Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история - Ферро Марк (мир книг TXT) 📗
Вышедшие из народной среды аппаратчики не обязательно имели социалистические идеи, но они были «большевистее большевиков», потому что знали, что реставрация монархии привела бы их на виселицу. На Украине во время гражданской войны они устраивали погромы ничуть не меньше, чем белые. Достигая мало-помалу властной верхушки в рамках советов, они переносили туда свою антисемитскую и антифеминистскую ментальность.
С тех пор как в России исчезли крупные собственники, администраторы и начальники, схема продвижения по социальной лестнице кардинально изменилась. Новоявленные советские аппаратчики, преобразованные из мужиков и простых рабочих в государственные кадры, слились с режимом, начали ему ревностно служить. При этом они вряд ли замечали, что предают его изначальную идею и ожидания, и далеко не всегда знали о национальной принадлежности тех, кто их возглавлял {243}.
До раскулачивания и больших процессов первый слой советских руководителей состоял в основном из представителей нерусских национальностей: грузин, армян, евреев, латышей. Второй слой, который господствовал в СССР накануне Второй мировой войны, был уже более русским и вообще более славянским, чем предыдущий. Таким образом, в 1917 г. руководители еврейского происхождения составляли 5–7% от общего числа членов партии большевиков, а в правительстве — подавляющее большинство. В 1941 г. это уже не так. В НКВД, где в 1934 г. их доля в штате работников достигала 31%, в 1939 г. их насчитывалось уже не более 4%. «Мы навсегда покончим здесь с синагогой», — сказал в 1939 г. Молотов, когда пришел на место Литвинова в Наркомат иностранных дел {244}.
Советская власть походила на бифокальную линзу, верхняя часть которой контролировалась Сталиным, а нижняя состояла из «органов» и других народных институтов, рожденных обществом. Рост обеих частей определял новый способ правления, поскольку ввиду «текучести» кадров на местах более не существовало преемственности между политической властью, администрацией и обществом. На вершине государственной пирамиды власть была безраздельна, а в основании осуществлялась более или менее большевизированными народными классами. В промежуточной части границы были подвижными, проницаемыми. Каждый комитет являлся одновременно и независимым, и подконтрольным.
Таким образом, всемогущий Сталин, находясь на самой вершине власти и полностью контролируя взаимозаменяемых в советской системе гражданских и военных начальников, мог отдавать свои кровожадные приказы, морить голодом Украину и ее богатых соседей, депортировать жителей тех регионов, которые не подчинялись его распоряжениям, позволять доносчикам делать свое черное дело. В то же время вдалеке от Кремля выживали бесконтрольные, но не представлявшие опасности для режима островки автономии. Документы послереволюционного периода, выявленные мною, и те, что опубликованы Николя Вертом, убедительно показывают, какой институциональный хаос царил за внешним фасадом показного порядка {245}.
Благодаря этой черте советской власти в народе рядом с враждебностью к коллективизации уживалась враждебность, например, к эмансипации женщин или авангардистскому искусству. В недрах советского общества повсеместно продолжал таиться антисемитизм. И разве не мог он отравить мышление руководителей, неважно — из низов они выдвинулись или нет? Зарождался антисемитизм и во время войны в тылу, среди населения, эвакуированного с захваченных немцами территорий, где евреев было достаточно много (в частности, в Белоруссии — 10%).
«Надо защищать евреев… — говорил грузин Берия другому грузину Сталину, — потому что после них придет и наш черед». Не слишком разбираясь в национальном вопросе, он, тем не менее, как в воду глядел: достаточно вспомнить антикавказскую ксенофобию 1970-х и последующих годов.
Во время войны Сталин, зная о безудержном антисемитизме украинцев, пришел к выводу, что радушный прием, который они оказывали немцам, отчасти объяснялся намерением захватчиков уничтожить евреев. «Предоставляя привилегии» этой категории жертв, сталинский режим мог прослыть еврейским «пособником» — вот почему в советской прессе их упорно называли просто «советскими гражданами».
Именно поэтому в СССР так и не вышла «Черная книга», подготовленная под эгидой Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) с участием Ильи Эренбурга, Василия Гроссмана и других. Деятельность этого комитета, созданного в 1942 г., вызвала острый приступ антисемитизма у Сталина. ЕАК не только получал помощь от американских евреев, но также участвовал в проекте поселения евреев в Крыму — короче, не ограничивался просветительной, культурной и мемориальной работой. Он не олицетворял собой явный возврат к иудаизму, преследовавшемуся не больше и не меньше, чем прочие религии, однако являлся организацией, которая вмешивалась в то, что входило исключительно в компетенцию партии, и лишь ее одной. Начиная с 1918 г. партия уничтожала все общественные организации одну за другой. Еврейский Бунд — давний соперник социал-демократов до 1917 г. — был распущен, его члены участвовали в революционном движении как отдельные граждане, а не как члены некоего объединения. А тут сионисты начали воссоздавать еврейские организации, да еще и при поддержке американцев. Вырисовывались контуры «еврейско-американского заговора», который Сталин и его соратники попытались разоблачить. Обычными для них методами.
Молотов воздержался от голосования за арест его жены-еврейки, якобы скомпрометировавшей себя «крымским проектом», попросив у Сталина прощения за то, что не присоединился к решению партии. Машина была запущена, и началась охота на евреев: художников, писателей, а чуть позже и врачей — зловещих «убийц в белых халатах».
С тех пор, кроме Кагановича, возле Сталина не оставалось более ни одного еврея.
СССР: между депортацией и смертью
Активное преследование евреев началось в СССР где-то к концу войны. Истребление же русских, украинцев и других народов приняло невиданный размах еще во времена Большого террора, в 1936 г. и даже ранее, если вспомнить запланированный голод начала 1930-х гг.: тогда речь шла о «ликвидации кулаков как класса». Принудительный труд в ГУЛаге позволял эксплуатировать бесплатную рабочую силу. «Побочным» следствием происходившего стала высокая смертность из-за ужасающих условий арестов, транспортировки, содержания заключенных в далекой холодной Сибири, которые вполне можно приравнять к убийству. Николя Верт недавно раскрыл вопиющий случай депортации и оставления без помощи заключенных на острове Назино на Оби: 6 тыс. депортированных «социально вредных элементов», высаженных в глуши на голое место без припасов и инструментов, испытывали такие муки голода, что дошли даже до людоедства {246}.
К 1 января 1941 г. в ГУЛаге насчитывалось 1 930 000 заключенных, занятых принудительным трудом. Однако после немецкого нападения в июне миллион из них отправили на фронт, многих в звании офицеров. Среди тех, кто остался в лагерях, 500 тыс. чел. происходили с территорий, приобретенных после заключения советско-германского пакта, в т. ч. 381 тыс. поляков и прибалтов — «буржуазных националистов, жандармов, бывших землевладельцев». С началом войны против Германии Польша стала союзником СССР, и польских военнопленных (и ссыльных) следовало амнистировать и освободить. Но многие просто бесследно исчезли, как можно судить по переговорам Сикорского со Сталиным.
Вместе с объявлением в стране военного положения Сталин приказал ужесточить условия труда вне ГУЛага. Количество осужденных по уголовным делам увеличилось от 700 тыс. чел. в 1939 г. до 2,3 млн. чел. в 1941 г., приговор, естественно, подразумевал отправку на принудительные работы.
