Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Шиппи Том (полная версия книги .txt, .fb2) 📗
В образном ряду звезды противопоставляются деревьям: звезды дают обетование (а для эльфов — воспоминание) об ином мире; деревья олицетворяют собой этот мир и одновременно заслоняют звездный свет — сквозь переплетения их ветвей смертные пытаются разглядеть то, что иначе было бы ясно видно. Поэтому эльфы обращаются к Элберет «О свет надежды, что стремится / К нам, в мир [густых лесных чащоб][87]!» и поют: «Сиянье в синем храме! / Мы помним твой предвечный свет / За дальними морями!» В песне, которая звучит в Раздоле на синдарине, Элберет снова величают возжигательницей звезд, а поется она от лица того, кто смотрит на звезды «а галадреммин эннорас» (из поросшего лесами Средиземья). (Здесь опять произошла путаница. В сборнике «Дорога вдаль и вдаль идет» Толкин приводит между строк дословный перевод сначала песни на синдарине, которую пели в Раздоле, а затем — возгласа Сэма в логове Шелоб. А внизу страницы дан связный перевод обеих песен. Но по ошибке в последнем варианте пропущены слова «а галадреммин эннорас». В буквальном переводе с эльфийского «эннорас» означает middle-lands (Срединные земли), я заменил этот вариант на Middle-earth (Средиземье)[88].)
Сэм же взывает к Элберет «дингурутос» (объятый страхом смертным), и это, конечно, полностью соответствует его состоянию в тот момент — ведь он готовится сразиться с Шелоб. Но Средиземье — это мир смертных. Лесная чащоба тоже может внушать ужас. Вернувшись ненадолго к «Комосу», можно вспомнить, что именно так ее и описывает Мильтон: «Дикий лес, / Чей сумрак трепет в путника вселяет»[89].
Ужас перед чащей нашел отражение и в недопетой песне, которую затянул для бодрости Фродо в Вековечном Лесу. Она начинается словами «Смело идите по затененной земле», сулит, что в конце концов путникам удастся одолеть леса и увидеть солнце, и обрывается на фразе «Сгинут навек…», когда с дерева у них за спиной обрушивается огромный сук. Мерри замечает: «Видать, не понравилось им, что их суждено одолеть» — правда это или миф, а лучше подождать с песнями до опушки. Но Фродо, как водится в Хоббитании, имеет в виду не только непосредственные обстоятельства, в которых они оказались, но и нечто более общее и символическое: мир подобен лесу, в котором легко заблудиться и запутаться, как произошло с Арагорном и его спутниками в волшебном Лесу Фангорна; но когда-нибудь (и в данном контексте, возможно, это означает «после завершения жизни в Средиземье») все прояснится, и закончится и «дикий лес, / Чей сумрак трепет в путника вселяет» (как у Мильтона), и «нгурутос», «смертный страх» (как у Сэма).
В песне Сэма, которую он поет в Кирит-Унголе, та же мысль раскрывается с другой стороны. Судя по всему, повествование ведется от лица пленника, который, как Фродо, может воскликнуть: «А здесь темно, и ни души» — но все же, как эльфы и хоббиты в лесу, помнит: «Но выше сумрачных вершин / Сияющая твердь». Песня Сэма заканчивается такими словами: «Наш день еще не миновал, / И звезды не ушли»[90]. В этих двух последних строках можно отметить несколько моментов. Разумеется, они связаны с текущей ситуацией и призваны помочь сидящему в темнице Фродо не терять надежды. В песне также содержится напоминание об эльфийском мифе о звездах. Наконец, эти строки повторяют, но с обратным смыслом, знаменитую цитату из шекспировской трагедии «Антоний и Клеопатра», которую произносит прислужница, обращаясь к Клеопатре: «День наш миновал. / Смеркается» (Our bright day is done, / And we are for the dark). Но принадлежит ли фраза «День наш миновал» перу Шекспира? Конечно, нет. Наверняка она «древнее здешних гор», как и противопоставление, выраженное аллитерацией day — dark (на древнеанглийском: dæg — deorc), и их свободно может использовать любой настоящий поэт, пишущий на английском языке, в любую эпоху.
Аналогичным образом, весь толкиновский миф о звездах и деревьях присутствует в зародыше в «Комосе» Мильтона. В этой пьесе рассказывается о девушке, которая заблудилась в темном лесу и попала в плен к злому чародею. Он усадил ее в заколдованное кресло, но больше ничего сделать с ней не смог: девушку оберегала ее чистота. На выручку к ней подоспели ее братья, которым помогли речная нимфа (прообраз жены Тома Бомбадила Золотинки) и целебное растение. Но до встречи с духом-хранителем братья начинают проявлять признаки отчаяния. Старший брат молит о лунном свете — или любом другом свете, способном воссиять «в ночи, усугубленной вечной тенью», где они бродят. А младший добавляет, мол, если уж света им не дано, то хоть бы услышать какой-нибудь звук из-за пределов леса, чтобы напомнить им о том, что снаружи остался целый мир:
Нам даже это будет утешеньем
В темнице из бесчисленных ветвей.
В образе «темницы из бесчисленных ветвей» соединились и эльфийское «галадреммин эннорас» (поросшее лесами Средиземье), и заблудившиеся в лесу хоббиты, и заключенный в оркскую башню Фродо. Как я уже говорил, не думаю, чтобы Толкин так уж любил Мильтона с его чисто протестантской эпической поэмой «Потерянный рай» и революционными политическими воззрениями, но он признавал в нем, как и в Шекспире, поэта, способного создавать настоящую поэзию. И хоть сам Мильтон не был уроженцем Западного Мидленда, «Комос» он написал для своего покровителя родом из Ладлоу в Шропшире — одном из основных графств Западного Мидленда, и его первое представление состоялось там же, так что в пьесе по крайней мере отчасти ощущается атмосфера этой местности.
Завершая тему взаимосвязей, отметим, что в «Жемчужине» есть загадочная строка, в которой автор сообщает, что драгоценные камни, лежащие на дне реки в удивительной стране, сверкают так же ярко, «As stremande sterneȝ quen stroÞe-men slepe» («как лучистые звезды, пока спят stroth-men»[91]). Но кто такие эти stroth-men? В издании, подготовленном Идой Гордон, содержится ряд пояснений (на мой взгляд, некоторые из них изначально были предложены Толкином): во-первых, древнеанглийское *stroð переводится как «топкая местность, заросшая кустарником», а во-вторых, слово stroth-men в целом, по-видимому, означает «люди этого мира», не знающие ничего о мире вышнем, а также передает «образ темной, низкой земли, на которую сверху смотрят звезды».
Получается, что автор «Жемчужины», происходивший из Стаффордшира, представлял обитателей мира смертных, то есть Средиземья, как людей, которые спят в лесу и не обращают внимания на звезды над головой. Мильтон, написавший поэму для выходца из Шропшира, создал нечто близкое к аллегорическому изображению жизни как пути сквозь чащобу ради спасения души, оказавшейся в опасности. Уорикширец Шекспир, который разбирался в подлинной традиции гораздо лучше, чем хотел показать, в пьесе «Сон в летнюю ночь» описал заколдованный лес. Толкин, отыскавший корни своей семьи в Вустершире, наверняка считал, что лишь озвучивает — или раскрывает — миф, который долгое время присутствовал в поэтической традиции Марка в латентном состоянии. Сам он лишь переложил эту историю на простые стихи Хоббитании и одновременно ввел ее в более сложный эльфийский фольклор, лежащий в основе этих стихов, подобно тому, как утраченное наследие произведений вроде «Жемчужины» в значительной мере составляет фундамент более поздней английской поэзии, хотя это мало кто замечает.
Однако главное в пересказе этого мифа то, что он всегда напрямую соотносится с событиями, разворачивающимися в данный момент во «Властелине колец», и при этом имеет общую и даже, можно сказать, универсальную применимость за пределами сюжета. Толкиновский миф о звездах и деревьях представляет жизнь как хаос, в котором легко заблудиться и забыть о существовании целого мира за пределами нашей собственной ситуации. Это не противоречит христианским убеждениям, но, пожалуй, еще больше отзывается у тех, кто не знает о Божественном Откровении, как обитатели Средиземья, или по большей части забыл о нем, как жители современной Англии эпохи Толкина и тем паче нашего времени.
