Все, что было у нас - Филиппенко Анатолий Викторович (книга жизни .TXT) 📗

  Одни американки кругом - то есть женщины с круглыми глазами. Я просто совсем офигел. И на бордель было непохоже. И на сайгонский бар или клуб на втором этаже тоже. Всё было самым настоящим образом по закону. То есть, думаю, эти ребята в боях не участвовали. Наверное, французы именно так войну и вели: все офицеры стоят на балконе отеля, а простых солдат побивают внизу. Они пьют, вспоминают славные минувшие дни, когда война должна была завершиться весьма скоро, а скоро придут ребята из Вашингтона, а они усядутся на горке и станут смотреть, как где-то далеко идёт война.

  Вот такая была война, и такие были люди, которые заправляли этой войной. Это был КОВПЮВ. Я офигел совершенно.

  Нам сказали, что можно позвонить домой. По MARS (военная спутниковая радиосвязь). Наверное, гадко так проблемы разрешать - дядя мой погиб в Корее. Я позвонил домой. До того момента я даже писем не писал. А было это сразу после Тета, когда основная хрень уже осталась позади. Мать подняла трубку, что вполне естественно, потому что отца вечно дома нет. Он постоянно в море. Сразу стало понятно, что она не в себе от злости. 'Алло'. Голос у ней - как у сержанта-инструктора. Я говорю: 'Мама, это я, Роберт. Успокойся. Ничего не говори пока. Надо следовать военным правилам радиосвязи. Вот сейчас я что-нибудь скажу, а когда перестану говорить, скажу 'Приём'. Тогда можешь говорить, а когда остановишься, скажи 'Приём', и таким образом будем разговаривать дальше. Понятно? Нет, нет, нет. Попробуй заново. Прием'. Ладно, со второй попытки поняла. Я говорю: 'Слышь, у меня всё нормально. Здоров. Проблем никаких. Меня взяли в плен, но обращаются со мной очень хорошо, мам'. Можно было ощутить глухой удар. Сердце её можно было услышать. Она не хотела в это поверить. 'Да нет, нет, я шучу просто, мам. Просто шучу'. Она, вся такая взволнованная: 'Где ты? Где ты?' Я сказал, что в Дананге, и всё про всё разъяснил. Я ведь никогда не мог так сразу ей всё рассказывать - мне вечно надо было чуток всё извратить. Такой вот я. Вечно делаю наоборот, понимаешь, нехорошо так делать, но это было типа как прикольно. Я думал: 'Хе-хе-хе, ага, она сначала подумает о самом плохом, а потом ей сразу же станет легче, когда выяснит, что я жив'.

  Такой уж я человек - в точности приказы не выполняю, поэтому уже после этого решил, раз уж главное моё задание было доставить личные вещи, сходить в этот грёбанный морг. По-военному он назывался 'G. R. Point' ('Служба учета могил'). Помню, как я в него вошёл - он располагался в ангаре, в здоровенном, мать его, здании - помню, как я туда зашёл и проходил мимо одной комнаты. В ней были такие изогнутые фибергласовые кресла, как в футуристической парикмахерской. Я заглянул, а там мужики в этих креслах. Мёртвые, совсем голые. В больших стежках. То есть на Франкенштейнов похожи. Мужику голову разорвало. Они просто сшили её, такое лицо на себя и на Хэллоуин не напялишь. Они ведь что делали? ? соберут обратно, типа как чучело и - никак слово на ум не приходит - забальзамируют. Потом уже можно будет и раскрасить, позднее.

  Там был мужик, который пытался стянуть кольцо с руки, потому что они застывают, всё раздувается, и сделать это непросто. Похоже было на громадную смешную картинку в духе Гэна Вильсона. Эти гробовщики сами выглядели как забальзамированные. Они дышали этими парами, тем, что применяется для бальзамирования, и с кожей от этого что-то делается. Вспомни, как у людей бывает восковая бледность. Залысины... Эти мужики реально выглядели как похоронная команда. Скорей всего - простые солдаты, которых определили в похоронную службу. Помню, как они сказали мне: 'Да не волнуйтесь вы так. Приятно было побеседовать. Может, ещё сюда приедете. Увидимся!' Я сказал им: 'Сомневаюсь. Бога молю, чтобы снова с вами не увидеться. А если придётся, то я уж точно на вас глядеть не буду. Сюда попадать никак нельзя'. И ушёл.

  Я сказал себе: 'Ну вот, весь день испорчен на хер. Мне теперь дополнительный день причитается'. Поэтому вместо того чтобы возвратиться во вторник, я отправился обратно в среду. Я сказал себе: 'Будут неприятности - просто скажу им, что на рейс опоздал, мать его так. Сам же своим советую так говорить. Хрена ли?'.

  Вечером во вторник рота вышла в поле, в горы. В моём взводе не было офицера. В засаду отправили другой взвод. Вот этого я не понял - в засады всегда мой взвод посылали. Мы всегда были головным взводом, когда доходило до стычки или перестрелки. И я думаю, частично это объяснялось тем, что фамилия моя Сантос. В моём взводе были черные. У меня были ребята, которые раньше где-то облажались. А я просто думал, что мы по-настоящему хорошие солдаты. Я думал, что мы вроде 'Грязной Дюжины'. Крутые ребята у нас были. Мы были хорошими солдатами.

  Однако они отправили другой взвод. Тот взвод совершил ошибку. Вместо того чтобы удерживать линию обороны, они попали в 'подкову' и их всех забили. Я думал, что мой взвод будет бычиться на меня за то, что я не вернулся, но их реакция была 'Ох, мы так радовались, что вас тут не было. Нам реально повезло. Потому что мы знали, что вы бы сделали, где бы засели или где стали бы окапываться, когда мы начали бы обустраиваться на месте'. Тот, кто был вместо меня, сидел там, и первый же снаряд с ним покончил. Так мы его и не нашли. Нашли только книгу, что он читал тогда.

  Этого не передать, и людям не объяснить. Когда я пытаюсь объяснить, что такое пост-вьетнамский синдром, я говорю: 'Понимаете, это травма'. Теряешь руку, дядю своего, мать, отца - все это травмы. Переживаешь период депрессии. То есть то, что было, не просто дало мне понять, что я что-то потерял. Это заставило меня понять целую кучу таких вещей о себе самом, о которых я, скорее всего, так бы никогда и не узнал. Возможно, в некотором смысле, я бы достиг в жизни намного большего успеха, если бы так никогда и не узнал. С другой стороны, я бы, наверное, был не так развит, и не так мудр. Но, может быть, именно так я и должен шагать по жизни, в счастливом неведении и весь в успехах. А вместо этого я всё не сдаюсь и делаю то, что считаю важным, и мне всегда приходится бороться с самим собой, чтобы встать с места и подтолкнуть Роберта. И это всерьёз заколёбывает.

  Одна из досадных вещей, связанных с тем, что ты офицер, состояла в том, что до тебя вовсе не доходило, что если делать то, что полагается, то заслужишь ненависть со стороны подчинённых. То, что делаешь, спасает их от гибели, но они тебя за это ненавидят. То есть частенько я слышал, как люди осуждают врачей, которые полагают, что они - сам бог. Я подумывал о том, чтобы пойти учиться на врача после увольнения со службы, и я часто слышал, как перетирают всю эту хрень, и я сказал себе: 'Ты всерьёз полагаешь, что это будет просто здорово. Ты всерьёз думаешь, что это будет нечто этакое. Что ты будешь как бог, будешь лечить людей, спасать людей, и твое самомнение раздуется так сильно, и ты будешь охереть каким важным'. Но ведь люди просто не осознают, как одиноко себя при этом чувствуешь.

  Мне ни разу не довелось непосредственно спасти человека от гибели. Я был обязан убивать, и в процессе убивания делать это так хорошо, что я опосредованно спасал своих подчинённых от гибели. И никакого, никакого удовольствия в этом нет. Приходишь домой с крупным счётом убитых врагов, с высоким показателем поражения противника. К херам такую жизнь.

   Брайен Делейт

  Бортовой пулемётчик

  Дивизия 'Америкал'

  Чулай

  Март 1969 г. ? март 1970 г.

  ВЕЧЕРИНКА

  До того, как я туда поехал, у меня была пара друзей, которые оттуда вернулись. Я спрашивал у них: 'Как там было?', и они не знали, как объяснить, а я не понимал, о чём, собственно, спрашиваю. А когда я вернулся, то вёл себя так же. Почти как немой.

  Я пытался объяснять. Сам-то я человек разговорчивый, поэтому искренне хотел, чтобы люди поняли, через что я прошёл. Мои родители созвали гостей на коктейль в мою честь. Они не знали, что ещё можно сделать. Устроили коктейль-пати в мою честь, как вечеринку для выпускника. И в середине приема они оба поняли - за что я их так сильно и люблю - что совершили серьёзную ошибку.