«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

Природа представлена в «Тихом Доне» в таких диалектных словах, как буерак, лог, ложок, яр, балка, теклина, отножина, изволок, увал, займище, урема, ендова, музга, левада; растительный мир — названия целебных и других трав, цветов — находит отражение в таких словах, как яровик, чернолист, змеиное око, аржанец, татарник, медвянка, дурнопьян, горюнок, богородицына травка, куга, чакан, сибирек, череда, донник; названия, связанные с рекой и рыбной ловлей, — в словах: стремя, коловерть, наслус, прорва, стор, вентерь, черпало и т. д.

Из 39 перечисленных диалектных слов, связанных с природой, в рассказах Крюкова встречаются лишь шесть: изволок, займище, левада, дурнопьян, куга, коловерть.

Труд — земледельческий и ратный — в «Тихом Доне» находит отражение в диалектизмах: арба, бричка, дроги, фурманка, мажара, кошелка, кошевки, двуколка; бугай, маштак, нежеребь, стригун, переярка (овца), перетока (овца), неука, летошница (телушка), донец — домашние животные; коновод, отвод, атарщик, аркан, побудка, стать на лунки, ухнали, шитвянка, чумбур, саквы — предметы, связанные с кавалерийской казачьей службой.

Из приведенных диалектных слов, которые относятся к земледельческому и ратному труду, в рассказах Крюкова встречается всего 3: маштак, чумбур, саквы.

Быт донского казачества в «Тихом Доне» характеризуют диалектизмы: курень, баз, закут, катух, половня, плетень, огорожа, прясло, горница, горенка, боковушка, стряпка — слова, посвященные казачьему дому и крестьянскому двору; зипун, сюртук, завеска, шлычка, голицы, малахай, треух, чекмень, шаровары, чирики — одежда казака и казачки; гас, жирник, дежник, кресало, посевка, ватола, полсть, серники — предметы домашнего обихода; кулага, каймак, бурсаки, накваска, цибарка, цибор, баклага, корчажка, торба — донские кушанья и посуда.

Из четырех десятков диалектных слов, раскрывающих быт казачества, в рассказах Крюкова мы встречаем чуть более десяти: курень, баз, плетень, прясло, огорожка, горница, горенка, шлычка, чекмень, шаровары, чирики, полсть...

Таким образом, из ста с лишним диалектных слов в авторской речи «Тихого Дона», характеризующих специфику казачьего быта, донской природы, земледельческого и ратного труда, в рассказах Крюкова — и в авторской, и в прямой речи — встречается, в общей сложности, не более двух десятков, то есть 1/5 часть.

Донской диалект в «Тихом Доне» представлен гораздо богаче, чем в рассказах Крюкова, но примерно в той же мере, как в «Донских рассказах» и «Поднятой целине».

По мнению языковедов, диалектная лексика входит в языковую ткань «Тихого Дона» свободно и без подчеркнутой нарочитости, как органически принадлежащая писателю и той среде, в которой он вырос и которую изобразил⁸⁰. Глубокое природное знание Шолоховым всех тонкостей и особенностей донской казачьей речи помогало писателю достигать максимальной достоверности изображения жизни казачества. Еще В. Г. Белинский подметил, что «для выражения простонародных идей, немногочисленных предметов и потребностей простонародного быта, простонародный язык гораздо обильнее, чем язык литературный для выражения всего разнообразия и всех оттенков идей образованного общества»⁸¹.

Диалектные слова несут в себе не только информационную нагрузку, помогая автору раскрывать все разнообразие и все оттенки «простонародного» казачьего быта и труда, — в них таится и немалая сила эмоциональной, художественной выразительности.

Вспомним еще раз этот знаменитый троп в «Тихом Доне»: «...Собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь» (1, 152).

Слов бесила, дурнопьян вообще нет у Крюкова. Но со словом бесила мы встречаемся уже в «Донских рассказах». Таких примеров — десятки. На всем протяжении «Тихого Дона» Пантелей Прокофьевич чикиляет, то есть прихрамывает. Этого слова также нет у Крюкова, но оно употребляется Шолоховым и в «Донских рассказах», и в «Поднятой целине». В «Донских рассказах» и в «Тихом Доне», в отличие от рассказов Крюкова, казаки ездят вназирку, то есть не спуская глаз с кого-либо, иногда охлюпкой, то есть без седла, носят одежду внапашку, то есть внакидку. И т. д. ...

Одна из любимых характеристик героев в «Донских рассказах» и в «Тихом Доне» — забурунный казак. Казаки в «Донских рассказах», «Тихом Доне» одинаково пьют дымку, то есть самогон, пользуются серниками, то есть спичками, чтобы зажечь гас, то есть керосин. У Шолохова букарь означает плуг, букарить — пахать, а лемеш — лемех; речная льдина — это крига; озерцо, болотце — музга, дно оврага — теклина, маленькое озерцо — ендова, подстилка из войлока — полсть, родник, ключ — криница, гвоздь для подковы — ухналь, водоподъемное колесо для полива огородов — чигирь, и т. д. ...

Ни одного из этих диалектных имен существительных нет в рассказах Крюкова, как нет и глаголов: плямкать — чмокать, вилюжить — оставлять кривой след, огарновать — окружить, кричать — плакать, полудневать — обедать и многих других.

В одном из писем М. Колосову в 1924 г. молодой Шолохов просит «прижаливать» его «творческое “я”» в правке рассказа «Продкомиссар». Глагол прижаливать, которого нет у Крюкова, мы встречаем и в «Донских рассказах», и в «Тихом Доне», и в «Поднятой целине».

Ермолаев приводил пример одной из типичных ошибок Шолохова — выражение «выгиная... спину» вместо выгибая. В воспоминаниях бывшего командующего вёшенской повстанческой армией Павла Кудинова (см. о нем главу IV) встречается глагол нагинаться. Это значит, что глагол нагинаться вместо нагибаться реально существовал в речи казаков, и, по мнению Ермолаева, был диалектным.

Но — откроем Даля:

«Нагибать или нагинать: нагнуть, нагибывать что, наклонять, сгибая, пригибать или приклонять; гнуть что дугою, одним концом вниз, или // клонить к чему-либо... В перв[ом] знач[ении] более употр[ебимо] нагибать, во втором нагинать»⁸². Даль фиксирует равноправное существование в русском языке слов: нагибание, нагинание, не указывая, что второе слово относится к диалектным. В рукописи «Тихого Дона» и в первых его изданиях во всех случаях это слово и прилагательные от него как в авторской, так и в прямой речи Шолохов, в отличие от Крюкова, писал: нагинать, нагинаться, огинать, загинать и т. д. ... Такое написание, видимо, соответствовало бытованию этого слова в казачьем говоре.

Позже редакторы, воюя с диалектизмами в «Тихом Доне» (с особой беспощадностью — в издании 1953 года), — во всех случаях заменили нагинаться «правильным» — нагибаться. Но в рукописи романа читаем: «Против станицы выгинается Дон коборжиной татарского сагайдака»; «Аксинья свернула в проулок, пригинаясь, почти побежала...»; «...Аксинья выгинаясь дугой, пронизывала Григория невыразимо страшным нарастающим криком»; «Крючкову вон три креста навесили за то, что при штабе огинается»; «нужда заставила там огинаться!» И — в «Поднятой целине», в прямой речи: «— Будешь еще загинать?» (6, 332). Подобное написание этих слов полностью отсутствует в рассказах Крюкова. Первая глава романа «Поднятая целина» открывается абзацем: «В конце января, овеянные первой оттепелью, хорошо пахнут вишневые сады. В полдень где-нибудь в затишке (если пригревает солнце) грустный, чуть внятный запах вишневой коры поднимается с пресной сыростью талого снега, с могучим и древним духом проглянувшей из-под снега, из-под мертвой листвы земли» (6, 7).

«Запах вишневой коры поднимается с пресной сыростью талого снега...» Что-то тут не так! Явная несогласованность, языковая небрежность, в общем-то, не свойственные Шолохову...

Однако в журнальной публикации и в ряде других изданий романа это место звучало иначе: «Запах вишневой коры понимается с пресной сыростью талого снега...» Понимается... Но это так же режет современный слух.