Голодный ген - Шелл Эллен Руппел (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
О’Райли не сомневался, что обычное обжорство тут ни при чем. Чревоугодник не соблазнится льдом или содержимым мусорного бачка. Однако исчерпывающее обследование не выявило причин, которые могли бы вызвать такое всепоглощающее пристрастие к еде: ни нарушений в работе головного мозга, ни изменений в щитовидной железе, ни очевидной генетической аберрации (отклонения от нормы). Стивен был озадачен и заинтригован. Загадка оказалась вполне по нему: синдром настолько редкостный и непонятный, что известнейшие клиницисты Англии только разводили руками. О’Райли решил взяться за этот случай. Как раз за несколько недель до того он принял в лабораторию эндокринолога Садаф Фаруки, прошедшую стажировку в Оксфорде. Опыт ее лабораторной практики был невелик, но отличная клиническая подготовка и, главное, знание языка пациентов (Садаф родилась и выросла в Пенджабе) делали Фаруки идеальной помощницей в предстоящей работе.
Разумеется, Стивен досконально знал статью Джеффа Фридмана в «Нейчер» за 1994 г. с ее неоспоримыми выводами о воздействии лептиновой мутации на поведение мышей. Однако за три прошедших с той поры года ученым так и не удалось убедиться, что дефицит лептина является важнейшим движущим фактором в развитии человеческого ожирения. Может быть, реакции, характерные для грызунов, вообще не распространяются в данном случае на людей. Правда, у некоторых тучных пациентов, как показывали тесты, содержание этого гормона, вырабатываемого жировыми клетками, было несколько понижено, но не у всех и не всегда. Поэтому О’Райли отнюдь не тешил себя надеждой, что Фаруки обязательно выявит у детей из Пенджаба лептиновую недостаточность. Но тест на содержание лептина в крови достаточно прост в исполнении, и Стивен предложил провести его в качестве своеобразной разминки: сделаем первый шаг, поглядим, как дело обстоит в действительности. Почему бы и не попробовать?
«Я проработала в лаборатории всего четыре недели. Раньше мне никогда не приходилось проводить подобных анализов, — рассказывает Садаф. — Впрочем, с процедурой удалось освоиться довольно быстро. Из Оксфорда в морозильной установке поступили образцы крови. Мы решили начать с сестры. Я все подготовила, и к вечеру, как говорится, процесс пошел. А утром Стив встретил меня словами: „Боже мой! Что бы это могло означать?“»
Уровень лептина в крови девочки не был ни высоким, ни средним, ни низким. Лептина в ее крови попросту не содержалось. О’Райли сперва не знал, что и подумать. Потом заподозрил ошибку. Более раннее исследование генетического материала детей никаких мутаций не выявило. Фаруки старательна и скрупулезна, но, что греха таить, не очень опытна. Может быть, пропущен какой-то этап процесса? Или анализируемый образец оказался слишком старым? Или стал негодным при замораживании? Что-то тут было не так.
Садаф созвонилась для консультации с лечащим врачом детей, а затем отправилась в Лондон, чтобы посетить их семьи. «Родители сестры и брата уже перестали доверять медицинским светилам, которые твердили: ребятам должны помочь диета и физические упражнения, органических патологий у ваших отпрысков нет, — говорит она. — Невероятно, но никто из врачей даже не задумался, почему бедняги так много едят».
Фаруки взяла свежие образцы крови у детей и их десятерых родственников, близких и дальних, поместила пробирки в ведро со льдом и, доставив драгоценный груз на своей «тойоте» в Кембридж, той же ночью повторила тесты. Утром пришел О’Райли. «Обстановка была достаточно напряженной, — вспоминает Садаф. — Мы могли ожидать чего угодно».
Поразительные данные подтвердились: в крови не обнаружилось и следа лептина. Стивен — человек возбудимый, но ученый чрезвычайно осмотрительный. Отсутствие гормона еще не доказывало, что в организме детей приютился тот самый ген ожирения, оно всего лишь предполагало такую возможность. Необходимо было продолжить работу. Этим О’Райли и занялся. Он проследил последовательность ДНК, которая в норме содержит информацию о лептине, клонировал ген из жировой ткани детей и заново изучил его. В результате обнаружилось нечто, упущенное предыдущими исследователями: у пациентов выявился сходный генетический дефект — отсутствие на отрезке гена, в норме кодирующего лептин, всего лишь одной нуклеиновой кислоты, а именно гуанина, причем изъян этот наблюдался в обеих копиях их лептиновых генов; иначе говоря, дети оказались гомозиготами. Далее Стивен провел скрининг родительской крови. Выяснилось, что и мужчины, и женщины обеих пар — гетерозиготы по мутации, вызывающей ожирение: у них имелось по одной копии нормального гена и по одной — мутированного. Из-за родственного брака между гетерозиготами несчастные дети унаследовали по две мутантные копии гена каждый — случай, встречающийся чрезвычайно редко. От рождения они, подобно ob-мышам, были конституционально лишены возможности продуцировать лептин. Таким образом, О’Райли со своей группой впервые в мире выявил ген ожирения у людей. Брат с сестрой непрестанно ощущали голод, беспрерывно ели и патологически толстели, потому что их организм не вырабатывал вещество, способное сообщить мозгу о насыщении.
В случае с ob-грызунами, как известно, инъекции лептина приводили к значительному похуданию. Однако О’Райли не знал и не мог знать, как отреагирует на введение гормона человеческий организм. В то время корпорация «Амджен» уже приступила к клиническим испытаниям препарата на основе лептина, но их результаты оказались, выражаясь деликатно, двойственными: кое-кто из волонтеров терял в весе, кое-кто — нет. Впрочем, даже если бы «Амджен» доказала стопроцентную эффективность лептина, это мало что говорило бы о его возможном воздействии на конкретных детей, судьбой которых занялся Стивен. Во-первых, участники клинических испытаний «Амджен», по-видимому, не являлись носителями дефективного гена и не страдали лептиновой недостаточностью: до тестов, проведенных О’Райли, такие люди попросту не выявлялись. Во-вторых, волонтеры «Амджен» были взрослыми людьми, преимущественно — мужчинами с избыточным весом, а юный организм зачастую плохо реагирует на лечение, вполне подходящее для взрослых. Одним словом, идея введения сестре и брату лептина представлялась перспективной, заманчивой, но и потенциально опасной. Стивен должен был выбрать меньшее из двух зол: вводить гормон рискованно, не вводить — значит обречь ребят на дальнейшее ожирение с перспективой полной беспомощности в будущем.
«Мы начали с того, что дали нашим детям и их сиблингам пробный, так сказать, контрольный завтрак. Хотелось посмотреть, кто сколько съест, — рассказывает О’Райли. — Трудно описать наше изумление. Сиблинги удовлетворились нормальным количеством пищи, а брат с сестрой за то же время поглотили невиданное ее количество. Двухлетний ребенок смёл в один присест 2 500 ккал — дневную норму работоспособного мужчины! Позже стало понятно, что мальчик съел бы много больше, предоставь мы ему такую возможность».
Сомнения Стивена развеялись. Он принял решение: лептин необходим.
Составили протокол эксперимента. Семь мучительных месяцев проводили его через множество административных препон. За это время старшая сестра отпраздновала свой очередной день рождения, ознаменовав его прибавкой еще около 8 кг. Ее вес рос одновременно с аппетитом, обретавшим совершенно фантастические размеры. «Как только в поле зрения девочки не обнаруживалось съестного, она впадала в настоящую панику», — не устает поражаться Фаруки.
Наконец план лептиновой терапии был одобрен и утвержден. Согласно ему, составленному с разумной осторожностью, на начальном этапе девятилетней сестре один раз в день вводилась относительно небольшая доза лептина. Эффект был неожиданным для всех, а родители ребенка восприняли его как чудо: впервые в жизни девочка отошла от стола насытившись. Вскоре она уже ела не больше своих здоровых сиблингов, а иногда и меньше. Ушли в прошлое копание в мусорных бачках и многократные ночные требования еды. Соответственно наладился сон. «Это было самое замечательное из всего виденного мною в медицинской практике», — говорит Фаруки.
