Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Шиппи Том (полная версия книги .txt, .fb2) 📗
Наконец, можно добавить, что здесь содержится еще один элемент двусмысленности. Деревья и лес в этом мифе символизируют ошибку, путаницу, ужас или смерть. Однако Толкин любил деревья как мало кто другой. Во второй походной песне хоббитов говорится о том, чтобы покинуть мир, отыскав «ту тропку в глубине, / Что мчится к Солнцу и Луне», но для этого придется проститься с деревьями, с милыми и дружелюбными кустарниками, украшающими английские сады и живые изгороди: «До свиданья — терн, репей… / В путь скорей! В путь скорей!» Фродо едет в Блаженный Край, чтобы исцелиться от ран. Но при этом он теряет всякую надежду вновь увидеть Кветлориэн, рай на земле. Проводя Хранителей по Кветлориэну и говоря о возможности отъезда из Средиземья, Хэлдир предполагает, что где-нибудь для эльфов, может быть, и найдется приют, но «если верить эльфийским преданиям, за Морем нет Золотых Лесов».
В отличие от христианского предания, в толкиновском мифе сквозит сильная любовь и привязанность к красоте Средиземья, которая выражается и в печальной песне Фангорна об онтах и онтицах, и в плаче Брегалада о рябинах. Лес и Средиземье могут превратиться в Черный Лес, «где ели и пихты, продираясь к свету, безжалостно душат своих же сородичей, а у земли, в душном и сыром сумраке, заживо гниют их нижние ветви», или в Лориэн — столь прекрасный, что горе в нем утрачивает свою власть над душой. Образ нашего сегодняшнего мира, пожалуй, выражает Итилия, некогда бывшая «садом Гондора», а ныне запущенная, однако сохранившая «небрежную прелесть беспечной дриады». Впрочем, те, кто пишет на заборах «еще одно порождение Мордора» в знак протеста против уродливых проектов застройки, хорошо понимают, что хотел сказать Толкин. Средиземье создано прекрасным, поэтому его так трудно покинуть даже такому верующему человеку, как Толкин.
Моменты эвкатастрофы
Однако во «Властелине колец» есть момент, когда христианское мировоззрение выходит на поверхность и автор ссылается на него в явной форме. Впрочем, упомянутый отрывок, скорее, служит подтверждением, а не опровержением тезиса, выдвинутого в этой главе: тот эпизод не замечает почти никто, и создается впечатление, что Толкин намеренно сделал его незаметным.
В своей статье «О волшебных сказках» Толкин ввел понятие эвкатастрофы (это его собственный термин), которую он определяет как «радость благой катастрофы, внезапный „поворот“ к радости»[92] — не финал, «ибо на самом-то деле никакого финала у волшебной сказки не бывает», но тот момент, когда в позднем произведении Эндрю Лэнга, не очень удачной литературной сказке «Принц Пригио», оживают погибшие рыцари, а в шотландской сказке «Черный бык Норруэйский» в ответ на последний призыв героини к своему заколдованному возлюбленному — «Неужто ты не проснешься, не поглядишь на меня?» — «Он услышал — и оборотился к ней»[93]. В такие моменты, по мнению Толкина, мы видим отблеск радости, который «на мгновение выходит за пределы рамки, да что там — разрывает саму ткань истории и впускает внутрь луч света»: луч откровения, просиявший из-за пределов повествования.
Во «Властелине колец» такой эвкатастрофический момент наступает в главе «На Кормалленском поле». В предыдущей главе Фродо и Сэм (и Горлум) уничтожили Кольцо, и в начале этой главы западное войско видит, как рушится царство Саурона и как Тень простирает к ним «грозную длань, страшную и бессильную», а потом, как и позднее в сцене обращения Сарумана в призрака, «дунул навстречу Тени суровый ветер, и она, расползаясь, исчезла; и все стихло». Гэндальф призывает орлов, чтобы лететь с ними к Роковой горе, но тут мы снова возвращаемся к Фродо и Сэму, которые не знают ничего о происходящем снаружи. У них нет никакой или почти никакой надежды на избавление (почти никакой нет у Сэма, а вовсе никакой — у Фродо), и в конце концов они падают, теряя сознание:
то ли стало совсем невмочь, то ли задушил чад, то ли, наконец отчаявшись, они скрыли глаза от смерти.
Пока хоббиты пребывают в беспамятстве, их подбирают и уносят Гэндальф и орлы. И придя в себя две недели спустя, Сэм, разумеется, не имеет ни малейшего представления о случившемся. Похоже, что он находится в Итилии. Но первый, кого он видит, — Гэндальф, которого на его глазах утащил в подземелья Мории барлог и которого он давно уже считал погибшим. Жив ли Гэндальф? Жив ли он сам? Может быть, он умер и попал на небо (если можно употребить такое слово применительно к Средиземью)? Или небеса превратили Средиземье в рай на земле? Сэм уподобляется отцу из «Жемчужины» в начале его сна: он не понимает, где находится. И важно, что этот момент мы видим глазами Сэма, а не Фродо (который очнулся раньше), потому что изумление Сэма более велико и невинно. Он восклицает:
«Гэндальф! А я-то думал, тебя давным-давно в живых нет! Хотя и меня тоже вроде бы в живых быть не должно. Всех ужасов, что ли, будто и не было? Да что вообще случилось?»
Сэм не умер, а ужасы были. Гэндальф отвечает: «Рассеялась Тень, нависавшая над миром», — однако в английском тексте слово «Тень» употреблено с неопределенным артиклем: «рассеялась одна из теней». Гэндальф очень осторожно сообщает Сэму о том, какое теперь число:
«Нынче полдень четырнадцатого дня новой эры… или, если угодно, восьмого апреля по хоббитанскому счислению. А в Гондоре с двадцать пятого марта новая эра — со дня, когда сгинул Саурон, а вас спасли из огня и доставили к Государю».
Теперь уже никто не отмечает 25 марта, поэтому смысл, который Толкин вложил в этот эпизод, не считывается — и, мне кажется, так и было задумано. Он добавил этот штрих лишь как своего рода визитную карточку, проявление личной набожности. Ему было прекрасно известно о том, что в старинной английской традиции 25 марта отмечалось как дата Распятия Христа, первой Страстной пятницы. Страстная пятница приходится все время на разные даты, поскольку день Пасхи определяется в зависимости от лунного цикла, так что эта связь была почти утрачена, однако частично традиция сохранялась. В Гондоре Новый год всегда начинается 25 марта, и то же относится к Англии, однако, как это ни печально, в искаженной и умаленной форме. В 1752 году на смену юлианскому календарю пришел григорианский, который опережал его на 11 дней, так что 25 марта по новому стилю стало 6 апреля[94]. И в Англии год действительно по-прежнему начинается 6 апреля. Правда, теперь речь идет лишь о начале финансового года, в чем вряд ли можно усмотреть момент эвкатастрофы.
Дата 25 марта до сих пор занимает важное место в христианском календаре. В древней традиции это праздник Благовещения и Зачатия Христа — вполне естественно, ровно за девять месяцев до Рождества, 25 декабря. Кроме того, это день грехопадения Адама и Евы, благословенной вины (felix culpa), катастрофические последствия которой должны были быть преодолены или исправлены через Благовещение и Распятие. Можно заметить, что в хронологии, которую Толкин тщательно расписал в Приложении B, 25 декабря — это дата выхода Хранителей из Раздола. Таким образом, основной сюжет «Властелина колец» разворачивается в мистическом промежутке между Рождеством (рождением Христа) и Распятием (Его смертью).
Говорит ли это нам что-нибудь о Фродо? Следует ли видеть в нем «фигуру» Христа? Думаю, что нет. Если Фродо и является «фигурой», то лишь в узком смысле, который теперь практически предан забвению и в котором различия важнее сходств. Фродо не обещает никому спасения души (хотя и спасает Средиземье от страшной опасности), не освобождает узников из ада (только из темниц Саурона), не воскресает из мертвых (правда, Сэм на мгновение думает, что произошло нечто в этом роде, и его можно понять). Иными словами, в образе Фродо нет ничего сверхъестественного. Но нечто «эвкатастрофичное» все же присутствует и в нем, и в Сэме.
Толкин продолжил описание эвкатастрофы рассказом о празднестве на Кормалленском поле, а в следующей главе привел взгляд на нее с другой стороны — глазами Эовин и Фарамира, которые остались в Минас-Тирите и тоже ощутили содрогание от падения Черного Замка. Разумеется, они не знали, что оно означает, и восприняли его как «приговор судьбы». Фарамиру это напомнило падение Нуменора: «Черная волна поднялась выше гор, захлестнула цветущие долины… и настала великая неизбывная темнота» — но он отогнал от себя это воспоминание.
