Мировая революция и мировая война - Роговин Вадим Захарович (читаемые книги читать txt) 📗
Лондонский еженедельник «Тайм энд тайд» писал, что своим докладом Сталин «почти создал впечатление, что между Берлином и Москвой легко может быть достигнуто соглашение». К аналогичному выводу приходила канадская «Монреаль газет», которая утверждала, что доклад Сталина прозвучал «почти как сближение между СССР и Германией, поскольку в нём был сделан упор на отсутствие действительной базы для войны между ними».
Доклад Сталина нашёл весьма благожелательный отклик в фашистской прессе. Итальянский журнал «Релацьони интернационали» с удовлетворением отмечал, что «позиция Сталина в отношении [немецкого] тоталитарного режима является не полемической, как прежде, а в известной мере осторожной и умеренной». Германский официоз «Фёлькишер беобахтер» опубликовал статью с многозначительным названием «Сталин издевается над Англией», где утверждалось, что «Сталин в пух и прах раскритиковал английскую политику. Он упрекал Англию ни в чём ином, как в фальшивой игре, лицемерном миролюбии и жажде войны… Сталин и его правительство в самой торжественной форме заклеймили на XVIII съезде лицемерное натравливание демократическими государствами, в особенности Англией, фашистских государств против Советского Союза» [406].
В троцкистской печати доклад Сталина был расценен как зондажная попытка заключить сделку с Гитлером. М. Шахтман в американской газете «Socialist Appeal» усматривал в этом докладе «оливковую ветвь», протянутую Сталиным Гитлеру, и предвестие «возможного развития оси Берлин — Москва» [407].
Троцкий откликнулся на доклад Сталина статьёй «Капитуляция Сталина», в которой подчёркивал, что «Сталин поторопился извлечь для себя уроки из испанских событий в смысле дальнейшего поворота в сторону реакции… В речи на съезде Сталин открыто порывает с идеей „союза демократий для отпора фашистским агрессорам“. Теперь провокаторами международной войны оказываются не Муссолини и Гитлер, а две основные демократии Европы: Великобритания и Франция, которые, по словам оратора, хотят втравить в вооружённый конфликт Германию и СССР… Отказ от политики „союза демократий“ дополняется немедленно униженным пресмыкательством перед Гитлером и усердной чисткой его сапог. Таков Сталин!»
Поворот в сталинской политике Троцкий объяснял тем, что при полном сходстве политических методов Сталина и Гитлера разница результатов их действий на международной арене «бьёт в глаза. Гитлер за короткое время вернул Саарскую область, опрокинул Версальский договор, захватил Австрию и судетских немцев, подчинил своему господству Чехословакию и своему влиянию — ряд других второстепенных и третьестепенных государств. За те же годы Сталин не знал на международной арене ничего, кроме поражений и унижений (Китай, Чехословакия, Испания)».
Считая поверхностным объяснение личными качествами Гитлера и Сталина различий в результатах их международной политики, Троцкий писал: «Гитлер, несомненно, проницательнее и смелее Сталина. Однако решает не это. Решают общие социальные условия обеих стран».
Социальный режим Гитлера, будучи порождением мирового капиталистического кризиса, есть в то же время единственно возможный для Германии режим в рамках монополистического капитализма. Разгадка успехов Гитлера состоит в том, что своим режимом он даёт крайнее выражение тенденциям империализма. Разумеется, эти успехи зыбки и непрочны. «Гитлер скоро приблизится… к апогею, чтобы скатиться затем вниз. Но этот момент ещё не наступил. Гитлер ещё эксплуатирует динамическую силу империализма, борющегося за своё существование».
В отличие от этого, сталинистский политический режим вступил в непримиримое противоречие с социальным фундаментом советского общества — национализированной собственностью и плановым хозяйством. Это хозяйство «имеет свои собственные законы, которые всё меньше мирятся с деспотизмом, невежеством и воровством сталинской бюрократии». Чувствуя это, Сталин озабочен в первую очередь тем, чтобы продлить господство бонапартистской клики. «Благодаря неоценимым преимуществам тоталитарного режима… он меняет принципы своей политики именно для того, чтобы не сменили его самого».
Насквозь эмпирический характер политики Сталина затрудняет определение его дальнейших намерений. «Что представляет собою речь Сталина: звено в цепи сложившейся новой политики, опирающейся на уже достигнутые первые соглашения с Гитлером, или же только пробный шар, одностороннее предложение руки и сердца? Весьма вероятно, что действительность проходит ближе ко второму варианту, чем к первому. Победитель — Гитлер отнюдь не спешит закреплять свои дружбы и вражды. Наоборот, он очень заинтересован в том, чтобы Советский Союз и западные демократии подбрасывали друг другу обвинения в „провокации войны“. Своим напором Гитлер во всяком случае кое-чего уже достиг: Сталин, вчера ещё „Александр Невский“ западных демократий, сегодня обращает свои взоры к Берлину и униженно кается в совершённых ошибках».
Исторический урок, заключённый в докладе Сталина, Троцкий видел в том, что Сталин, истребивший всех соратников Ленина и цвет командного состава армии по обвинению в том, что они являются агентами Гитлера, «открыто ставит ныне свою кандидатуру на роль… главного агента Гитлера» [408].
XXX
Изменения в политике западных держав
Исторические события совпали таким образом, что спустя два дня после доклада Сталина Гитлер приступил к молниеносной операции по окончательному расчленению и захвату Чехословакии.
12 марта, после посещения Гитлера главарём словацких фашистов Тисо, была провозглашена «независимость» Словакии, правительство которой немедленно обратилось к Германии за «помощью». В «независимой» Словакии были размещены части вермахта, а её экономика была поставлена под полный контроль немецких монополий.
13 марта немецкие войска вторглись в Чехию, которая была включена в состав германской империи под названием «Имперский протекторат Чехия и Моравия». Англия и Франция не приняли никаких мер для того, чтобы защитить государственную независимость Чехословакии, помешать оккупации Чехии и превращению Словакии в марионеточное государство.
Новая аннексия, предпринятая Германией, резко изменила соотношение сил в Европе. За счёт захваченного в Чехословакии первоклассного оружия было вооружено 40 немецких дивизий. Одни только заводы Шкода выпустили за апрель — август 1939 года столько же военной продукции, сколько произвели за тот же период все английские заводы [409]. Таким образом, готовность вермахта и германской военной промышленности к ведению мировой войны возросла в огромной степени.
Кроме того, оккупация Чехословакии значительно ухудшила стратегическое положение Польши, которая оказалась окружённой с трёх сторон Германией. Это явилось одним из факторов, вызвавших предъявление 21 марта в ультимативной форме германских требований Польше: передать рейху Данциг и экстерриториальную зону для строительства автострады и железной дороги, пересекающей т. н. «польский коридор» [410].
Спустя несколько дней после захвата Чехословакии Гитлер осуществил ещё одну «мирную» аннексию, вынудив литовское правительство подписать договор о передаче Германии Клайпедской (Мемельской) области.
7 апреля произошёл ещё один акт агрессии: вторжение итальянских войск в Албанию. Через несколько дней Чемберлен и Галифакс полетели в Рим, где подписали с Муссолини соглашение, фактически признававшее захват Италией Албании.
Эта дипломатическая акция оказалась, однако, последним словом политики «умиротворения» агрессоров. Правительства Англии и Франции были хорошо осведомлены о глобальных планах Гитлера, которые несли смертельную угрозу их интересам. Общественность этих стран требовала принять решительные меры против усиливавшейся фашистской агрессии. 20 марта Майский сообщал в Москву, что «аннексия Чехословакии, несомненно, произвела громадное впечатление на все слои населения. Разочарование в Мюнхене и негодование против Германии всеобщее… Политика „умиротворения“ в сознании широчайших масс мертва. Случилось то, чего больше всего старался избежать Чемберлен: между Англией и Германией пролегла глубокая политическая и морально-психологическая борозда, которую заровнять будет нелегко. Какие-либо переговоры между Лондоном и Берлином в ближайшем будущем невозможны… В сильнейшей степени возросла тревога за будущее и усилилось сознание необходимости коллективного отпора агрессорам. Отсюда довольно крутой поворот в сторону СССР» [411].
