рукава потерты или коротки, воротнички нечисты. Ах, ах! ужасно, ужасно! Кроме того, бедность убивает развязность, как-то принижает, отнимает этот победный вид, эту смелость, которые так простительны, так к лицу красивому молодому человеку.
Глумова. Все правда, все правда, Клеопатра Львовна!
Явление третье
Глумова, Мамаева, Мамаев.
Мамаев. А, здравствуйте!
Глумова. Я уж не знаю, кому на вас жаловаться, Нил Федосеич!
Мамаев. А что такое?
Глумова. Сына у меня совсем отбили. Он меня совсем любить перестал, только вами и грезит. Все про ваш ум да про ваши разговоры; только ахает да удивляется.
Мамаев. Хороший мальчик, хороший.
Глумова. Он ребенком был у нас очень удивителен.
Мамаева. Да он и теперь почти дитя.
Глумова. Тихий, такой тихий был, что удивление. Уж никогда, бывало, не забудет у отца или у матери ручку поцеловать; у всех бабушек, у всех тетушек расцелует ручки. Даже, бывало, запрещаешь ему; подумают, что нарочно научили; так потихоньку, чтоб никто не видал, подойдет и поцелует. А то один раз, было ему пять лет, вот удивил-то он нас всех! Приходит поутру и говорят: «Какой я видел сон! Слетаются ко мне, к кроватке, ангелы и говорят: люби папашу и мамашу и во всем слушайся! А когда вырастешь большой, люби своих начальников. Я им сказал: ангелы я буду всех слушаться…» Удивил он нас, уж так обрадовал, что и сказать нельзя. И так мне этот сон памятен, так памятен…
Мамаев. Ну, прощайте, я еду, у меня дела-то побольше вашего. Я вашим сыном доволен. Вы ему так и скажите, что я им доволен. (Надевая шляпу.) Да, вот было забыл. Я знаю, что вы живете небогато и жить не умеете; так зайдите ко мне как-нибудь утром, я вам дам…
Глумова. Покорно благодарим.
Мамаев. Не денег — нет; а лучше денег. Я вам дам совет относительно вашего бюджета. (Уходит.)
Явление четвертое
Мамаева и Глумова.
Глумова. Довольны, так и слава богу! Уж никто так не умеет быть благодарным, как мой Жорж.
Мамаева. Очень приятно слышать.
Глумова. Он не то что благодарным быть, он может обожать своих благодетелей.
Мамаева. Обожать? Уж это слишком.
Глумова. Нет, не слишком. Такой характер, душа такая. Разумеется, матери много хвалить сына не годится, да и он не любит, чтобы я про него рассказывала.
Мамаева. Ах, сделайте одолжение! я ему ничего не передам.
Глумова. Он даже ослеплен своими благодетелями, уж для него лучше их на свете нет. По уму, говорит, Нилу Федосеичу равных нет в Москве, а уж что про вашу красоту говорит, так печатать, право, печатать надо.
Мамаева. Скажите пожалуйста!
Глумова. Какие сравнения находит!
Мамаева. Неужели?
Глумова. Да он вас где-нибудь прежде видал?
Мамаева. Не знаю. Я его видела в театре.
Глумова. Нет, должно быть, видал.
Мамаева. Почему же?
Глумова. Да как же? Он так недавно вас знает, и вдруг такое…
Мамаева. Ну, ну! Что же?
Глумова. И вдруг такое родственное расположение почувствовал.
Мамаева. Ах, милый мальчик!
Глумова. Даже непонятно. Дядюшка, говорит, такой умный, такой умный, а тетушка, говорит, ангел, ангел, да…
Мамаева. Пожалуйста, пожалуйста, говорите! Я, право, очень любопытна.
Глумова. Да вы не рассердитесь за мою глупую откровенность?
Мамаева. Нет, нет.
Глумова. Ангел, говорит, ангел; да ко мне на грудь, да в слезы…
Мамаева. Да, вот что… Как же это? Странно.
Глумова (переменив тон). Уж очень он рад, что его, сироту, обласкали; от благодарности плачет.
Мамаева. Да, да, с сердцем мальчик, с сердцем!
Глумова. Да уж что говорить! Натура — кипяток.
Мамаева. Это в его возрасте понятно и… извинительно.
Глумова. Уж извините, извините его. Молод еще.
Мамаева. Да в чем же мне его извинить? Чем он передо мною виноват?
Глумова. Ну, знаете ли, ведь, может быть, в первый раз в жизни видит такую красавицу женщину; где ж ему было! Она к нему ласкова, снисходительна… конечно, по-родственному… Голова-то горячая, поневоле с ума сойдешь.
Мамаева (задумчиво). Он очень мил, очень мил!
Глумова. Оно, конечно, его расположение родственное… А ведь как хотите… близость-то такой очаровательной женщины в молодые его года… ведь ночи не спит, придет от вас, мечется, мечется…
Мамаева. Он к вам доверчив, он от вас своих чувств не скрывает?
Глумова. Грех бы ему было. Да ведь чувства-то его детские.
Мамаева. Ну, конечно, детские… Ему еще во всем нужны руководители. Под руководством умной женщины он со временем… да, он может…
Глумова. Поруководите его! Ему это для жизни очень нужно будет. Вы такая добрая…
Мамаева (смеется). Да, да, добрая. Но ведь это, вы знаете, ведь это опасно; можно и самой… увлечься.
Глумова. Вы, право, такая добрая.
Мамаева. Вы, я вижу, очень его любите.
Глумова. Один, как не любить!
Мамаева (томно). Так давайте его любить вместе.
Глумова. Вы меня заставите завидовать сыну. Да, именно он себе счастье нашел в вашем семействе. Однако мне и домой пора. Не сердитесь на меня за мою болтовню… А беда, если сын узнает, уж вы меня не выдайте. Иногда и стыдно ему, что у меня ума-то мало, иногда бы и надо ему сказать: какие вы, маменька, глупости делаете, а ведь не скажет. Он этого слова избегает из почтения к родительнице. А уж я бы ему простила, только бы вперед от глупостей остерегал. Прощайте, Клеопатра Львовна!
Мамаева (обнимает ее). Прощайте, душа моя, Глафира Климовна! На днях я к вам, мы с вами еще потолкуем о Жорже. (Провожает ее до двери.)
Явление пятое
Мамаева, потом Глумов.
Мамаева. Какая болтушка! Ну, если б услыхал ее сын, не сказал бы ей спасибо. Он так горд, подходит ко мне с такой холодною почтительностью, а дома вон что делает. Значит, я могу еще внушить молодому человеку истинную страсть. Так и должно быть. В последнее время, конечно, очень был чувствителен недостаток в обожателях; но ведь это оттого, что окружающие меня люди отжили и износились. Ну, вот, наконец-то. А, мой милый! Теперь я буду смотреть за тобой. Как он ни робок, но истинная страсть должна же прорываться. Это очень интересно наблюдать, когда вперед знаешь, что человек влюблен в тебя.
Входит Глумов, кланяется и останавливается в почтительной позе.
Подите, подите сюда.
Глумов робко подходит.
Что же вы стоите? Разве племянники ведут себя так?
Глумов (целует ей руку). Здравствуйте, Клеопатра Львовна, с добрым утром.
