«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Легкой синеватой дымкой, среди зеленеющих лугов, отмечены пути Старого Дона, Медведицы и Хопра, и какой-то особой грустью веет от картины кажущихся беспредельными пустыни сыпучих песков, левого берега Дона...
У подножия “Пирамиды”, на берегу Дона, с впадающей в него с противоположной стороны Медведицей красиво расположился Усть-Медведицкий Преображенский монастырь, так много раз воспетый Федором Дмитриевичем Крюковым и Романом Петровичем Кумовым в их произведениях, придающий какую-то особую мягкость и теплоту общей картине...
Нужно было видеть Ф. Д. Крюкова, присутствовавшего на похоронах этих первых жертв “гражданской” войны, чтоб понять его душевное состояние...»160.
Надо ли говорить, что и в своей «большой вещи», посвященной родному краю в пору его развала и раздора, Крюков, с его страстью к документализму, не обошел бы молчанием ни гору «Пирамиду», ни братскую могилу на ней, где похоронены юные бойцы из отряда партизан подъесаула Алексеева, погибшие в схватке с отрядами Филиппа Миронова, ни самого подъесаула Алексеева и, уж конечно, Филиппа Миронова, отношения с которым у Крюкова с юности были завязаны в «калмыцкий узелок», потуже, чем у Григория Мелехова и Степана Астахова... В «романе из жизни донского казачества», если бы он был написан, Ф. Крюков никак не мог бы пройти и мимо картины родных ему мест на Дону и его степных притоков — Хопра и Медведицы, тех станиц и хуторов Усть-Медведицкого округа, которые в радиусе 80 верст видны с «Пирамиды», обойти молчанием облик тех мест, где он жил, которые любил и хорошо знал.
Нам представляется оправданным недоумение Г. Ермолаева: «Даже если Крюков начал писать роман до революции, можно удивляться, почему он стал бы выбирать для места действия Вёшенский округ: расположенная примерно за 100 миль от Глазуновской, Вёшенская принадлежала к соседнему Донецкому округу, и нет никаких данных о том, что Крюков интересовался этой станицей до или после первой мировой войны. Его рассказы и очерки о казаках, как правило, разыгрывались в его родном округе»161.
Понятно и удивление Шолохова, высказанное в беседе с Г. Хьетсо. Как Крюков «попал в претенденты на авторство романа, — недоумевал, по словам Г. Хьетсо, Шолохов. — Ведь Крюков жил в Глазуновской, находящейся в 110 километрах оттуда. Какие у него могли быть знания о событиях в районе Вёшенской, где происходит действие “Тихого Дона”? К тому же в романе выведены жители соседних станиц и хуторов. Так, прототипом Григория Мелехова послужил Харлампий Ермаков из хутора Базки, с которым с отроческих лет Шолохов был знаком и с которым не раз беседовал. Крюков же вообще не знал этих людей!»162.
В главе «Прототипы свидетельствуют» мы наглядно показали, насколько глубоко и всеобъемлюще привязан «Тихий Дон» к «малой родине» М. А. Шолохова, Вёшенскому округу, в котором он родился и вырос, топографию и топонимику которого хорошо знал. Даже в главах, где действие развивается за пределами Донщины, роман тесно связан с биографией писателя, с местами, биографически знакомыми Шолохову.
Но в тексте шолоховского романа полностью отсутствуют те географические и топографические реалии, которые связаны с родиной и биографией Крюкова: здесь нет названий станиц, хуторов, приметных мест Усть-Медведицкого округа, равно как и городов Нижний Новгород или Орел, где жил Крюков. Если «Тихий Дон» написал Крюков, то как объяснить присутствие в тексте романа — причем всеобъемлющее присутствие — реалий топографии и топонимики станицы Вёшенской и ее хуторов и полное отсутствие хоть каких-нибудь ниточек, которые привязывали бы место действия романа к Усть-Медведицкому округу?
Неожиданный ответ на этот тупиковый для «антишолоховедения» вопрос предложил М. Мезенцев.
В свое время, до появления книги «Стремя “Тихого Дона”», после которой М. Мезенцев поменял свое отношение к Шолохову, работая в районной вёшенской газете, он напечатал немало дифирамбов «писателю-борцу, писателю-гуманисту», к которому «тянутся человеческие сердца». «Тропами шолоховских героев» Мезенцев пешком исходил Вёшенскую округу, показав, что именно она была «географическим прообразом» «Тихого Дона» и «Поднятой целины»163.
Превратившись в «антишолоховеда», он, тем не менее, вынужден был признать в книге «Судьба романов»:
«В “Тихом Доне” названия всех (!) населенных пунктов, за исключением хутора Татарского — подлинные»164. Восклицательный знак в тексте принадлежит М. Мезенцеву.
Но если это так, то какое отношение к «Тихому Дону» мог иметь Крюков? Ведь это все — названия станиц и хуторов Вёшенского округа. Причем, как показал сам же Мезенцев, топография и топонимика вёшенской местности представлены в романе с удивительной, пунктуальной точностью.
Мезенцев, как ему кажется, нашел выход из этого, вроде бы, безвыходного для него (и «антишолоховедения») положения. Оказывается, все географические названия в романе «Тихий Дон» просто-напросто были изменены, и поменял их тесть Шолохова Громославский! Когда он получил в свои руки крюковскую рукопись в переметных сумах, пишет Мезенцев, — он и осуществил эту грандиозную операцию по переименованию: «На Громославском лежала и забота о географической привязке романа. <...> Работа сложная, требующая безукоризненной ориентации на местности. Выполнена она великолепно»165.
Ответ поистине детский. Подобные переименования еще, быть может, и можно было бы произвести, если бы названия всех этих географических мест были вымышленными.
Но в романе они подлинные и привязаны не только к местности, но и к романному действию, которое происходило не в Усть-Медведицком, а Вёшенском округе, к реальным историческим событиям. И если поменять названия населенных пунктов, а также рек, логов, буераков, всей топонимики в «Тихом Доне», видоизменив географическую привязку романа, то в таком случае надо было бы изменить и место действия Вёшенского восстания, перенеся его из Верхнедонского в Усть-Медведицкий округ. Но это было бы уже другое восстание, развивавшееся в другое время и с другими героями. Куда деть, в таком случае, отца Виссариона и Лукешку-косую, купца Мохова и десятки других прототипов героев «Тихого Дона», которых знал Шолохов, но которые не были известны Крюкову; как быть с Григорием Мелеховым и Павлом Кудиновым, со всем 12-м Донским казачьим полком, формировавшимся, как известно, в Вёшенской, а не в Усть-Медведицкой?
Помимо географии и топографии применительно к местности Вёшенского мятежа существует и более широкий вопрос — о географии и топографии применительно к театру военных действий не только в период восстания, но и Первой мировой войны. Как указывалось выше, веским доводом в пользу авторства Крюкова было бы то, что Крюков был на мировой войне, а Шолохов не был по своему десятилетнему возрасту.
Крюков, как уже говорилось, не был призван в армию по причине слабого зрения, однако побывал на фронте в качестве репортера и в составе санитарного поезда. Но этот его опыт никак не отразился в «Тихом Доне». «Медведеву кажется, — пишет в связи с этим Г. Ермолаев, — что многие эпизоды в “Тихом Доне” как в зеркале отражают личный опыт Крюкова в мировой, а затем и в гражданской войне. Добрая часть этих аналогий базируется, однако, на смутных и ошибочных допущениях»166. Крюков не мог быть очевидцем, а уж тем более — участником тех военных событий в 1914—1916 годах, происходивших в основном в Галиции, о которых Шолохов узнал от Харлампия Ермакова и других казаков 12-го Донского казачьего полка и которые описаны в «Тихом Доне». Первые три месяца войны Крюков провел преимущественно в Глазуновской и в Петрограде и лишь поздней осенью 1914 года отправился на турецкий фронт, где после недолгого путешествия присоединился к 3-му госпиталю Государственной думы в районе Карса167. В Галицию он попал зимой 1914 года, вместе с тем же госпиталем Государственной думы, когда 12-й Донской казачий полк, главный военный фигурант в «Тихом Доне», воевал уже в Румынии. В очерках и статьях Крюкова, посвященных Первой мировой войне, не существует ни одного пересечения, ни одной ниточки, связывающей скромный военный опыт Крюкова с теми боевыми частями, действие которых описано в романе. Г. Ермолаев пишет: «Характерным для политических взглядов автора “Тихого Дона” является, по словам Медведева, беспощадное осуждение “империалистической войны”, русских генералов и офицеров, и особенно генерала Краснова (с. 69). Однако это не может считаться характерным для Крюкова. Ни одна строчка в его произведениях не содержит осуждения “империалистической войны”. С самого начала первой мировой войны он считал патриотическим долгом каждого русского защищать свою страну, и он оплакивал развал русской армии в 1917 году»168.
