История одного предателя - Николаевский Борис Иванович (читать книги онлайн txt) 📗
Причины этой последней перемены становятся понятными только теперь.
Весь этот период после разгрома декабрьского восстания Азеф чувствовал себя совсем не спокойно. Реакция явно взяла верх. В возможность близкой победы революции Азеф перестал верить. Заведование кассой Боевой Организации, конечно, и теперь продолжало оставаться много более выгодным делом, чем работа на Департамент, но выгодным оно было только при условии хороших отношений с Департаментом. Конфликт с последним не только сводил на нет все выгоды материального характера, — он ставил Азефа еще и перед лицом таких опасностей, размеры которых опасно было недооценивать. Тем больше беспокоило Азефа поведение Рачковского: Азеф несколько раз писал ему, делая более или менее значительные сообщения и настойчиво прося о свидании. Он стремился восстановить свои прежние служебные отношения. Все было напрасно: Рачковский как воды в рот набрал. Это усиливало тревогу Азефа. Он знал, что Татаров был осведомлен о многих, — хотя и далеко не обо всех, — сторонах его деятельности. Не было никакого сомнения, что все это теперь известно Рачковскому, — и Азеф, конечно, отсутствие ответов из Департамента ставил в прямую связь с получением Рачковским информации от Татарова. Если так, то над ним собиралась гроза, — и тем настоятельнее было теперь желание Азефа смягчить гнев богов полицейского Олимпа.
По-видимому, так и обстояло дело в действительности. Точных данных о мотивах поведения Рачковского, правда, не имеется, — но понятным это поведение станет только в одном случае: если мы примем, что Рачковский не доверял Азефу и не хотел иметь с ним никакого дела. Ведь о прошлой деятельности Азефа он знал; он знал, какое положение Азеф занимает в партии; агентов, которые давали бы ему информацию о внутренней жизни центральных учреждений социалистов-революционеров, он искал с большой энергией, — и, тем не менее, оставлял без ответа все навязчивые просьбы о встрече… Одному из очень видных, — хотя далеко не умных, — деятелей политического розыска, жандармскому полковнику П. П. Заварзину, Рачковский позднее говорил, что он уличил Азефа в двойной игре и потому прервал с ним всякие сношения. Рассказы Заварзина далеко не во всех частях заслуживают веры, — но данное его сообщение вполне отвечает всему тому, что нам точно известно об отношении Рачковского к Азефу, и потому должно быть признано правильным.
Все это объясняет, почему рассказы Рутенберга должны были привести Азефа в состояние настоящего бешенства: из них он узнал, что кроме Татарова его роль перед Рачковским разоблачил также и Гапон. Тем хуже для последнего: его, во что бы то ни стало должна была постичь та же судьба, что и Татарова. Он должен быть, во всяком случае, убит.
Несколько более сложен был для Азефа вопрос о Рачковском. В отношении последнего было возможно идти двумя путями: с одной стороны, было можно делать ставку на его устранение. Это имело свои преимущества: с ним уходил тот руководитель Департамента, который относился с подозрением к его, Азефа, роли. Но, с другой стороны, было возможно разоблачить перед ним планы Рутенберга и тем самым попытаться его умилостивить. О том, что передумал Азеф в этот период, конечно, можно только догадываться, но по его поведению видно, что в начале он, по-видимому, был склонен допустить двойное убийство Гапона и Рачковского и лишь позднее, увидев, что Рачковский ведет себя осторожно и избегает ходить на свидания с Рутенбергом, постарался извлечь ту единственную выгоду из создавшегося положения, которую одну только и можно было извлечь, — а именно предал Рачковскому план Рутенберга. Об этом мы узнаем из свидетельств Герасимова: последний показал на допросах в следственной комиссии 1917 г., что Азеф во время своих позднейших свиданий с Рачковским, упоминал о своих письмах-предупреждениях против Рутенберга (В этих показаниях Герасимова говорится: «Припоминаю, что Азеф говорил Рачковскому о письме, в котором он предупреждал Рачковского об опасности для его жизни со стороны Рутенберга».); но по времени эти предупреждения относятся к сравнительно позднему периоду, так как, по рассказам того же Герасимова, на первые свидания с Рутенбергом Рачковский очень хотел пойти, будучи искренне уверен, что Рутенберг готов заключить сделку о предательстве, а этого, конечно, не было бы, если бы Азеф сообщил Рачковскому о плане двойного убийства немедленно после того, как этот план был разработан.
Во всяком случае, несомненно, что с определенного момента Азеф ставит перед собою двойную задачу: обязательное убийство Гапона, с одной стороны, и спасение Рачковского, с другой. Азеф вообще очень любил выставлять себя в роли спасителя жизней своих непосредственных полицейских руководителей: так было в его отношениях с Лопухиным; подобные попытки он делал и в других случаях, и его опыт учил, что такая роль создавала для него в высшей степени благоприятную обстановку, так как «спасенные» им его полицейские руководители, считая себя в долгу перед ним, всегда бывали более склонны снисходительнее смотреть на его поведение.
Неприятным препятствием было решение Центрального Комитета убить Гапона не иначе, как вместе с Рачковским. Но его оказалось возможным обойти: Азеф взял на себя поручение Центрального Комитета о непосредственном руководстве всем предприятием Рутенберга, и, разрабатывая вместе с последним детали намеченного плана, дал ему директиву в крайнем случае, т. е. если не удастся завлечь в ловушку Рачковского, убить хотя бы одного Гапона.
Этот свой план Азефу удалось осуществить полностью.
Развязка приближалась. Рутенберг чувствовал, что вокруг него затягиваются сети полицейского наблюдения, и понимал, что он не сможет завлечь в ловушку Гапона и Рачковского вместе. Для продолжения игры не хватало нервов, и Рутенберг решил пойти тем путем, который оставляли ему на крайний случай инструкции Азефа: он решил убить одного Гапона.
Убийство Гапона было решено облечь в форму суда над ним группы близких к нему рабочих, — товарищей Гапона по участию в январских событиях 1905 г. Под Петербургом была снята уединенная дача. На эту дачу был завлечен Гапон, якобы для окончательных переговорах об условиях выдачи Боевой Организации. Гапон не подозревал расставленной ему ловушке. Сердитый на Рутенберга за его медлительность и всевозможные затяжки, он теперь говорил с особенной откровенностью и грубостью:
«Чего ты ломаешься, — убеждал он Рутенберга, — 25 тысяч тоже хорошие деньги!»
А когда Рутенберг указал, что его мучит совесть: ведь если «боевиков» арестуют, то они все будут повешены, — Гапон жестко ответил:
«Ну, что же! Конечно, жаль, но ничего не поделаешь! Лес рубят, — щепки летят».
И утешал Рутенберга тем, что никто об этом предательстве не узнает:
«Рачковский такой умный человек, все хорошо устроит».
Через тонкую досчатую перегородку эти разговоры слушали приглашенные в качестве судей рабочие. Они раньше почти боготворили Гапона, как вождя январского движения. Тем острее было теперь их негодование. Они с трудом сдерживали себя, и когда Рутенберг, наконец, решил прекратить игру и раскрыл перед ними дверь, они не вышли, а выскочили, и с криками, почти со стонами бросились на Гапона. Тот узнал их: среди них было несколько хорошо и близко ему знакомых. Он упал на колени и хватал за руки, моля о пощаде:
«Братцы… братцы… — лепетав он, — во имя прошлого… простите меня…»
— Мы тебе теперь не братцы, — Рачковский тебе братец! — неслось ему в ответ.
— Ты нашу кровь продал охранке, — за это нет прощенья, — дополняли другие.
У Рутенберга не хватало сил присутствовать при расправе. Он ушел из комнаты и почти истерически рыдал;
— Ведь, друг он мне когда то был… Боже мой… Какой ужас!
Тем временем на шею Гапона накинули петлю и прицепили к железному крюку, вбитому над вешалкой. Через несколько секунд все было кончено. Это произошло 10 апреля 1906 г., около 7 часов вечера… Все молча покинули дачу, заперев ее на замок.
В Финляндии, куда Рутенберг уехал немедленно после этих событий, его ждало совсем неожиданное известие: Азеф отрекся от всего, — и от того, что он дал разрешение на убийство одного Гапона, и от того, что он своевременно был предупрежден о последней развязке. С полной категоричностью он заявлял, что никогда согласия на отступления от первоначального решения Центрального Комитета он не давал, и готов был считать личным оскорблением, если кто-нибудь позволял высказать хоть тень колебания в вопросе о том, кому нужно верить: ему, Азефу, или Рутенбергу. В довершение ко всему последний оказывался в положении не только человека, нарушившего партийную дисциплину, но и клеветника на одного из наиболее «уважаемых» членов Центр. Комитета. От убийства Гапона партия отрекалась, — оно было объявлено личным делом Рутенберга. В реакционной печати стали появляться двусмысленные намеки на то, что он состоял в сношениях с руководителями политической полиции, и что Гапона он убил не то, как конкурента, не то из боязни его разоблачений… Легко понять, что пережил в это время Рутенберг… Он был сломлен и ушел от революционного движения.
