Зарубежная литература XX века: практические занятия - Коллектив авторов (мир бесплатных книг .TXT) 📗
В его любви к Маделин всегда «было что-то зависимое. И поскольку она командовала, а он ее любил, приходилось мириться с тем, что выпадало». Так же Герцогу пришлось смириться и с ее требованием развода: «с чужими желаниями надо считаться. Живем не в рабское время», – формулирует он для себя эту ситуацию.
Личному кризису в судьбе героя предшествовал полный разлад в его профессиональной деятельности. Блестящий ученый, с прочной репутацией, «с большой верой в себя», «талантом полемиста» и определенным честолюбием, он одну за другой утрачивает все прежние позиции. «Женитьба на Маделин и уход из университета (потому что ей так хотелось)» привели к тому, что «Герцог сошел с академической стези», стал вести курсы в чикагском колледже, а затем в вечерней школе для взрослых в Нью-Йорке. Его творческая энергия теперь расходуется на обустройство дома, устройство карьеры Герсбаха в Чикаго, бесконечное, «до одурения» рецензирование чужих научных трудов – «халтуру за деньги». На собственную работу Герцогу не остается ни времени, ни сил: «восемьсот страниц сбивчивых препирательств, так и не подступивших к существу дела», перекочевывают в чулан, где и хранятся в старом саквояже, и ему «больно думать об этом». Кроме того, и «другие его честолюбивые замыслы один за другим расстроились», его вера в себя подорвана.
Обрушившийся на героя развод означал для него полный крах: «Он весь разваливался, распадался». Именно тогда Герцога и «стало заносить»: начались его беспрерывные перемещения и «бред перевода бумаги, письмовничества». Герцог пишет, например: «Дорогая мама! Относительно того, что я давно не приходил на твою могилу...». Налицо клиническая картина душевной болезни – в данном случае этот старомодный термин точнее, чем сменившее его ныне понятие психического расстройства. Лучше других понимает Герцога Сислер, с его «громыхающим русским акцентом», муж его давней приятельницы Либби: «Места себе не находите. Значит, у вас есть душа, Мозес. ...И ведь не выбросишь ее на помойку, стерву! Страшно она мешает, душа».
От душевной боли герой буквально не находит себе места: он мечется по городам и весям – сначала в Европе, по совету доктора Эдвига, психиатра, а потом и в США. Он выплескивает эту боль в афоризмах («Поставили душу на колени? Нет худа без добра. Скреби пол!») и неотправленных письмах: «Дорогая Ванда, дорогая Зинка, дорогая Либби, дорогая Рамона, дорогая Соно! Я страшно нуждаюсь в помощи. Я боюсь развалиться на части. Дорогой Эдвиг! Беда в том, что безумие мне не грозит». При этом Герцог «болеет душой» не только за себя, но и за всех своих соотечественников, за человечество: «Уважаемый господин президент! ...Жизнь каждого гражданина становится бизнесом. По-моему, это едва ли не худшее толкование смысла жизни за всю историю. Человеческая жизнь не бизнес».
«Письмовничество» и метания героя – это не симптом распада, как кажется поначалу, а способ избежать его, уберечь от него свою душу. «Моя жизнь не затянувшаяся болезнь, моя жизнь – затянувшееся выздоровление», – записывает Герцог. Письма для него – возможность выговориться, выразить и упорядочить свои мысли, реализовать потребность в научном творчестве. Кроме того, письма для него – общение с людьми, либо дорогими, но навсегда потерянными (такими, как давно умершая мать или прелестная японочка Соно Огуки, дарившая ему столько радости и оставленная им ради Маделин), либо с собеседниками его «круга», его интеллектуального уровня.
Так, Герцог адресуется к Ницше и Хайдеггеру, Тейяру де Шардену, Розанову, Неру, Эйзенхауэру, лидеру негритянского движения Мартину Лютеру Кингу и многим другим. В этих посланиях он отметает «идеи, способные обезлюдить мир»: «...страдание ломает людей, сокрушает их, и ничего просветляющего в этом нет. На Ваших глазах люди страшно гибнут от страданий, мучаясь к тому же утратой своей человечности». Он полемизирует, иронизирует, «отводит душу», вновь становясь самим собой, блестящим профессором Герцогом с его «талантом полемиста» и «вкусом к философии истории».
С помощью этих писем его «сильный организм ...исподволь боролся с ипохондрией». Не случайно, почувствовав «выздоровление», желание вновь приняться за работу, Герцог признает, что «письма себя исчерпали. Это наваждение... владевшее им последние месяцы, отступало, уходило совсем».
Другим, не менее действенным и, в отличие от писем, неисчерпаемым целительным источником оказываются для героя воспоминания о счастливых периодах его жизни (полька Ванда, Соно Огуки) и, главным образом, – о детстве. Неприкаянный Мозес Герцог, который не может найти себя, мыкаясь по белу свету, постоянно памятью сердца возвращается в детство. Это питательная почва его души, где он навечно укоренен: «Так болеть прошлым! Так любить мертвых». Такие, как он, «не отрекаются от детства, даже болью его дорожат. ...Так вышло, что на этой странице его жизни сердце его раскрылось, и замкнуть его не было сил».
Здесь, в теплой душевной атмосфере бедного родительского дома, он всегда к месту: «Поганая, ненастоящая... Наполеон-стрит, – а дети бутлегера распевают древние молитвы». За Герцогом стоит и поддерживает его вся его многочисленная, шумная, колоритная еврейская родня – отец, дед, тетя Ципора, сестра и братья, но, прежде всего, кроткая, бесконечно и жертвенно любящая его мама, Сара Герцог, у которой «не глаза – лампады», мама, чья любовь и забота греют его до сих пор. «От мамы никак не отлепится этот сентиментальный человек», – думает о Герцоге, тогда еще женихе, Маделин, ненавидящая своих родителей.
Нелепое поведение героя – письма покойникам, скитания, возвращение в прошлое в стремлении отстоять свою личность и тем самым человеческую личность вообще, доказать, что душа не пустой звук – это своеобразная форма протеста против окружающего мира, который становится все более стандартным, механическим и жестким, против обступающего его века.
Роман С. Беллоу «Герцог» с его интеллектуальной и эмоциональной насыщенностью, углубленным психологическим анализом, нестандартным героем и своеобычной композицией, раскрывающей чрезвычайно яркий и сложный центральный характер, звучит протестом против нивелировки и девальвации личности, забвения таких понятий, как душа, любовь, человечность, память сердца.
Непосредственное действие – поступки заглавного героя и других персонажей – занимает в повествовании не большее пространство, чем движение мысли Герцога, комментирующего события, беспощадно анализирующего собственное состояние и натуру, достаточно лояльно – побудительные мотивы окружающих людей, объективно – социально-политическую ситуацию в стране и в мире, пытающегося разрешить «вечные вопросы» человеческого бытия.
Это лирическая проза: все события предстают в романе пропущенными через восприятие героя, в его эмоциональном и интеллектуальном осмыслении. Повествование гибко переходит от эпистолярной формы к полемическому диалогу, монологу, «потоку сознания» героя, но преимущественно – к внутреннему монологу-самоанализу Мозеса Герцога, ведущемуся от третьего лица в форме несобственно-прямой речи:
Возобновляя копания в себе, он признал, что был плохим мужем, причем дважды. Он отравлял жизнь первой жене, Дейзи. Вторая, Маделин, чуть не доконала его самого. Сыну и дочери он был любящим, но плохим отцом. Собственным родителям – неблагодарным сыном. Отчизне – безучастным гражданином. С друзьями – индивидуалист. В любви ленив. В радости – скучен. Перед силой уступчив. С собственной душой уклончив.
Такая форма наиболее адекватна характеру героя. С одной стороны, это попытка дистанцироваться от самого себя, как будто все травмирующие события происходят не с ним, а с кем-то другим, «комическим персонажем», по имени Мозес Е. Герцог. С другой стороны, речь о себе в третьем лице – общеизвестная манера раннего возраста, и склонность к ней Герцога выступает дополнительным свидетельством не инфантилизма, но неразрывной связи с собственным детством.
Действие романа начинается в поселке Людевилль на западе Массачусетса, где в своем заброшенном доме, в одиночестве, герой проводит лето и выкарабкивается из затянувшегося почти на год кризиса. Там же и тогда же, разве что чуть позднее, сделав полный оборот, оно и завершается: Герцог спокойно и тщательно готовится к встрече гостьи – преданно любящей его Рамоны. Вся история болезни и выздоровления героя дается, таким образом, ретроспективно. При этом порядок событий нарушен и усложнен: действие развертывается в нескольких временных планах: только что пережитого (развод и «наваждение» героя); прошлого (первый брак, Ванда, Соно, женитьба на Маделин, Рамона); давнего прошлого (детство, семейная история Герцогов до рождения Мозеса). Каждому из планов соответствует определенное место в пространстве: Людевилль настоящего времени, Нью-Йорк, Варшава, Людевилль и Чикаго прошлого, Монреаль и Чикаго детства героя, Санкт-Петербург молодости его матери. Кроме того, в романе есть еще один план, существующий вне времени и пространства, в сфере «чистого разума» – письма и заметки Герцога.
