«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Откроем словарь Даля: «Понимать, понять что, постигать умом, познавать, разуметь, уразуметь // о воде, покрывать разливом, заливать, наводнять, потоплять. Луга поняты... Вода поймет, вода сольет — а все по-старому идет».
Именно в этом, втором значении, которое еще жило в народном языке, но уже было утрачено в языке литературном, Шолохов и употребил глагол понимать: «Запах вишневой коры понимается (то есть сливается) с пресной сыростью талого снега». А не знающие народного языка корректоры заменили «понимается» на «поднимается».
Такое вытеснение слов идет в языке постоянно. К примеру, слово полсть не обозначено у Даля как диалектное. Лишь постепенно его заменили войлок, кошма, фетр, а сохранилось оно только в диалекте.
Многие диалектизмы таят в себе такого рода языковую память, память народного языка.
Чтение Шолохова заставляет нас постоянно обращаться к «Толковому словарю живого великорусского языка» В. Даля — но вовсе не потому, что при создании своих произведений писатель руководствовался этим словарем. Шолохов привнес в литературу тот живой великорусский язык в его южнорусском воплощении, каким он реально существовал в пору Даля, сохранившись, как и многие местные говоры России, до начала XX века и много позже. В этом отношении язык «Тихого Дона» имеет прямое отношение к фольклору, поскольку, как уже говорилось выше, языковые диалекты — та же память истории, память культуры далеких поколений наших предков, неразрывно связанная с духовным, жизненным и трудовым опытом и языком, с преданиями и песнями народа.
Обладая уникальной языковой памятью, Шолохов знал слова, которых подчас нет даже в словаре Даля, в словарях казачьих говоров, не говоря уже о современных толковых словарях русского языка, но которые издревле существовали в народной речи. Исследователи принимали такие слова за неологизмы, поскольку их нет в словарях. Исследователь творчества Шолохова Вениамин Васильев, к примеру, считал слова дрожливый, изломистый, изморщиненный, изрытвленный, изузоренный, резучий, звонистый, насталенный неологизмами Шолохова83.
Не случайно Ермолаев, возражая Вениамину Васильеву, утверждает, что нельзя приписывать Шолохову создание большинства этих слов, хотя он и придает им новые ассоциативные значения при использовании их в переносном смысле. Примером может служить эпитет насталенный, который можно ошибочно принять за неологизм. Это слово образовано от глагола насталить, означающего «наварить сталь» на какой-нибудь предмет, в частности, на топор.
«В “Тихом Доне”, — продолжает Ермолаев, — эпитет насталенный служит цели описания пристального неломкого взгляда Бунчука (2: 161), злых глаз одного из командиров восставших казаков (3: 260) и чистого, твердого голоса отдающего команду есаула (1: 289). В другом месте автор употребляет глагол насталить, чтобы подчеркнуть суровое выражение глаз старого казака (1: 162), и Нагульнов говорит насталить сердце о человеке, который решительно обуздывает свои чувства (5: 33). Если реалист Шолохов позволяет Нагульнову употребить насталить, то это наглядное свидетельство того, что этот глагол встречается в речи простых казаков. То же самое относится, возможно, ко всем словам, которые Васильев считает введенными в лексикон Шолоховым»84.
Ермолаев приводит дополнительный список слов, употребляемых Шолоховым, многие из которых при невнимательном чтении можно принять за неологизмы — исследователь называет их «народными формами»: бель, белесь, желтень, прожелтень, желчь, рыжевень, рыжина, голубень, красина, сизь, синь, чернь, исчернь, чернина, чернеть85. Все эти имена существительные образованы народом из прилагательных, обозначающих цвет: белый, желтый, рыжий, голубой, красный, сизый, синий, черный и т. д.
Продолжим этот перечень встречающихся у Шолохова «народных форм», образованных из слов, которые обозначают состояние: марь, стынь, вызвездь, сколизь, усталь, звень, кипень, цветень, выцветень, запогодь, расторопь, мокрость, непролазь, непроглядь, прозелень, пахоть, прель, темь, сухомень, ростепель, наволочь, ровень, коловерть, теплынь, некось, стукотень, мешавень...
Таких слов, образованных от слов порой достаточно редких, также нет у Крюкова. В «Донских рассказах», «Тихом Доне» и «Поднятой целине» мы встречаем диалектный глагол стукотеть — от него образовано слово стукотень; от диалектного прилагательного склизкое — сколизь; от глагола наволакивать — наволочь (пасмурность, ненастье). Большею частью они представлены в «казачьих главах» «Тихого Дона»: «Камышовая непролазь»; «донец с белой на лбу вызвездью»; «чернь Аксиньиных глаз»; «серая застойная непроглядь»; «счастливая розовость востока»; «бель песчаной косы»; «желтая марь»; «чернь выложенной сединным серебром бороды»; «Звень падающей капели»; «сморенные усталью»; «шафранная цветень донника»; «серая непроглядь»; «дорога... текла, пересекая горизонт, в невидь»...
Те же слова — и в «Поднятой целине»: прозелень, чернь, изморозь, наволочь, коловерть, синь, сколизь, невидь, теплынь, некось, мокрость, мешавень, стукотень, жаль («Когда же ты меня покинешь, проклятая жаль?» — задает себе вопрос Кондрат Майданников, горюя о скотине, которую он отдал в колхоз). Встречаются эти слова и в «Донских рассказах»: мокрость, сколизь... Большею частью это — диалектизмы, хотя далеко не все они зафиксированы в «Словаре казачьих народных говоров».
За исключением общеупотребительных — таких, как зыбь, рябь, темь, — слова этого типа практически полностью отсутствуют в лексиконе Крюкова. «Антишолоховед» М. Мезенцев в подтверждение своей гипотезы об авторстве Крюкова заявлял, будто Шолохов заимствовал у Крюкова любимое последним слово зыбь. Но он «не заметил» отсутствия в рассказах Крюкова целого пласта словообразований того же типа, широко представленных в «Тихом Доне», равно как в «Донских рассказах» и «Поднятой целине».
Сопоставление диалектной лексики в произведениях Шолохова и в рассказах Крюкова свидетельствует об органическом языковом единстве «Тихого Дона», «Донских рассказов» и «Поднятой целины». В них практически один и тот же лексикон диалектных и местных речений, на 85% не совпадающий с лексиконом диалектных слов Крюкова. Анализ диалектизмов и местных речений также подтверждает несоразмерность богатства словарного запаса в «Тихом Доне», «Донских рассказах» и «Поднятой целине» с уровнем словарного запаса рассказов Крюкова.
Если допустить, что автор «казачьих глав» «Тихого Дона» — Крюков, то возникает естественный вопрос: как же он мог написать эти главы, располагая в рассказах всего 15% диалектного лексикона «Тихого Дона»? А ведь диалектные слова в «Тихом Доне» в своей превосходящей части падают именно на «казачьи главы».
Крюков или любой «белый офицер», чтобы написать «Тихий Дон», должен быть так же глубоко погружен в стихию народного языка и столь же исчерпывающе знать его, как знал Шолохов.
Количество диалектизмов в «Тихом Доне» — прежде всего, в авторской речи — несколько сокращается лишь в четвертой книге романа, который Шолохов завершил в конце тридцатых годов.
Все время работы над «Тихим Доном» — особенно в 30-е годы — писатель испытывал тяжкое давление — не только идеологическое, но и языковое и не в последнюю очередь в отношении диалектизмов.
Вместо того чтобы сопроводить текст романа, являющийся, помимо всего прочего, еще и уникальной заповедной кладовой народных форм казачьего языка, грамотным комментарием и словарем, редакторы варварски истребляли диалектные формы в «Тихом Доне». Гонения на диалектизмы начались в начале 30-х годов. По подсчетам Ермолаева, до 1953 года было сделано более двухсот «исправлений», касающихся диалектных форм86. Особенно беспощадно они были произведены в 1953 году редактором К. В. Потаповым, который изъял из романа сотни диалектизмов. Приведем пример потаповской редактуры — на него ссылается и Ермолаев. Фразу: «Не только бабу квелую и пустомясую, а и ядреных каршеватых атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову» — К. Потапов «поправил» следующим образом: «Не только сильную женщину, а и ядреных атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову». Как видим, «пурист» Потапов изъял из шолоховского текста просторечные и диалектные слова: «бабу квелую и пустомясую», каршеватых (от слова карша, что значит коряга), — а в итоге, по справедливому замечанию Ермолаева, «здесь уже нет Шолохова»87.
