Описание Отечественной войны в 1812 году - Михайловский-Данилевский Александр Иванович (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
Определение кровавого судилища о 800 арестантах, будто бы выпущенных из тюрьмы для поджога, столь же несправедливо, как и заключение о шаре. В Москве было 620 колодников [334] . Такое значительное число накопилось оттого, что по мере приближения неприятельской армии к губерниям Витебской, Могилевской, Смоленской и Минской отправляли арестантов в Москву. 31 Августа все они, кроме двух, отосланы из Москвы в Нижний Новгород, под конвоем 10-го полка ополчения. Из дел Нижегородского Губернского Правления видно, что, за исключением умерших и заболевших дорогой, арестанты прибыли 23 Сентября к месту своего назначения. Доказательством тому служит следующее письмо Нижегородского Гражданского Губернатора Руновского к Графу Ростопчину: «Вместе с отношением ко мне Г-на Владимирского Гражданского Губернатора, по повелению Его Светлости Князя Михаила Ларионовича Кутузова, доставлены в Нижний Новгород, минувшего Сентября 23-го, бывшие при 10-м пехотном полку, полученные от Г-на Московского Гражданского Губернатора арестанты, из числа 620, за убылью некоторых из них в пути, остальные 540 человек» [335] . Следственно, Москву жгли не колодники, потому что во время пожара были они на пути в Нижний Новгород.
Собственное сознание подсудимых, будто им велено зажигать, было вымышлено Французской Комиссией или сделано подсудимыми из страха, для избежания лютости врагов. Во всяком случае признание ложно, потому что повелений к поджогу дано не было. Что касается до ракет, фитилей, пузырей с порохом, отысканных в домах и у подсудимых, то зажигательные вещества, если и в самом деле были они найдены Французами, нигде иначе не могли быть взяты, как в частных заведениях, где приготовляются фейерверки для праздников, даваемых в Москве и за городом, или на даче, где изготовлялся шар. Наконец, увезение пожарных труб из Москвы, которых было 96, по 3 в каждой части, не есть доказательство заблаговременно принятого намерения предать город огню. Это была обыкновенная, тогда принятая мера, на основании коей, при сближении неприятеля, отправлялись все присутственные места, архивы, чиновники, казенные суммы и имущества. Из сей общей меры не была изъята и Московская полиция. Но если бы трубы и остались на своих местах, действие их не могло быть успешно в городе, имеющем 50 верст в окружности, который зажигался в разных местах вдруг и где, среди ужаснейшего вихря, единовременно горело до 7000 зданий. Трубы имели бы одинаковую участь с домами; они сгорели бы.
Найдя лишь золу и уголь вместо богатой, многолюдной, покорной ему Москвы, Наполеон осыпал Русских ругательствами, называл их в бюллетенях Татарами, Калмыками, варварами, не умеющими защищать себя иначе, как сожигая собственные дома. За ним твердили Французские писатели и журналисты о необходимости загнать Русских в Азию, очистить от них Европу. Предметом особенной злобы избрал Наполеон Графа Ростопчина; имя его, как припев, беспрестанно упоминалось в бюллетенях: «Это Ростопчин, который сжег Москву!» Все поступки Графа Ростопчина были наперекор желаний и надежд Наполеона, потому что он всеми силами способствовал к опорожнению Москвы, сохранению в ней спокойствия, возжению в сердцах народа не только ненависти, но и презрения к Наполеону. Тогда Наполеон уже сроднился с мыслью, что столицы Государств должны беспрекословно пред ним падать; он даже привык к ненависти, вообще в Европе к нему питаемой, и пренебрегал ею; но для него ново было презрение, которое Граф Ростопчин старался распространить к нему в России. Такой обиды Наполеон не простил. В отмщение выставлял он Графа Ростопчина зажигателем Москвы и в сем отношении хотел явиться невинным пред судом света. Конечно, Русские никому не уступят чести быть первыми виновниками Московского пожара: это одно из драгоценных наследий, какое наш век передаст будущим; но истинным виновником пожара и злополучия столицы останется Наполеон. Без его нашествия не сгорела бы Москва, преданная им на расхищение. Потомство спрашивает: почему Наполеон был безмолвным, равнодушным зрителем неистовств в Москве? Злодеяний нельзя отнести к остававшимся в столице Русским: число их было ничтожно в сравнении со ста тысячами неприятелей, из коих редкий не жег и не грабил. Утушить пожар, возженный Русскими, было не во власти Наполеона, потому что укрощение пламени превосходило силы человеческие, но в четыредневное пребывание свое в Петровском дворце он решительно не принял никаких мер прекратить злодейства и обуздать свою армию, продолжавшую грабить и потом, до самого того времени, когда она принуждена была со срамом бежать из Москвы. Зачем распускал он войска на грабеж, не отправил их за заставы, не запретил им всеми мерами убеждений, строгости, угроз отлучаться от знамен? Зачем преступным послаблением своевольству, буйным страстям, душегубству умножил он до бесконечности число зажигателей, разбойников, святотатцев? Так, не простым завоевателем, а убийцей показался Наполеон на стогнах Московских! На его память должны лечь кровавые явления, совершавшиеся на развалинах Москвы, и обременить его проклятием веков.
Получение императором Александром известия о падении Москвы
Молва о падении Москвы доходит до Петербурга. – Донесение Графа Ростопчина. – Отправление в Армию Князя Волконского. – Высочайший рескрипт Князю Кутузову. – Разговор Государя с Полковником Мишо. – Донесение Князя Кутузова. – Обнародование известия о падении Москвы. – Письмо Государя к Шведскому Принцу. – Слова Государя Графу Ливену. – Сбор войск на дороге между Петербургом и Москвой. – Вооружение выходцев из занятых неприятелем губерний. – Меры к опорожнению Петербурга. – Различные Правительственные распоряжения.
По оставлении Москвы весь следующий день 3 Сентября армия простояла в лагере при Панках; Милорадович, с арьергардом, при Вязовке. 4-го числа армия отступила к Боровскому перевозу, на правый берег Москвы реки; главная квартира была в Кулакове. Дорогой из Панков в Кулаково Князь Кутузов остановился в Жилине, откуда представил Государю донесение об уступлении Москвы. Прежде нежели дошел рапорт его, носилась уже по Петербургу глухая молва о печальном событии, но ей верили мало, ибо она начала оглашаться через неделю после того, как узнали в Петербурге о Бородинском сражении и с часу на час ждали известия о новой битве. Чего желаем, того и надеемся. Молва о падении Москвы распространилась в Петербурге от одного приехавшего оттуда помещика. Его задержали, как разгласителя неблагоприятных слухов, но вскоре показания его подтвердились на самом деле, и разразилось зловещее облако громовыми словами: «Москва взята!» Мертвое оцепенение последовало за сим ударом.
По окончании военного совета в Филях Князь Кутузов не донес Государю тотчас же, как следовало, о своем намерении уступить Москву без сражения. От его непостижимого, тревожного молчания несколько времени продолжалось недоумение Императора. Весь Петербург говорил, что Наполеон в Москве, а Государь не имел о том официального донесения от Главнокомандующего. Наконец Его Величество получил от Графа Ростопчина следующее письмо, которое пришло поздно, отправленное через Ярославль: «Адъютант Князя Кутузова привез мне Письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров, для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! Поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей Империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших Предков. Я последую за армией. Я все вывез: мне остается плакать об участи моего Отечества!» Письмо Графа Ростопчина не объясняло двух, самых главных обстоятельств: 1) по каким причинам Князь Кутузов не сразился под Москвой и отступил? 2) зачем он обратился на Рязань? Государь особенно беспокоился о последнем, потому что Рязанская дорога не была путем, который надлежало избрать в военном отношении. Император призвал к себе того из Генерал-Адъютантов, коего с юности своей удостаивал дружественным расположением, Князя Волконского, и сказал ему: «Не понимаю, зачем Фельдмаршал пошел на Рязанскую дорогу. Ему следовало идти на Калужскую. Тотчас поезжай к нему; узнай, что побудило его взять это направление; расспроси об армии и дальнейших намерениях его». Тут же Государь вручил ему следующий рескрипт для доставления Князю Кутузову: «Князь Михаил Илларионович: с 29 Августа не имею Я никаких донесений от вас. Между тем от 1 сентября получил я через Ярославль от Московского Главнокомандующего печальное известие, что вы решились с армией оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело сие известие, а молчание ваше усугубляет Мое удивление. Я отправляю с сим Генерал-Адъютанта Князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь несчастной решимости» [336] .
