Слабость силы: Аналитика закрытых элитных игр и ее концептуальные основания - Кургинян Сергей Ервандович
Коллективы, которые выходят на эту территорию, не могут быть классическими научными организациями. Нигде в мире они ими и не являются. Параллельно с новым методом складывается новая коллективность. Не знаю, как это точнее назвать? «Интеллектуальная коммуна»? Но дело не в словах. Дело в действительно новом качестве коллективности, вне которого новый метод применен быть не может.
Выдержка №4 – или о том, куда не может не устремиться дух подобной ответственности
Почему на вопросы, которые я здесь назвал «проклятыми», вообще должна отвечать наука? Старая, новая – любая... На эти вопросы должна отвечать разведка, используя понятные оперативные методы. Люди другой специальности должны, напрягая прямые информационные каналы (то есть агентуру в стане противника), точно сказать, где чего и сколько имеется. Какие противник издает секретные директивы по поводу использования имеющегося. И так далее...
Почему этого не происходит? А то, что этого не происходит, понятно всем. Соответствующие ненаучные специалисты дали соответствующую секретную информацию о нахождении в Ираке определенных видов оружия массового уничтожения. Была ли это просто неверная информация? Или это была информация, про которую знали, что она неверная? Или это была верная информация, но тогда где это оружие? С чем конкретно мы здесь имеем дело?
Информацию такого рода добывают люди. Люди эти – не одиночки. Они входят в организации. Организации, которые добивают такую информацию, обладают структурно-системной спецификой. Эту специфику, кстати, изучает определенное направление в социологии. Социология закрытых систем, или закрытых структур, – не фантом, а реальная дисциплина. Без нее невозможна, например, криминалистика. Потому что криминальные субъекты (их еще называют «организованные преступные группы») – это тоже закрытые социальные системы (или структуры).
Я не хочу проводить параллелей между мафиями и спецслужбами. Есть любители заниматься подобными параллелями. Но я к ним не принадлежу. Я только обращаю внимание на то, что и мафии, и спецслужбы, и религиозные секты, и многое другое – это закрытые социальные системы. И они всегда будут существовать наряду с открытыми.
Я говорю не об абстракциях. А о том, с чем каждый из собравшихся сталкивается постоянно. В теории игр есть разграничения между фигурами и игроками. Если бюрократическая структура работает по инструкциям – она является фигурой в игре. Если она работает на свой корпоративный интерес – она прекращает быть фигурой и становится игроком.
Кто-нибудь видел в современном мире бюрократические структуры, являющиеся только фигурами? Все в игре! А закрытые структуры, занимающиеся добычей информации, – фигуры или игроки? Мне кажется, вопрос риторический. Ни один процесс, и уж тем более такой сложный, как тот, что сейчас происходит в Иране и вокруг него, нельзя оторвать от игровой рефлексии!
А играющая структура не будет дарить кому-то свою игровую рефлексию. Такую рефлексию еще надо суметь добыть. Если интеллектуал делает выбор, о котором я говорю, он становится на этот трудный, неблагодарный и небезопасный путь.
Для начала надо осуществить две, казалось бы, простейшие констатации.
Первая: мир закрытых систем существует. Он столь же реален, как и мир открытых систем. А значит, подлежит научному изучению.
Вторая: мир закрытых систем – это мир, подчиняющийся своим законам, эти законы не являются частным случаем законов мира открытых систем. И это мир, который складывается из особых элементов, обладающих особыми мотивациями.
Я не хочу давать оценку этим мотивациям, я не хочу морализировать, потому что тут каждый, кто морализирует, попадает в ловушку. Кроме того, из качеств людей нельзя выводить качество социальных структур. Поведение ЦРУ или Пентагона, ФСБ или ГРУ не определяется мотивами работников. Даже самых ответственных. Равно как не определяется оно и инструкциями. Социология не частный случай психологии. Это другая наука. Психология участника закрытой группы – это одно. А поведение группы как целого, как гештальта, – это другое.
Выдержка №5 – или о том, что будет подрывать этот дух ответственности
Мир закрытых структур, во-первых, существует и, во-вторых, специфичен. Почему два таких простейших признания так мучительны, так запретны, так табуированы? Почему они особо табуированы в тех обществах, которые провозгласили открытость, то есть свободу от табу?
Потому что их открытость, то есть неидеологичность, сама стала идеологией. Общество должно быть открытым? Значит, оно является открытым. А значит, в нем нет закрытого. А значит, если мы опишем институты и процедуры, то мы дадим полное описание.
Такой подход мгновенно превращает науку (то есть сферу, где ничто не существует без критики) в идеологию (то есть в сферу, где критика есть недопустимое посягательство на святое).
Причем эта идеология охраняет от критики не только свою «святая святых»! Она начинает защищаться «на дальних подступах»! И тут все доходит до абсурда, согласно которому «коза ностра» (или какая-то еще более закрытая мафия) должна, видимо, описываться тем же способом, что и... не знаю даже, как точнее сказать... общество футбольных фанатов! Но и это общество – существенно закрытая система!
Общество филателистов? Любителей подводного спорта? Любителей зимнего плавания? Между прочим, какой пример ни возьми, везде нет абсолютной открытости. Но тут все происходит по известному алгоритму. «Вижу закрытое, но поскольку оно противоречит идеологии, то я ему вменяю открытость и начинаю эту открытость описывать».
Что значит «вменяю открытость закрытости»? Это значит, я закрытость уничтожаю как предмет. Ученый ведь не только истиной занят. Он еще и ролевую социальную игру ведет. Когда в нем это ролевое доминирует, то он наплюет даже на очевидное (например, на то, что мир закрытых систем существует и является специфичным). Он предпочтет ролевое очевидному и будет осуществлять свою деятельность, не раскрывая, а истребляя предмет.
Он скажет: мир закрытых систем не существует и не является специфичным. А что это значит? Это значит – предмета нет.
Мы изумленно спрашиваем, почему его нет, – ведь мафии есть, спецслужбы есть, секты есть, много еще чего есть... А предмета якобы нет.
Нам отвечают, что его нет потому, что его не должно быть. А дальше говорят: «Если нет предмета, то нет и метода».
Мы изумленно спрашиваем: «А как же социология закрытых структур, социальная психология (психология групповой мотивации), культурология закрытых систем, анализ особых форм поведения (так называемое игровое поведение), анализ внутренней системной структуры (ядро системы, ее периферия, коды поведения), анализ социогенезиса, логики социального воспроизводства?»
Нам говорят: «Ваш предмет – фантом! А метод – теория заговора».
Мы говорим: «А когда банда берет банк – это заговор? Или когда финансист обрушивает рынки целого региона и сам об этом заявляет? А война – это заговор? А конкурентные операции – это заговоры?»
Нам отвечают: «Мы знаем две территории: территория респектабельной науки и территория теории заговора. Если то, что вы делаете, не находится на территории респектабельной науки, значит, оно находится на территории теории заговора».
Мы робко возражаем: «А как же теория элит? Питирим Сорокин вроде бы не конспиролог, как и многие другие, кто этим занимался...»
Нам отвечают: «Элита – это некорректное слово».
Мы говорим: «Ну, хорошо, группа».
Нам отвечают: «Ну, группа – это уже марксизм. Это прилично. Но тогда должны быть только материальные интересы. Группа – это интересы».
Мы говорим: «А если налицо явно нематериальная, например, суицидальная мотивация?»
Нам отвечают: «Хотите заниматься группами – ни шагу с территории интересов!»
Мы говорим: «А если на этой территории ничего понять невозможно?»
Нам, по сути, отвечают: «Корректность процедуры важнее, чем ее результативность».
