Мемуары. События и люди 1878-1918 - Вильгельм IІ (книги онлайн полные версии .txt) 📗

Князь Бисмарк как государственный деятель   такая крупная величина, а его незабываемые заслуги перед Пруссией и Германией являются историческими фактами такого огромного значения, что едва ли в каком-нибудь политическом лагере найдется хоть один человек, который осмелился бы это оспаривать. Уже по одному этому легенда о том, будто я не признавал крупного масштаба личности Бисмарка, является вздорным вымыслом. На самом деле было обратное. Я преклонялся перед ним и обоготворял его. И это не могло быть иначе. Надо принять во внимание, в каком поколении я вырос. Это было поколение поклонников Бисмарка. Он был создатель германского государства, паладин моего деда. Мы все считали его величайшим государственным деятелем своего времени и гордились теги, что он немец. Бисмарк был в моем храме идолом, которому я молился. Но монархи ведь тоже люди из плоти и крови; поэтому и они подвержены тем влияниям, которые оказывают поступки других. Таким образом, легко будет понять по-человечески, что князь Бисмарк тяжелыми ударами в своей борьбе против меня сам разбил того идола, о котором я сказал выше. Мое преклонение перед Бисмарком как перед великим государственным деятелем от этого, однако, не пострадало. Еще когда я был прусским принцем, я часто думал: надо надеяться, что великий канцлер будет еще долго жить, и тогда буду гарантирован от всяких неожиданностей, если доведется править вместе с ним. Но даже мое преклонение перед великим государственным деятелем не могло заставить меня, когда я уже стал императором, взять на себя ответственность за те политические планы и действия князя, которые я считал ошибочными.

Уже Берлинский конгресс 1878 года был, по моему мнению, ошибкой, как и отношение Бисмарка к так называемой культурной борьбе. Кроме того, государственная конституция была скроена по бисмарковскому необыкновенному масштабу, а большие кирасирские сапоги подходили не всякому. Затем возник вопрос о рабочем законодательстве. Я глубоко сожалел о возникшем между нами по этому поводу конфликте, но я должен был тогда пойти по пути компромисса, который вообще всегда был моим путем как во внутренней, так и во внешней политике.Поэтому я не мог начать той открытой борьбы против социал-демократии, на которой настаивал князь. Эта разница во взглядах на политические мероприятия не может, однако, умалить мое преклонение перед крупной фигурой Бисмарка как государственного деятеля. Он остается создателем Германского государства. Больше сделать для своей страны одинчеловек едва ли может.

Перед моими глазами всегда стояла великая заслуга Бисмарка в деле объединения Германии, и поэтому я не поддавался влиянию той травли, которая тогда стояла на повестке дня.

То, что Бисмарка называли домоуправителем Гогенцоллернов, также не могло поколебать моего доверия к князю, хотя он, быть может, и думал о политической традиции своего дома. Он, например, был очень опечален тем, что его сын Билль не проявлял никакого интереса к политике, и хотел передать власть другому своему сыну   Герберту.

Трагедия моего столкновения с Бисмарком кроется в том, что я явился преемником своего деда, так что я в известной мере перепрыгнул через одно поколение. Это трудно. Приходится всегда иметь дело со старыми заслуженными людьми, которые живут больше в прошлом, чем в настоящем, и не могут врасти в будущее.

Когда внук наследует от деда и находит уважаемого им, но старого государственного деятеля такой крупной величины, как Бисмарк, то это далеко не счастье, как могло бы показаться, и как я и сам думал. Сам Бисмарк указывает на это в третьем томе своих сочинений, говоря в главе о Беттихере о старческой осторожности канцлера и юноше-кайзере. Когда Баллин заставил Бисмарка бросить взгляд на новую Гамбургскую гавань, князь сам почувствовал, что наступило новое время, которое он не мог уже вполне понять. Князь тогда с изумлением воскликнул: «Другой мир, новый мир!». Подобным же образом обнаружилось это обстоятельство и при посещении адмиралом фон Тирпицем Фридрихсру, когда тот пытался склонить старика-рейхсканцлера на сторону первого законопроекта о флоте.

Я лично имею то удовлетворение, что Бисмарк мне в 1886 году доверил чрезвычайно деликатную миссию в Брест и при этом сказал обо мне: «Этот когда-нибудь станет своим собственным канцлером». По-видимому, князь кое-что во мне находил. Я не в обиде на него за третий том его воспоминаний и освободил этот том из-под ареста.

Дальнейшая задержка его выхода была бы бесцельна, так как главное содержание его стало уже известно из-за нескромности некоторых лиц. В то же время могли быть разные мнения о своевременности появления этого тома. Бисмарк перевернулся бы в гробу, если бы мог знать, в какой момент вышел в свет третий том и какие дал результаты.

Я бы искренно сожалел, если бы третий том повредил памяти великого канцлера, так как Бисмарк   одна из героических фигур, которые нужны немецкому народу для его возрождения.

Моя благодарность и мое преклонение перед великим канцлером не могут быть поколеблены ни третьим томом его воспоминаний, ни чем бы то ни было иным.

В первой половине 80-х годов я, по предложению князя Бисмарка, был командирован в Министерство иностранных дел, которым руководил тогда граф Герберт Бисмарк. Когда я явился к князю, он дал мне краткие характеристики главных лиц в министерстве. Когда при этом он назвал г-на фон Гольштейна, который тогда был одним из виднейших сотрудников князя, для меня как бы прозвучало в словах князя предостережение против этого человека.

Я получил отдельный кабинет, причем мне были предоставлены для изучения все материалы о подготовке, возникновении и заключении союза с Австрией (Андраши). Я много бывал в доме князя и у графа Герберта. После того как я несколько освоился в бисмарковском кругу, при мне стали более открыто говорить о г-не фон Гольштейне. О нем передавали, что он очень боязлив, хороший работник, безмерно тщеславен, чудак, который нигде не показывается и совершенно не вращается в обществе, недоверчивый, полный причуд, притом злопамятный,   словом, опасен. Князь называл его «человеком с глазами гиены» и говорил, что мне следовало бы держаться вдали от него. Очевидно, уже тогда у Бисмарка назревало то резко критическое отношение к Гольштейну, какое князь позднее проявлял по отношению к своему прежнему сотруднику.

Граф Герберт, грубость которого по отношению к подчиненным бросалась мне в глаза, сурово подтягивал чиновников в Министерстве иностранных дел. Когда граф звал их или отпускал, они так мчались, что, как тогда говорили в шутку, «полы сюртука развевались у них перпендикулярно телу».

Внешняя политика направлялась и диктовалась исключительно князем по соглашению с графом Гербертом, который передавал дальше приказания канцлера и переделывал их в инструкции.

Таким образом, Министерство иностранных дел являлось как бы только личным бюро великого канцлера, где работали по его указке.

Здесь не вырабатывались и не формировались выдающиеся люди с самостоятельными идеями.

Не то было в Генеральном штабе под руководством Мольтке. Здесь на основе испытанных принципов при соблюдении старых традиций и одновременном использовании всего опыта нового времени молодое поколение заботливо воспитывалось и приучалось к самостоятельному мышлению и к самостоятельной деятельности. Министерство иностранных дел, напротив, представляло собой лишь исполнительный орган однойволи, и сотрудники его, не ориентировавшиеся во всех обстоятельствах порученных им для разработки вопросов, не могли проявлять никакой инициативы. Князь расположился, как огромная гранитная глыба на лугу: если ее убрать, то под ней в основном найдешь гадов и засохшие корни.

Я снискал к себе доверие князя Бисмарка, который о многом со мной беседовал. Когда, например, князь вступил на путь первых колониальных приобретений (Малый и Большой Попо, Того и т. д.), я, по его просьбе, ориентировал его по поводу того настроения, которое тогда царило в обществе и во флоте, и обрисовал то воодушевление, с каким немецкий народ приветствовал новый путь. По поводу моей информации князь заметил, что дело не заслуживает такого внимания. Позже я часто говорил с ним о колониальном вопросе и всегда встречал его желание использовать колонии скорее как объект торговли или обмена, чем извлечь из них выгоду для отечества или использовать для доставки сырья.