Функция оргазма. Основные сексуально-экономические проблемы биологической энергии - Райх Вильгельм
Как руководителю студенческого семинара по сексологии, мне приходилось доставать литературу. Я посещал Каммерера, Штайнаха, Штекеля, профессора биологии Бутана, Альфреда Адлера и Фрейда. Личность Фрейда произвела на меня наиболее сильное и продолжительное впечатление. Каммерер был умен и любезен, но наша деятельность не особенно интересовала его. Штайнах жаловался на трудности. Штекель пытался привлечь нас на свою сторону. Знакомство с Адлером разочаровало. Он ругал Фрейда: эдипов комплекс был, по его словам, глупостью, комплекс кастрации - путаной фантазией и излагался, как полагал Адлер, гораздо лучше в его учении о мужском протесте. Из научных построений Адлера родилась позже община мелкобуржуазных сторонников сексуальной реформы.
Фрейд был другим, и это касалось прежде всего его простой манеры держаться. В его поведении не проскальзывало стремление играть какую-нибудь роль - профессора, большого знатока людей, изысканного ученого. Фрейд говорил со мной, как совсем обычный человек, и в его глазах светился большой ум. Они не проникали по-провидчески в глаза собеседника, а лишь смотрели на мир честно и искренне. Он интересовался работой нашего семинара и нашел ее очень разумной. По мнению Фрейда, мы были правы. Он полагал, что была бы достойна сожаления такая позиция, при которой сексуальность не вызвала к себе никакого интереса или будила только ложный интерес. Фрейд любезно согласился помочь нам литературой и, встав на колени перед книжным шкафом, отобрал несколько книг я брошюр. Это были отдельные оттиски "Судеб влечений", "Подсознательного", "Толкование снов", "Психопатология повседневной жизни" и т. д. Фрейд говорил быстро, по-деловому и живо, его движения были естественны, и во всем сквозила ирония. Я пришел робея, а ушел обрадованным и счастливым. Так началась интенсивная 14-летняя работа в психоанализе и для психоанализа. В конце этого периода я хоть и испытал по вине Фрейда тяжелое разочарование, но рад сказать, что оно не привело к ненависти и отторжению. Напротив, сегодня я могу оценить заслуги Фрейда гораздо выше, и оценка эта будет куда точнее, чем тогда, в ученические годы. Я счастлив, что так долго был его учеником, полнотью преданным его делу, и не выступал с какой бы то ни было преждевременной критикой.
Полная преданность делу - первейшая предпосылка духовной независимости. В годы тяжелой орьбы вокруг учения Фрейда я видел, как на сцене появлялись и снова исчезали с нее многочисленные актеры. Одни взлетали подобно кометам, оставаясь лишь многообещающими, но ничего не говорящими. Другие, с трудом пробиваясь через тяжелые проблемы подсознательного и не обладая прозорливостью Фрейда, напоминали кротов. Были и третьи, которые пытались конкурировать с Фрейдом, не понимая, как он резко отличается от представителей обычной академической науки. Четвертые поспешно выхватывали какой-либо фрагмент учения, превращая его в свою профессию. Но если посмотреть объективно, то речь шла не о конкуренции или профессии, а о продолжении громадного открытия. Речь шла не столько о расширении известных знаний, сколько о биологическом и экспериментальном подкреплении теории либидо, и необходимо было быть ответственным за каждый шаг на пути познания, противостоявшего миру опошления и формализма. Было необходимо умение выстоять в одиночку и быть готовым к непризнанию и непопулярности. Сегодня многим в мире этой новой, психобиологической отрасли медицины ясно, что учение о структуре характера, основанное на его анализе, является законным продолжением теории неосознанной душевной жизни. Важнейшим плодом последовательного применения понятия либидо было открытие нового подхода к биогенезу.
История науки представляет собой длинную цепь продолжений, разработок, отклонений от проторенного пути и возвращении на него, воссоздания знания на новой основе, критики иных взглядов, новых отклонений от столбовой дороги и возвращений на нее и создания еще чего-то нового. Это тяжелый и длительный путь. Мы находимся только в начале истории науки, насчитывающей вместе с большими пустыми промежутками всего лишь около 2000 лет. Возраст живого мира исчисляется сотнями тысяч лет, и просуществует он, вероятно, еще не одну сотню тысяч лет. Развитие идет все время вперед, и, в принципе, никогда назад. Темп жизни ускоряется, растет и сложность жизни. Роль ведущего в жизни всегда играла и будет играть честная работа ученых-первопроходцев. Иначе будет лишь то, что враждебно жизни, и эта ситуация обязывает.
Пер Гюнт.
Дух психоанализа производил впечатление величия и мощи и самым вопиющим образом противоречил обычному человеческому мышлению. Ты думаешь, что способен в соответствии со свободной волей определять характер своих действий? Вовсе нет! Твои сознательные действия - всего лишь капля на поверхности моря неосознанных процессов, о которых ты ничего не можешь знать, познать которые ты боишься. Ты гордишься "индивидуальностью своей личности" и "широтой своего духа"? Да полно! Ты, в принципе, всего лишь мяч своих страстей, которые делают с тобой все, что им заблагорассудится. Конечно, это тяжело ранит твое тщеславие! Но ты был точно так же задет, узнав, что происходишь от обезьян и что Земля, по которой ты ползаешь, вовсе не центр звездного мира, - а ведь ты так охотно верил в это! Ты все еще думаешь, что Земля единственная среди миллиардов звезд несет на себе живую материю. Твое поведение определяется событиями, о которых ты ничего не знаешь, которых ты боишься и которые ложно истолковываешь. Существует психическая деятельность, простирающаяся гораздо дальше пределов твоего сознания. Твое неосознанное - как кантовская "вещь в себе": его никогда нельзя постичь до конца, так как оно позволяет познать себя только в своих проявлениях. Это чувствовал ибсеновский Пер Гюнт, восклицая:
"Ни назад, ни вперед - никуда не могу,
словно я в заколдованном замкнут кругу;
никуда не пройду, будто стены растут
из земли.
И повсюду она: под ногами, вблизи
и вдали.
Покажись! Назови свое имя!"
Имя той, к кому он взывает, - "Большая Кривая". Я вновь и вновь перечитывал "Пер Гюнт", прочитал и немало интерпретаций этой пьесы.
Аффективное неприятие фрейдовской теории неосознанного основывалось не только на традиционном отрицании новых великих идей. Человеку необходимо жить и удовлетворять свои как материальные, так и психологические потребности в обществе, которое, следуя предписанному пути, стремится к сохранению. Таково требование повседневной жизни. Отклонение от известного, привычного, от накатанного пути может означать смуту и гибель. Отсюда по меньшей мере понятен страх людей перед всем неопределенным, беспочвенным, космическим. Тот, кто отклоняется от этого, лет ко становится Пером Гюнтом, фантазером, душевнобольным. Мне казалось, что Пер Гюнт хотел раскрыть великую тайну, не имея для этого достаточных сил.
Его история есть история человека, который, вооружившись недостаточными средствами, выпрыгнул из марширующих рядов людей. Его не понимают. Его высмеивают, если он безвреден, и пытаются уничтожить, если он оказывается сильным. Если Пер Гюнт не понимает бесконечности, в которую вводят его мысли и дела, он гибнет по собственной вине. Когда я прочитал и понял "Пер Гюнт", когда я познакомился и постиг учение Фрейда, все вокруг меня закружилось и заколебалось. Я сам был подобен Перу Гюнту. В его судьбе я чувствовал наиболее вероятный результат, которым должна закончиться попытка выскочить из сомкнутых маршевых колонн приверженцев признанной науки и обычного мышления. Если Фрейд был прав, формулируя учение о бессознательном, - а в его правоте я не сомневался, - то это значит, что им была осмыслена внутренняя, духовная бесконечность. Человек превратился в червячка, подхваченного потоком собственных переживаний. Все это я ощущал смутно и никак уж не "научно". Если рассматривать научную теорию с точки зрения живой жизни, то она представляет собой искусственный опорный пункт в хаосе явлений. Поэтому она имеет ценность в качестве душевной защиты.
