Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история - Ферро Марк (мир книг TXT) 📗

Как известно, важные лица, присутствовавшие в Лондоне в июне 1940 г., оказали де Голлю весьма неприветливый прием, но все они принадлежали к различным государственным инстанциям и было их немного. В Нью-Йорке все обстояло совершенно по-другому. Там одновременно находились и культурная, и политическая элиты Франции: Женевьева Табуи и Анри Торрес, Антуан де Сент-Экзюпери и Андре Моруа, Андре Бретон и Поль Моран, такие политические деятели, как Жан Монне [34], Пьер Кот, Камиль Шотан и наиболее влиятельный из них — Алексис Леже (Сен-Жон Перс). Причем последнего изгнал с Кэ д'Орсе (из Министерства иностранных дел), придя к власти, Поль Рейно, а де Голль был «человеком Поля Рейно», тогда как для других — «человеком Черчилля». Вдобавок де Голля, после того как он написал одному из своих корреспондентов, желавшему основать в Америке комитет «Сражающейся Франции», что «не стоит сожалеть о беспомощном состоянии, в котором оказались многие французы, обычно встречающиеся в Лондоне или Нью-Йорке», считали антиреспубликанцем и антидемократом, и его военная выправка только усиливала подобное впечатление. Комитет «Франция навсегда» (France For Ever) собрал вокруг себя слишком мало приверженцев — от силы 3 тыс. чел., хотя в США проживало более 20 тыс. французов. Большинство из них старалось держаться подальше от политики либо следовать официальному курсу принявшей их страны. Когда де Голль послал в Вашингтон Плевена, чтобы тот изложил точку зрения «Сражающейся Франции», ни Халл, ни Рузвельт не пожелали его принять. Американский президент больше доверял Алексису Леже, который еще до поражения Франции предсказал ему неминуемый крах и ответственность за него Поля Рейно. Следовательно, для Рузвельта де Голль ничего из себя не представлял, для кругов французской элиты в изгнании тоже, несмотря на их враждебность к режиму Виши ^{327}.

Вскоре после поражения американцев в Пёрл-Харборе де Голль счел возможным поручить адмиралу Эмилю Мюзелье организовать взятие островов Сен-Пьер и Микелон в Северной Атлантике. Предупрежденный Черчилль посмотрел на эту инициативу сквозь пальцы, но оповещенный о ней госдепартамент США наложил вето. Де Голль намеревался проигнорировать американцев, поскольку прибывший на место Мюзелье сумел воодушевить и привлечь население на сторону «Сражающейся Франции». Халл пришел в ярость: любое признание «Сражающейся Франции» расстроило бы вишистскую политику Рузвельта. Он принялся клеймить «сражающихся французов» и требовать от канадцев, чтобы те как-то утрясли вопрос. Однако американская и канадская общественность одобряла операцию, которую Рузвельт, в конце концов, расценил как незначительную. Черчилль публично поздравил «сражающихся французов», хотя за кулисами распекал де Голля, рисковавшего разрушить хорошие отношения между союзниками. Мюзелье был недоволен тем, что действовал наперекор мнению Вашингтона. «Такие методы недопустимы, — говорил он американцам, — я не гангстер». Он вышел из «Сражающейся Франции», де Голль его разжаловал, и это вызвало тяжелый кризис, который Идеи так и не смог разрешить ^{328}.

Стремясь поправить отношения с Рузвельтом, де Голль согласился предоставить американской авиации базы на Таити и в Новой Каледонии без каких-либо иных условий, кроме признания французского суверенитета и власти комитета «Сражающаяся Франция». Затем он дал американцам разрешение разместить одну военную базу на острове Бора-Бора и другую в Новой Каледонии. Вскоре там высадился авангард американских военно-морских сил численностью 40 тыс. моряков. Генерала Патча принял адмирал Тьерри д'Аржанльё, располагавший всего шестью сотнями человек.

Мюзелье порывал с де Голлем четыре раза; Алексис Леже — серый кардинал эмигрантских кругов — отказался присоединиться и возглавить голлистское движение в США, французская колония относилась к генералу де Голлю с недоверием — она видела, что для американских властей он persona non grata, хотя и американская, и канадская [35] пресса выражала солидарность с де Голлем и называла Корделла Халла, говорившего о «так называемой Сражающейся Франции» ^{329}, «так называемым государственным секретарем» ^{330}. Общий итог для де Голля был негативным.

Все, что де Голль думал об американцах и на чем основывались его принципиальные разногласия с ними, отчетливо проявилось в разговоре 28 мая 1942 г. с Этьеном Бёнье — одним из пяти делегатов, которых Плевен выбрал, чтобы представлять «Сражающуюся Францию» в США. Взятый из архивов Алексиса Леже, этот разговор опубликован практически полностью в книге Эрика Русселя «Де Голль» ^{331}. В нем де Голль позволяет себе откровенно резкие суждения:

«Б.: Здравствуйте, мой генерал, счастлив вас снова видеть…

Г.: Ах, да, а вот я знаю о том, что происходит в Вашингтоне, и мне это совсем не нравится. Что за истории?! Я требую объяснений.

Б.: Не вижу в чем проблема, мой генерал… наоборот… У меня как раз был с госдепартаментом разговор…

Г.: Ага, вот он что! Госдепартамент… Когда вы прекратите организовывать войну против меня в США вместе с госдепартаментом?.. Или вы за этим сюда пришли?

Б.: Мой генерал, вы заблуждаетесь насчет политики, которую надо проводить в США. У меня такое впечатление, что меня не поняли. Когда я прошу помощи для узников войны, меня поливают грязью голлисты во главе с госпожой Плевен. Мое предательство заключается всего лишь в желании помочь французам-неголлистам… Я сожалею, что вы оставили без ответа письмо Тиксье с просьбой к вам уточнить ваши республиканские убеждения. Я также сожалею о военном захвате Сен-Пьера и Микелона.

Г.: Я взял Сен-Пьер и Микелон, и, если надо, еще раз возьму. Я есть Франция, и Сен-Пьер — мой».

Этьен Бёнье сослался на то, что двери госдепартамента вполне открыты для «сражающихся французов». Но де Голль ответил, что ему все равно: для него главное — признание. «Эти американцы, — продолжал он, — они предпочитают официально защищать людей Виши с их Лихи — Лихи, который затевает против меня войну во Франции, Лихи, который защищает вишистских палачей».

Документ, обнародованный Эриком Русселем, в полной мере дает ощутить гнев де Голля:

«Б.: В любом случае, господин Самнер Уэллс сказал мне, что вы должны постараться привлечь к себе сторонников и расширить комитет. Единственное ограничение, установленное США: нет никакой возможности признать правительство “Сражающейся Франции” вне французской территории до окончания войны.

Г. [с невиданной яростью, по словам Бёнье]: Ну что ж, можете передать своему другу Уэллсу, что он дурак, тупица, идиот! Я им поперек горла, вы понимаете, я им поперек горла. Они ничего не понимают! Что ж, война сметет их, а я — Франция, я останусь и буду судить их… Ах да, они предпочитают вести переговоры с адмиралом Робером по поводу Мартиники — с Робером, иначе сказать — с Лавалем и с немцами. Они посылают к нему своих наблюдателей, они ведут с ним переговоры! Но это со мной они должны договариваться! Вы слышите меня?! Со мной — Францией! И они должны отдать мне обратно Мартинику, немедленно! Но я уже сыт по горло этими американцами, вы понимаете?! Я покажу им, как пишут Историю, я пошлю против них своих людей и корабли, и буду стрелять в них!..»

Этьен Бёнье стал тогда настаивать, чтобы де Голль расширил свой комитет в США. Подобную просьбу по поводу комитета высказывали и другие полутора годами ранее в Лондоне:

«Г.: Я приглашал Леже и Маритена, но госдепартамент надавил на них, чтобы они отказались.

Б.: Не думаю… Я могу назвать вам причину их решения…

Г.: Что?! Я прошу господина Маритена приехать, но он не может приехать… И почему он не может приехать? Потому что читает лекции. Позже люди будут знать, что в то время, когда Франция нуждалась в месье Маритене, месье Маритен предпочел читать лекции…